Повести. Дневник - Александр Васильевич Дружинин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В комнату вошел Константин Александрыч Сакс, в черном фраке и черном бархатном жилете. Следы нелюбимой работы еще не успели исчезнуть с его лица; с озабоченным видом прошел он к креслу, на котором сидела Полинька и две трети которого все еще оставались пустыми.
Вдруг улыбка показалась на его лице, он бросился в кресло, загородил уголок, в котором Полинька сидела, и обхватил ее талию.
— А! Мы сердимся, — говорил он, целуя ее, — знаю я привычку жаться к уголкам, знаю твои кошачьи манеры!
— Тише, Костя, тише, — кричала Полинька, царапая мужа без всякой церемонии, — не видишь ты, Поля больна...
— Ты больна? Что с тобой, птичка?.. — Он с беспокойством посмотрела лицо Полиньке.
— Ай, ай! И жену от собаки не отличит.
— А! Так эта Поля больна, — сказал Сакс, покачав головою и взглянув на собачонку, которая все ворчала.
Грех великий христианское имя
Нарекать такой поганой твари[39].
Это сказано о жабе, да не велика разница.
— Ах, гадости! Слушай, Костя, — продолжала Полинька с серьезным видом: — зачем ты меня вчера обманул?
— Это как?
— Куда ты сегодня чуть свет уехал?
— Служба, птичка моя, служба, от нее не запрешься. — И лицо Сакса приняло прежнее выражение досады и беспокойства. — Сегодня бы уж не в счет, да вот горе какое случилось...
— Что, что такое?
— Мне надо ехать отсюда на три недели.
Полинька оцепенела, испуганные глаза ее остановились на муже, сердце ее замерло.
— Куда? — с усилием выговорила она.
— Верст за четыреста. В ***ов[40].
— Боже мой, зачем же?
— Мне поручили важное следствие.
— Ну, я поеду с тобою.
— Птичка моя, если б я только мог везде ездить с тобой, как с маленьким братишком! Иному покажется смешно, что я еду с женой на службу, да мне что до этого! Только ты ведь балованное дитя, выдержишь ли ты скачку по теперешним дорогам? А на месте я должен шуметь, браниться, допрашивать, ездить туда, сюда... ты не выдержишь этой муки.
— Не езди, Костя друг мой! Мне так страшно, так страшно. Откажись, кончи со службою, чего тебе еще надобно?
— Полинька моя, — сказал Сакс, крепче и крепче сжимая ее талию: — спасибо тебе, дитя мое. Ты мне даешь добрый совет, и я за тебя радуюсь. Видит бог, я бы все сделал для тебя, а отказаться от следствия не могу.
— Да что это значит следствие?
— Слушай и суди сама. Служил здесь в Петербурге старый ябедник, злая выжига, некто статский советник Писаренко.
— Знаю... я видела его. Он правил делами старого генерала Галицкого.
— Отца этого адъютанта?
— Да, да. Ну, что же Писаренко-то?.. — И она прислонилась головкой к широкой груди Сакса.
— Не знаю, — продолжал Константин Александрыч, — как вел он дела покойного князя, а служебную часть вел из рук вон плохо. При своем важном месте во ***ве, он обсчитал и казну и имевших дела с казною и взял себе в карман тысяч более ста. По отчетам его, которые я разбирал, открыл я это воровство и обвинил и его и товарищей. Ты знаешь, что такое казенные деньги. Их дает мужик из скудного своего достатка, их надо беречь и тратить только на дело. За какие подвиги достались они мошеннику Писаренке? Поэтому за это дело горячо вступились и, в знак доверия, поручили мне разъяснить всю эту историю. Там можно сделать кое-что доброе.
— Это так, Костя, да мне не к добру грустно... Оставь это, не езди...
— Положим, я откажусь. Положим, что мне простят явное нарушение служебного порядка. Но честь моя может пострадать. Кто поедет на мое место? Как кончит он дело, мною поднятое? Может поехать неопытный человек и запутать себя и меня. Может поехать жадный человек и к одному злу еще зло прибавить...
Сакс остановился. Полинька, закрыв лицо руками, плакала навзрыд и слушать не хотела хладнокровных его доводов.
Сакс был вспыльчив, как все нервические люди. Огорчения дня часто вымещал он на лицах, вовсе не причастных этим огорчениям. С досады он так повернулся в кресле, что больная собака залаяла и вскочила с своего места. Полинька, уцепившись за ручку кресел маленькими, но сильными своими руками, вспорхнула и бросилась к Поле.
Константин Александрыч тоже встал и начал ходить по комнате.
— Полинька, — сказал он, остановившись перед женой, которая укладывала собачонку на старое свое место и горько плакала, — пора нам бросить эти идиллии. Долго ли тебе оставаться ребенком и не двигаться вперед? Когда ты будешь женщиною? Я люблю тебя, но я не содержатель пансиона. Я человек простой, человек служащий, — меня часто огорчают: нам с тобой некогда обо всем плакать. Выучимся лучше жить и веселиться, где только можно. Подумай, что будет из нас через десять лет: неужели и в тридцать лет от роду ты такою же останешься?
— Не езди, Константин! — могла только выговорить Полинька и заплакала пуще.
Поспешим извинить бедное дитя: оно тосковало не из прихоти. Какое-то предчувствие беды, непонятная грусть подступали к Полинькиному сердцу, чуть только начинала она думать об этих трех неделях отсутствия мужа.
Но Сакс не знал этого: он не верил предчувствиям. Минутная, но горячая досада волновала его душу, он ходил большими шагами взад и вперед по комнате, и когда испуганная собака встретилась ему на пути, он отбросил ее ногою в другой угол.
Полинька взяла собачонку на руки и отошла в уголок, боязливо посматривая на мужа. — Слезы, как крупные брильянты, остановились в ее глазах. Саксу и это не понравилось..
— Боже мой! — говорил он отчасти вслух, отчасти про себя, продолжая свою маршировку по комнате. — Год любви, год стараний, год горячего труда прошел совершенно даром... До чего добивался?.. Те же бессознательные слёзы при малом горе, та же бесконечная возня с собачонками... Не глуп ли я? Способен ли я к тому, за что принялся, или уже нельзя иначе, или...
Он ударил себя рукою в голову. Тяжкая
