Искра - Владимир Корнилов

Под рев, все накатывающийся на лес, Ленька-Леничка спустился к нам, вытащил из-за пазухи круглую ребристую коробку пулеметного магазина — она была пуста.

— Ну, чего же ты? — выговорил Колька-Горюн с обидой, теперь ему было обидно за напрасно пережитый страх. А Ленька-Леничка в растерянности, с каким-то недоумением смотрел на свои руки.

Подошла Искра, потянула Леничку за рукав, усадила на землю, опустилась рядом. Коленки ее, туго обтянутые платьём, дрожали. Больше каждого из нас она переживала неудачу.

Мы тоже сели, показывая своим хмурым видом, как обмануты наши надежды.

Искра о чем-то сосредоточенно думала, напрягая лоб, морща нос. Вдруг спросила:

— Кто помнит, с какой скоростью летит пуля?

— Вроде бы метров семьсот в секунду, — вспомнил я.

— Так, — подтвердила Искра. — А самолет поднимается с какой скоростью?

Никто этого не знал.

— Километров сто в час, — пробовал угадать Колька-Горюн.

— Ну, сто! — не согласился я. — За час он километров триста пролетит!..

— Наверное, триста, а может, и триста пятьдесят, — сказала Искра. — Значит, в секунду сколько?

— Час — это 3600 секунд, — быстро отозвался Ленька-Леничка, он уже начал что-то соображать. Триста пятьдесят тысяч метров за три тысячи шестьсот секунд — это, округленно, сто метров в секунду.

— Самолет пролетает метров триста от нас. Это только кажется, что он над самой сосной, — вела свой подсчет Искра. — Значит, надо полсекунды, чтобы пуля пролетела эти метры. Самолет за полсекунды уйдет на пятьдесят метров. Надо стрелять далеко вперед, — убежденно сказала Искра. — Ты же в самолет стрелял? Так ведь?

— В самолет, — подтвердил Ленька-Леничка.

— Значит, стрелял в пусто! — огорченно сказала Искра.

И мы с Колькой-Горюном радостно согласились.

— В пусто, в пусто стрелял!..

Радовались мы не тому, что Ленька-Леничка стрелял в пустоту. Обрадовались мы тому, что теперь знали, почему самолет не упал и что надо сделать, чтобы он упал.

Томясь, мы ждали, когда самолеты возвратятся и снова начнут взлетать. Пулеметную металлическую ленту, сцепленную из круглых гнезд, как бусы, мы набили патронами с черным ободком вокруг капсюля. Серега у кого-то узнал и нам говорил, что это самые сильные, бронебойные пули.

Ленька-Леничка слазал на сосну, приладил к пулемету магазин, заправил ленту, спустился, чтоб не томиться одному.

Наконец, донесся надсадный, как всё у фашистов, приближающийся гул. «Юнкерсы» возвращались тройками: первая, вторая, третья…

— Два, — сдавленно выдохнул Ленька-Леничка и, округлив не то в страхе, не то в изумлении глаза, оглянулся на Искру: в последней тройке было два самолета.

— Выходит, попал? — Не веря своей догадке прошептал он.

Искра отрицательно качнула головой.

— Он бы загорелся, мы бы увидали, — сказала она, гася Ленькину надежду. — Сбили его там. Наши сбили… Где-нибудь за Смоленском.

Мы молча согласились с Искрой, как всегда, слова ее убеждали.

Едва самолеты сели, на аэродроме снова начался предполетный гул: по меняющемуся звуку моторов мы точно угадывали, что делается на взлетном поле.

Искра закинула голову так, что огненно-рыжие, густые ееволосы закрыли худенькие плечи, разглядывая сосну, с какой-то отчаянностью выдохнула:

— Попробую сама…

Ловко спутав веревкой ноги, как путают коней, отправляя в ночное, она припала к сосне, по-кошачьи, рывками взобралась до развилки, отпутала веревку, приложилась к пулемету, повела стволом вверх-вниз, приноравливаясь. Как было принято у нас, подняла сжатую в кулак руку, показывая: погибаю, но не сдаюсь!..

Всё, что случилось потом, было как в жутком кино.

Моторный рев нарастал, чувствуя, что сейчас должно что-то случиться, мы позакрывали ладошками уши. Но прежде, чем крылатая громадина, на которой видны были даже бугорки заклепок, распласталась над сосной, пулемет в руках Искры, задрожал. С радостным мстительным вскриком мы увидели, как выметнулись сразу из двух левых моторов дымки, слились в заклубившуюся растягивающуюся черную дорожку, и тяжелый от бомб самолет, истошно завывая двумя другими моторами и не по своей воле разворачиваясь и снижаясь, потянул в глубину леса.

