Повести и рассказы - Владимир Дудинцев

Во второй, просторной, половине землянки за длинным тесовым столом Снарский и Павел Залетов вычисляли вес зарядов. Перед уходом в горы Павел остригся наголо. Волосы его уже отросли, блестели и отливали под лампой, как донецкий уголь. У него было удлиненное лицо, крупные суставы. Павлик был скор на ходу, и за все это Гришука прозвал его «лошаком».

Карандаш Залетова резко шуршал. Снарский следил за ним, облизывая губы. Иногда он вдруг откидывался назад и, достав из-за уха огрызок карандаша, начинал спорить.

— Вот уж верно, что лошак. Куда поскакал? Где ты взял это «ку»? Это «ку» для известковой скалы!

— Правильно, для известковой, — мирно звенел басок Павла.

— А где ты видел известняки? У нас гранитный целик без трещин!

— А старый взрыв? Вы забыли? Сфера разрыхления захватывает это место или нет? Там все уже растрескано, дядя Прокоп, это уже не целик. Согласны? Вот вам и резерв экономии!

— Ладно, пиши, — говорил Снарский смущенно. — Шут с тобой…

Сквозь земляную толщу издалека доносились удары молота по железу — это Васька Ивантеев вместе с Мусакеевым заправляли буры, готовя их на завтра. Через узкий проход из «помещения для семейных», где хозяйничала жена Снарского Настя, все сильнее тянуло жареным луком.

Когда Настя в третий раз сердито зазвонила ложкой по сковородке, Снарский бросил очки на стол.

— Айда, пехота, в ружье! — скомандовал он. — Григорий, сходи за кузнецами, пусть…

Он не договорил, поднял голову и стал похож на самого сердитого запорожца с картины Репина. Наступила тишина. Удары молота за стеной оборвались, и в тишине кто-то прошел над головами взрывников по крыше — вдоль всей землянки. Хлопнула дверь тамбура, холод шмыгнул под столом к нарам. Затопали сапоги.

— Пожалуйста, проходите, головой не ударьтесь, здесь низко, — это был голос Васьки Ивантеева, странно веселый, непонятный.

— С кем это он так вежливо разговаривает? — сказал Гришука.

В темном углу шаркнула по земляному полу дверь.

— Можно? — спросил незнакомый молодой голос, и, снимая варежки с красных рук, в землянку вошла девушка в ушанке и с ружьем за спиной. Вошла и стала к стене, глубоко дыша с мороза.

Все поднялись, молча стояли у нар и у стола. Бородин полез за рубахой. Саша Пискунов снял очки, чтобы протереть, замигал и спрятал их в карман. Только дядя Прокоп остался на месте. Он повернулся к девушке боком и, подняв в ее сторону бровь, выждав паузу, с достоинством спросил:

— Откуда?

— С курсов. К вам прислали…

Девушка, нахмурясь, ждала. Она, конечно, понимала, куда пришла. Перед нею молча стояли люди, о которых шла по поселку молва, говорило областное радио, писала маленькая газетка строительства.

— Ко мне, — проговорил дядя Прокоп и опустил глаза. — Прислали, значит. — И опять повел бровью на девушку. — Ну что же, давай бумагу, — он потянул к себе очки. — Как там внизу? Скоро нас на замочек запрет?

— Заметает. Еле прошла…

— Иди сюда, дочка, — позвала Настя из прохода. — Иди переобуйся.

— Вот мы и на осадном положении, — сказал Снарский.

Через полчаса гостья сидела уже за столом, и Настя из большого чугуна разливала в алюминиевые миски крупяной суп. Тимоха Бородин, который один мог бы съесть чугун супу, сказал «мне хватит» — и отломил кусочек лепешки. Гришука отказался от мозговой кости и покраснел, когда Настя все же положила кость ему в миску. Саша Пискунов начал было хлебать громко, как всегда, и вдруг осекся.

— Ты зачем это снял очки? — весело сказал ему Тимофей и оглянулся на девушку. — Ты надень, а то ложку пронесешь мимо!

Залетов ел молча. Он уже успел надеть черную спортивную куртку с серой вставкой на плечах. Его сухой пристальный взгляд не отрывался от Васьки Ивантеева. А тот, сидя рядом с девушкой, на правах старого знакомого задавал ей вопросы.

— Как вам нравится наше жилище? — при этом он шевелил ложкой в супе, а девушка поднимала плечо, отгораживаясь от него. — И долго вы хотите у нас пробыть? — не унимался Васька. — Ах, даже до конца! Очень прекрасно?

Девушка так и не опускала плеча. На ней был старенький лиловатый свитер, заштопанный на локтях, а поверх свитера она выпустила белый воротничок. Черные волосы ее, зачесанные за уши, свободно сбегали вниз и, не достигнув воротничка, разбегались врозь. Щеки и уши отошли в тепле и пылали тяжелым огнем. Багровыми, все еще дрожащими пальцами, напряженно поглядывая по сторонам, она взяла лепешку, и сразу же Васька спросил:

— Как вам нравится наш хлеб?

