Синергетика как феномен постнеклассической науки - Владимир Аршинов

Путь же к освобождению из плена «языковой тюрьмы», коль скоро это пленение осознается именно в качестве «застревания в языке», может быть разным. Эта разность, точнее, различие, разнесенность (Делез) сама по себе должна быть наблюдаема, увидена, высказана или фиксирована в языке.

Но высказана в языке кому? Так появляется сюжет «другого» как следствие поворота в языке. Поворот в языке в конечном счете это и поворот ко времени, поворот к пространству и, как таковой, он не может быть осмыслен иначе, как в контектсе или на фоне поворота к другому, но не как к своему «двойнику», а как отличному от меня «ты» (мотив Бубера). Гештальтистский образ инверсивной, нестабильной картинки типа «утка-кролик» или «молодая женщина-старуха», обычно приводят как иллюстрацию нелинейной связи между тем, что мы называем «фигурой» и тем, что мы наэываем «фоном» [67].

Этот чрезвычайно важный для всего дальнейшего изложения образ я в контексте моих рассуждений рассматриваю не только и не столько в качестве внешнего иллюстративного примера. Я рассматриваю его в качестве одного из коммуникативных средств построения коммуникативно связного, нелинейного текста, как маркера его развилок, бифуркаций, неоднозначностей, как средство подключения дополнительных коммуникативных размерностей и ресурсов.

Этот образ для меня соотнесен с образом рук, рисующих себя на известной гравюре М.Эшера. Он так же символизирует принцип здесь и теперь единства деятельности и коммуникации, в полной мере реализуемый здесь и теперь в процессе становления синергетики.

Этот образ цикличен. Он вызывает легкое ощущение головокружения. В самом деле, инструмент анализа анализирует инструмент анализа. Руки, рисующие сами себя, представлены таким образом, что само происхождение процесса неизвестно. Где реальная рука? Если мы откажемся от такой «предметной» постановки вопроса, откажемся от поиска первоначала, а сосредоточимся на циклическом образе процесса в целом, процесса, в котором внешнее и внутреннее относительны, а суть в точках контакта, «встречи» острия карандаша в рисующей руке с внешним материалом, встречи, при которой острие карандаша становится «зрячим», становится не просто механическим продолжением рисующей руки, но местом, где зрение и осязание образуют одно неразрывное процессуальное целое. Как писал Флоренский: «Глаз есть орган и пассивного осязания и активного движения. Предмет ощупывается глазом посредством светового луча. Мысль о зрении как осязании высказывалась неоднократно и, в частности, поддерживается сравнительно анатомически и эмбриологически. Глаз вместе с другими органами восприятия происходит из одного и того же зародышевого листка, что и кожа, орган осязания; в этом отношении и глаз, и кожа представляются опавшими на поверхность тела органами нервной ситемы. Несколько огрубляя дело, можно сказать, что организм одет в один сплошной нерв, облечен в орган восприятия, т. е. живую душу. Глаз тогда есть некий узел утончения, особенно чувствительное место кожи с частною, но особенно тонко решаемою задачею. Тогда как кожа способна осязать по преимуществу вблизи, хоть ей и не чуждо осязание вдаль, глаз, напротив, мало чувствителен к непосредственному прикосновению, несколько чувствительнее на весьма близких расстояниях, наиболее приспособлен осязать на расстоянии 33 сантиметра, а затем опять делается все менее и менее чувствительным с удаленим предмета. Вместе с этой повышенной чувствительностью к осязанию, утончается и способность воспринимать свойство поверхности, т.е. фактуру».

Перед нами, пожалуй, один из блестящих примеров целостного гештальт-видения живого организма как воплощенной кооперативной познающей системы, видения живого организма как познающей телесной кооперативной системы.

