Рождение антихриста - Лео Перуц

- Если он сдохнет, я закажу самый торжественный молебен! - взорвался вдруг муж.

Жена в ужасе подняла глаза вверх, мокрая тряпка выпала у нее из рук и шлепнулась на пол.

- Филиппе, боже мой, что ты такое говорить! - вскричала она. - Разве можно бросаться такими словами! Я не понимаю, как ты дошел до этого! Молебен! Господи, спаси нас, да не будет у моего Зеппо даже лишая на головке!

* * *

Среди ночи жена проснулась с тихим вскриком: во сне она услышала, как три жалобных голоса распевают молебен, и увидела, как двое мужчин несут гроб. Еще она увидела траурно-зеленые кроны кладбищенской рощи и сырую землю раскрытой могилы... Она ужасно обрадовалась тому, что это был всего лишь сон, и живо выпрямилась в постели. Луч света упал на ее лицо, и она увидела сапожника, стоявшего посередине комнаты со свечой в одной руке и подушкой - в другой. И от того, как неподвижно он стоял, склонясь вперед и уставив глаза на спящего младенца, ее охватил невыразимый страх. Она еще не догадалась, что он хочет сделать, но слова, слышанные ею утром из его уст, и ее недавний сон мгновенно вспомнились ей. К тому же подушка у него в руке почему-то напомнила ей о его прошлом.

- Что ты делаешь?! - вскричала она. - Еще совсем темно, зачем ты встал?

Сапожник повернул к ней лицо, и она увидела горящие глаза и нахмуренный лоб.

- Лежи в постели и не двигайся! - прорычал он. - Дело решенное, и слова тут больше ни к чему.

- Что значит "решенное"? - закричала жена. - Боже милостивый, да что же ты затеял и зачем тебе эта проклятая подушка?!

- Об этом знает Бог. И не тебе вмешиваться в Его дела! - властно сказал сапожник. - Лежи в постели и не указывай мне, что должно и чего не должно делать!

Женщина мгновенно вскочила на ноги и бросилась между мужем и ребенком. Холодный сквозняк пронесся по комнате, заставив затрепетать пламя свечи в руке мужа. Они стояли молча, грудь в грудь. Потом сапожник повернулся к жене спиной.

- Холодно, - проворчал он. - Я проснулся от холода. Подумал, что он может простыть, вот и хотел укрыть как-нибудь...

Он бросил подушку на пол и залез в постель.

Но жене уже открылась страшная правда. Дрожа всем телом, она выхватила дитя из корзины, перенесла на кровать и всю ночь прижимала к себе, так и не сомкнув глаз...

* * *

Утром сапожник вышел из дома и направился в гавань, чтобы разыскать трех воров, своих бывших приятелей, так как теперь ему оставалось положиться только на них.

Стоял холодный сырой день, дождь так и хлестал с небес, людей па улицах было мало, да и те, что были, торопились укрыться в домах. Винные погребки и трактиры были полны посетителей, и сапожник по очереди заглянул в "Розу ветров", в "Печеные яйца", в "Корабельный трап", в "Храм Бахуса", в "Синего голубя" и "Остров Корфу". Он везде встречал знакомых, но только далеко за полдень, в таверне "У дяди Паскуале", где останавливались пропустить по рюмочке возвращавшиеся с рынка крестьяне, он нашел зловещую троицу.

Они сидели в углу, в сторонке от других гостей. Дворянин и аббат играли в карты в надежде, что кто-нибудь из крестьян заинтересуется игрой и ввяжется третьим; им, как всегда, нужны были деньги. Немой "капитан" сидел, подперев руками голову, и, казалось, дремал. Сапожник подсел к ним и стал смотреть на игру, изредка советуя: "Крой королем!" или "Давай пиковую!". Так они просидели добрый час, пока дождь наконец не прекратился, и крестьяне, один за другим, не начали уходить, подхватывая пустые корзины.

Когда таверна почти опустела, аббат бросил карты на стол, ибо давно сообразил, что сапожник оторвался от своей работы вовсе не для того, чтобы понаблюдать за их игрой.

- Деньги принес, сапожник? - спросил он. - Я сегодня и слышать не хочу ни о чем, кроме денег. Итак, если ты пришел с деньгами - говори, если нет проваливай отсюда!

- Да, с деньгами! - прошептал сапожник и боязливо оглянулся, не подслушивает ли их кто-нибудь. - У меня с собой сорок скудо!

- Сорок скудо? - довольно осклабился аббат. - Слышите, сэр Томас, у него есть сорок скудо! Я и мой уважаемый друг сэр Томас не имели за последние два дня и помета летучей мыши в кошельке, да и у капитана в карманах пусто. А потому нам приходится сидеть тут и глазеть на пьяных крестьян, а они знай себе лакают вино да орут, как погонщики мулов, и нет среди них ни одного, кто бы великодушно поставил нам стаканчик винца. Они только и умеют, что болтаться по тавернам и стучать кулаками по столам, и при этом еще клянутся телом Христовым! В этом-то и заключается все их христианство.