И когда там, в лесу, громыхнуло раскатисто, в сто громов, и земля вздрогнула, и хвоя посыпалась на нас дождем, я понял, что мы сотворили. Страх, звериный страх охватил меня, и пронзительный крик Кольки-Горюна: — Тикаем, ребя! — сорвал меня с места. Вслед за Колькой я бросился к дороге, но истошный ор Леньки-Ленички догнал нас.

— Куда?! — орал Ленька срывающимся от гнева голосом.

— А Искра?!.

Мы опомнились: Искра была еще там, наверху.

— Всем под деревья! Укрыться! — командовал Ленька-Леничка, и мы послушно прижали спины к шершавому стволу сосны.

«Юнкерсы» с установленной размеренностью продолжали подниматься, с еще более оглушающим ревом проходили над нами, как будто всё видя и грозя, — столб угольно-черного дыма стоял над лесом.

Утишая нервную дрожь страха, мы ждали Искру. Искра как будто не догадывалась, что может сейчас быть. Медленно, слишком медленно она спустила на веревке пулемет, отвязала, сбросила перекладину, с которой стреляла, потом уже сама спустилась. Бледным было ее лицо, не всегда заметные конопатинки на ее носу и щеках проступали рыжей россыпью.

— Это им за Серегу… — Голос Искры сломался, ее тоже била дрожь. Тылом ладони отвела сбившиеся на глаза волосы, отерла мокрый лоб.

— Надо уходить! — сказала уже озабоченно. Пулемет пока притопим в омуте. Идем по ручью до Соженки. Они-то с собаками примчатся. И помните: ни один след не должен привести в деревню! Все ясно?! Пошли…

Ленька-Леничка пристроил на плече пулемет, я подхватил веревки, мешок с патронами, Колька перекладину, и все мы, торопясь и оглядываясь на дым, черным столбом подпирающий небо, побежали от дороги по ручью и дальше — в Соженку.

Мы заставили себя побарахтаться в речке на виду деревни, на месте водопоя, вылезли на мост и, нарочно громко разговаривая, пошли к домам. На взгорке, близ дороги увидели старосту.

Дедушка-Седенький стоял, прикрыв от солнца глаза ладонью, смотрел неотрывно на черный дым, поднимавшийся над лесом.

На мгновение мы дрогнули. Искра первая овладела собой, задорно хлопнула меня по плечу, крикнула:

— А, ну, догоняй! — побежала, легко увертываясь от моих рук. Не знаю, откуда взялись силы, но так, играя в догонялки, громко и как будто на самом деле смеясь, мы пробежали мимо обеспокоенного Дедушки-Седенького и быстро разошлись по домам.

КТО, ЕСЛИ НЕ Я…

Упавший среди леса «Юнкерс» растревожил немцев. Днем и по ночам мимо притаившейся деревни шастали, треща моторами, мотоциклы, длинные, обтянутые брезентом грузовики останавливались у карьера, солдаты, рассыпавшись, ходили взад-вперед по лесу.

Появились и черные мундиры. Допрашивали старосту, обошли дома, дворы. Потом как-то враз все стихло.

Вечно суетный староста зашел в один из домов, перекрестившись, сказал:

— Слава Господу, пронесло! Всем объявлено: пришлые бандиты-партизаны стреляли с высокого дерева. Сбили самолет и скрылись. Велено всем смотреть в оба и доносить о каждом чужом…

Старосте ли было не знать: что скажется в одном доме — обойдет всю деревню. В том, видно, и был у старосты свой расчет.

Страх, в котором пребывала в эти дни Речица, отошел.

При встрече мы понимающе переглядывались, гордились про себя, что выбрались сухими из воды. Мы еще не знали коварства и хитрости тех, кто пришел к нам из чужих земель. По наивности своей мы не очень-то заглядывали даже в день завтрашний. Немцы же, как потом мы поняли, глядели и просчитывали на тридцать, может, и на триста дён вперед.

Снова, как прежде, сходились мы на речке, у омутка, нехотя переговаривались о будних заботах, с какой-то даже безнадежностью говорили о фрицах, наглухо придавивших всю округу. Колька-Горюн, приноровившийся шастать по домам, слушал что где говорили, передавал нам невеселые послухи.

Искра больнее, чем мы, мальчишки, переживала каждую худую весть и однажды, не выдержав, с какой-то отчаянностью выкрикнула:

— Пусть, пусть! Все равно им не победить!.. Вы-то увидите наших… А я… А мне…

Что привидела в своей судьбе Искра, мы не ведали, но слова ошеломили, мы потерянно глядели на подурневшее за этот долгий страшный месяц ее лицо, и такое было чувство, что Искра уходит от нас. Не знаю, какая сила сдвинула, загнала куда-то вовнутрь всегда останавливающую меня робость, но первый раз в своей мальчишеской жизни на какие-то минуты я почувствовал себя сильнее слабеющей Искры, сказал с неожиданной твердостью:

— Не надо, Искра, не добавляй нам горя. Ты сдашься, сдадимся и мы. Давай лучше думать, что мы можем еще…