Концепцию организма как кооперативной познающей систмы в 60-е годы, т. е. спустя почти 40 лет после того, как были написаны эти слова нашего гениального соотечественника, развивал английский биолог Брайан Гудвин. Сходные идеи высказывались также американским нейробиологом Говардом Патти [101]. Эти и ряд других когерентных подходов были заявлены в качестве неких исследовательских программ, среди которых широкую известность получила выдвинутая в середине 60-х годов Конрадом Уоддингтоном программа создания теоретической биологии. С целью ее формулировки Уоддингтон, выдающийся английский эмбриолог и генетик, организовал в конце 60-х годов четыре международных симпозиума в рамках Международного союза биологических наук. В составе участников этого во всех отношениях примечательного события были такие выдающиеся ученые как физики и химики А.Кернс-Смит, К.Лонгет-Хиггинс, Г.Патти, Д.Бом, математики Рене Том и Кристоф Зиман, математические биологи Гудвин, Корнакер, Коуэн, Мичи, наконец, биологи Вольперт, Левонтин, Майр, Менард Смит.

Результаты работы симпозиума получили широкую известность в те годы не только среди специалистов, но и философов, и методологов науки, особенно после того как были изданы четыре тома материалов его работы под характерным названием «На пути к теоретической биологии» [101]. Это название само по себе стало символически-парадигмальным для обозначения междисциплинарного поиска, осознаваемой интенцией которого обычно бывает поиск «третьего пути», а потому и новой «промежуточной познавательной позиции, интерсубъективной и позиционно расположенной где-то между субъектом и объектом.

Первый вопрос при создании теоретической биологии был связан, естественно, с обращением к физике, физическому познанию, к накопленному там познавательному потенциалу. Физика сама по себе состоит из двух под-дисциплин: физики теоретической и физики экспериментальной.

Грандиозные успехи физики, ее теоретические и экспериментальные достижения впечатляли представителей, так сказать, «смежных научных дисциплин». На фоне этих успехов, а также свершений, связанных с экспансией физических методов в молекулярную биологию, вся остальная биология выглядела как слабоупорядоченный массив эмпирических фактов и описаний этих фактов; описаний, которые даже в случае использования в них математического аппарата не могли быть признанными теориями, если рассматривать их с точки зрения физиков-теретиков или тех философов науки, для которых теоретическая физика, будучи самой развитой дисциплиной, должна выступать ко всем остальным дисциплинам в качестве парадигмального образца.

Однако следование стандартам физического познания далеко не всем мыслящим биологам казалось именно тем путем, на котором биологию ждут небывалые успехи и открытия. Если оглянуться назад, в историю науки, то можно обнаружить, что биология, биологи не раз вступали в конфронтацию с физиками. Точнее с механицистами, приверженцами декартово-ньютоново- галилеевской парадигмы, с которой связала свою судьбу европейская наука Нового времени, и с которой она до сих пор не может окончательно разотождествиться.

Биология не раз пыталась отстоять свои права на дисциплинарный суверенитет, противопоставляя свою собственную парадигму механической парадигме физики. Столетиями биологическая мысль искала себя, свою устойчивую онтологию, находясь в колебаниях — апериодических, наподобие тех, которые в современной синергетике представлены в образе странного аттрактора с фрактальной размерностью его фазового портрета.

Любопытно, что в одном из современых «постнеклассических» научных журналов недавно появилась статья посвященная описанию математической модели динамики поведенческого отношения «врач-пациент» в контексте психиатрической практики, в которой показывается, что эта динамика задается существованием в системе указанных отношений странного аттрактора, ответственного за наблюдаемую хаотичность их коммуникативного поведения. Как именно эта хаотичность точнее распознавалась, какие признаки считались ключевыми при формировании наблюдаемого поведенческого паттерна и каков был «фон» наблюдения — этот вопрос я оставляю на потом.

Вернемся к проекту «На пути к теоретической биологии». Осознавая уроки своих прошлых встреч-конфронтаций в истории науки нового времени, как со стороны биологов, так и физиков, его участники резюмировали в качестве некоего предварительного итога (окончательного итога, насколько мне известно, так и не было подведено). Предварительный итог, вернее то, что я таковым считаю, был сформулирован устами Рене Тома, математика, создателя широкоизвестной математичеакой теории катасторф, положенной им же самим в основу так называемой динамической теории морфогенеза.

«Таким образом, синтез «виталистической» и «механистической» точек зрения в биологии невозможен без коренного пересмотра наших представлений о неживой природе...». Каков должен быть этот коренной пересмотр, из текстов, опубликованных в рамках программы «На пути...» с полной отчетливостью не видно.