— Ешь, дипломат! — недружелюбно одернул его Снарский. Ему не очень-то хотелось, чтобы в беседе с новым человеком представлял бригаду Васька, у которого и было-то всего-навсего пять классов. Он приказал глазами Залетову: говори, инженер! Но Павел и на него посмотрел издалека, как лунный житель.

— Познакомимся! — заговорил тогда он сам. — Это теперь наш кладовщик. Завтра она наведет полный учет и чтобы никаких пререканий. Зовут ее Клава. А ну, попытаем ее. Скажи нам, для начала, как надо хранить мелинит и детонаторы?

Клава мгновенно поднялась.

— Взрывчатые вещества и средства взрывания надо хранить в разных местах.

— Умница, — сказал дядя Прокоп. — Умница. Сядь. Иначе может получиться что?

— Взрыв, конечно!

— Да, — загадочно протянул Прокопий Фомич, внимательно оглядывая Клаву. И сразу хмуро принялся за суп, как только встретил ее сияющий взгляд.

«Вот оно, средство взрывания», — подумал Прокопий Фомич усмехаясь.

— Ну, что ты нам привезла, рассказывай. Да ты садись, хлебай, а то к добавке не успеешь.

— Дядя Прокоп! Она нам Форда привезла, — сказал Васька и хохотнул в миску. — Подарочек!

— Мы его уже поставили в гараж, — добавил Мусакеев.

Клава посмотрела на них, помедлила и дала ответ:

— Прасолов сказал: для взрывников нужен спокойный конь.

«Язычок!» — подумал Снарский.

Поздно вечером Прокопий Фомич, накинув полушубок, обошел с «летучей мышью» все хозяйство. Он был невысок ростом, фонарь его плыл на сантиметр от земли. Подбросив Форду сена и осмотрев заправленные буры, Снарский погасил фонарь и вернулся в землянку. За столом перед керосиновой лампой Павел — суровый, с засученными рукавами — раздвигал логарифмическую линейку. Он пробился уже на третий курс заочного института. На нарах, негромко гогоча, возились ребята — всей артелью давили Ваську Ивантеева, и тот пыхтел под подушкой, ловя ногой стену. Потом он взревел ликуя, «мала куча» перевернулась, и сразу же, как курчонок, запищал внизу Саша.

Прокопий Фомич подкрался, двинул несколько раз кулаком в шевелящийся клубок и ушел на свою половину. Здесь около печи, на топчане, натянув одеяло до ушей, покрытая сверху Настиным серым платком, спала Клавочка. Рот ее был приоткрыт, белели чистые, как молоко, зубы.

Прокопий Фомич быстро разделся, дунул на лампу и полез к себе, под занавеску.

— Ты чего усмехаешься, Проша? — спросила Настя. — Небось, четвертинку трогал?

— Тут не четвертинка. Тут побольше… Девка, как по-твоему, красивая?

— Будто и сам не можешь разобраться.

— Саша-то с Тимофеем, — сказала она через минуту, — не разговаривает. Обиделся за что-то.

— Что я и говорю. Беда с ними теперь. Место, место больно неподходящее. Как на льдине. А то бы весело на них посмотреть. Вот она, взрывчатка-то, слышишь? Весь день ведь работали — и хоть бы что! Хватит вам, черти, набесились! — гаркнул он, забыв, что рядом спит Клава.

— Ладно, чего тебе? Набодаются — уснут. Взрывчатка… Мы с тобой здесь для чего?

И взрыв, конечно, произошел. На следующее утро Васька сел за стол чисто выбритый. Он даже брови подбрил. А Саша действительно поссорился с Бородиным — из-за неосторожной шутки по поводу очков. Он подсел к Ваське, оба пошептались и после завтрака вместе ушли на участок Ивантеева.

В полдень, когда по всему ущелью гремела канонада, Снарский, стоя над площадкой, увидел в бинокль Клаву. Ее телогрейка быстро мелькала среди гранитных нагромождений. А по сторонам, как разведчики, скользили Васька Ивантеев и Саша. Они выкидывали при этом, забавные и рискованные штуки, прыгали чехардой через камни, а Саша даже пробежал по острию гранитной глыбы, нависшей над обрывом, и Снарский протянул вперед руку, чтобы удержать его, — Саша был без очков.

Клава не смотрела на них, шла, презирая препятствия, словно нацелилась на одну точку. Она спешила, как пожарный инспектор спешит на происшествие.

— Эгей, кавалерист-девица! — крикнул Снарский, когда она подошла ближе. — Куда?

— Дядя Прокоп, Ивантеев четвертую сумку мелинита требует. — Клава остановилась.

— А. ты что ему сказала?

— Я сказала, что проверю расход.

— Нет, она не так сказала, — Васька толкнул Сашу на Клаву. — Я сейчас вот скажу дяде Прокопу!