- Довольно болтать, - оборвал его англичанин. - Сапожник, что надо сделать за сорок скудо? И точно ли они у тебя с собой?

- Вот они! - сказал сапожник и указал на свой карман. - Все, как есть, будут ваши. Только прежде чем я заплачу вам, надо будет сделать одну небольшую работенку.

Он вновь боязливо огляделся, а потом, убедившись, что никто посторонний его не услышит, сделал под столом жест, изображавший удар ножом; но руки его при этом дрожали, а по лбу катился пот.

Дворянин с аббатом глянули друг на друга, понимающе кивнули и залились хохотом, после чего аббат проблеял с довольным видом:

- Понятно, сэр Томас? У сапожника есть жена, а у жены завелся любовник. Вот и надо всадить любовнику на три вершка железа в брюхо, чтобы каждому досталось по справедливости. Сапожник, скажи мне одно: он что, дворянин? Если так, то это работа для нашего капитана, ведь он фехтует, как сам дьявол!

Человек в черном медленно поднял голову и испытующе глянул на сапожника.

- Наш капитан, - продолжал аббат, - сам из знатных. Я даже и не знаю, из какой высокородной фамилии он происходит - то ли из Пизы, то ли из Флоренции, - но шпагой он орудует получше, чем ты своим шилом.

Сапожник покачал головой.

- Тот, о ком я говорю, не дворянин, - возразил он. - Нет, он самого простого рода.

- Ну, тогда и шпаги не потребуется! - сказал аббат. - С плебеями наш капитан не связывается! Слушай, сапожник, за сорок скудо я дам тебе такой порошок, что тот, кто его проглотит, сразу будет готов, и никакой врач ему не успеет помочь... Взогнанная ртуть в виде белого порошка. Выглядит совсем как соль. Лучше всего подавать в курином паштете.

- Он не ест куриных паштетов, - тихо ответил сапожник.

- Ну, тогда в яичном омлете, - предложил аббат.

- И омлетов он еще не ест.

- Тогда, к черту, возьми да всыпь ему в стакан вина, и дело с концом!

- Да он и вина не пьет!

- Как это? - удивился аббат. - Он не пьет пина? Неужто твоя женушка спуталась с турком?

- Ладно, кто бы он ни был, - пророкотал англичанин, - дай мне только глянуть на твои сорок скудо, и он у меня свое получит. Мавр он, турок или цыган, мне только одно надо знать: как его найти!

- Если сегодня ночью вы придете ко мне в дом, я вам его покажу, отвечал сапожник. - Дверь я оставлю открытой. Но это надо сделать мигом. Вы должны действовать без всяких разговоров и расспросов, а то моя жена...

- Давай сюда свои сорок скудо! - скомандовал аббат. - Деньги на стол! Увидишь, у него не будет времени даже назвать свое имя. Он не сможет даже прошептать: я такой-то и такой-то! А, кстати, он большой или маленький?

- Очень маленький, - печально сказал сапожник. - Поверьте, нам не составит труда покончить с ним. Ах, я и сам бы это сделал, но, видит Бог, это выше моих сил...

- Маленький или большой, - сказал аббат, - в обусловленной цене это ничего не изменит. Да и поймать мелкую рыбку порой бывает труднее, чем крупную.

* * *

С того часа, когда было решено и предуготовлено избавить человечество от его злейшего врага Антихриста, сапожник пребывал в постоянном напряжении, ибо мысль о том, что он должен исполнить Божью волю в отношении собственного ребенка, угнетала его. А поскольку он боялся не пересилить ужас, горе и нерешительность, он и призвал на помощь трех бандитов. Теперь, когда дело от него уже не зависело, ему стало легче на душе.

Только одно оставалось сделать ему лично: сказать своей жене правду о ребенке, которого та родила. Нельзя было далее скрывать, что она у себя в комнате с любовью и нежностью кормит и пеленает живую погибель мира... И когда она это узнает, то согласится и не станет препятствовать тому, что свершится по решению Бога. В этом сапожник не сомневался. Ведь она всегда была ему послушной женой. Всегда его слово было решающим в доме, и никогда между ними не бывало ссор.

Когда он вернулся домой, в мастерской было уже темно, а в спальне горел свет. Жена грела на плите воду, чтобы искупать ребенка. Она распеленала его, высоко подняла на руках и лепетала всякие женские глупости, называя его сотней странных и нежных имен.

- Кто это у нас? - говорила она, бросая в воду сухие лепестки камелии, от которых лучше растут волосы, и заживляющие царапины льняные семечки. Кто это у нас? Маленькая белочка, полевой мотылек, кукушечка... Тише, тише, как бы мне тебя не уронить!

Сапожник встал вблизи плиты, чтобы просушить вымокшую под дождем одежду. Ему казалось, что настала пора сказать жене всю правду, но он не знал, с чего начать, а ласковые словечки больно ударяли его по сердцу. И пока он так стоял и молчал, ему показалось, будто глаза младенца вдруг обратились на него. Его прохватил озноб, он отвернулся и пробурчал про себя: