Трагедия русского офицерства - Сергей Волков

Стали все явственнее проявляться и националистические настроения части офицеров, главным образом украинцев (в сводках отмечалось отрицательное влияние «некоторых офицеров, неспособных отказаться от узконационалистической пропаганды»), что было явлением, для русской армии ранее совершенно неслыханным. В условиях, когда происходило выделение украинцев в некоторых частях в особые батальоны, такие офицеры (все они, разумеется, были случайными в армии людьми из сельских учителей и т. п.; кадровому офицеру ничего подобного в голову прийти не могло), способствовавшие этому процессу и межнациональной розни, играли исключительно вредную роль (именно они составили потом основу комсостава петлюровских войск).

Значение корниловского выступления для кристаллизации настроений офицерства огромно. Об этом очень полно написал Н. Н. Головин, «… Гонения, которые испытывал с марта офицерской состав, усиливали в нем патриотические настроения; слабые и малодушные ушли, остались только сильные духом. Это были те люди — герои, в которых идея жертвенного долга. после трехлетней титанической борьбы, получила силу религии… Неудача корниловского выступления могла только усилить эти настроения. Связь большевиков с германским генеральным штабом была очевидна. Победа Керенского, которая по существу являлась победой большевиков, приводила к тому, что в офицерской среде прочно установилось убеждение, что Керенский и все умеренные социалисты являются такими же врагами России, как и большевики. Различие между ними только в «степени», а не по существу… Как всякое поражение, оно вызвало в офицерстве некоторую депрессию. Но дух его не был побежден. Затаив временно внутри себя свои идеи, оно стало еще непримиримее… Гонения, которым подверглось офицерство после неудачи корниловского выступления, прочно сковали между собою наиболее действенные элементы. Таким образом, оно увеличивало в этой среде «силу внутреннего притяжения». Было также последствие противоположного характера: «сила отталкивания» офицерской среды от неоднородных элементов значительно возросла. Русское офицерство военного времени, не носившее классового характера, приобретает теперь обособленность социальной группировки… это обособление не обусловливалось какими либо сословными или имущественными признаками, а исключительно данными социально-психического порядка. До корниловского выступления офицерство старалось всеми силами не допустить углубления трещины между ним и нижними чинами. Теперь оно признало этот разрыв как совершившийся факт… В Корниловские дни офицерство видело, что либеральная демократия, в частности кадеты, за немногими исключениями находится или «в нетях», или в стане врагов. Это обстоятельство они учли и запомнили. Оно сыграло впоследствии немаловажную роль в создании известных политических настроений в стане антибольшевицкой армии. Офицерство больно почувствовало. что его бросила морально часть командного состава, грубо оттолкнула социалистическая демократия и боязливо отвернулась от него либеральная…»[54]

Офицерство и к августу было неоднородно в политическом отношении, после корниловского выступления расслоение по этому принципу пошло полным ходом, и ко времени октябрьских событий оно поляризовалось уже очень сильно. Уже тогда вполне проявились безнадежность и пассивное отношение к происходящим событиям очень большой части офицерства, изуверившейся во всем и ищущей только личного спасения. Имелось и множество офицеров, прямо занимающихся подрывной работой вплоть до прямых призывов к расправе над своими товарищами по оружию. Так что когда после октября наступил последний акт драмы русской армии, офицерству лишь оставалось открыто разделиться в соответствии со своими политическими убеждениями.

В результате деятельности большевиков к ноябрю армия была практически небоеспособна. Величайших трудов стоило просто удерживать войска на позициях, нести боевую службу, выделять наряды, ремонтировать позиции и т. д. Опасаясь целой, боеспособной армии как силы, способной выступить против них в случае попытки захвата власти, большевики продолжали прилагать все усилия по ее разложению. В соответствии с ленинскими указаниями первостепенное внимание закономерно уделялось физическому и моральному уничтожению офицерства — единственной силы, противодействующей этому процессу: «Не пассивность должны проповедовать мы, не простое «ожидание» того, когда «перейдет» войско — нет, мы должны звонить во все колокола о необходимости смелого наступления и нападения с оружием в руках, о необходимости истребления при этом начальствующих лиц и самой энергичной борьбы за колеблющееся войско». Таким образом, физическое истребление офицерства было, можно сказать, «генеральной линией» большевистской партии.

Но даже это обстоятельство не способно оказалось подвигнуть большинство офицеров на защиту Временного правительства. В данном случае им приходилось выбирать между даже не плохим, а очень плохим и худшим, при этом «худшее» они в полной мере еще не познали, а «очень плохое» было свежо в памяти, и эмоциональное восприятие от восьми месяцев травли собственным «начальством» было исключительно сильно. Поэтому когда Временное правительство пало жертвой собственной политики, очень многие, совершенно не обманываясь относительно личной своей дальнейшей участи, испытали даже чувство некоторого злорадства. Вот почему массовой поддержки офицерства правительство не получило. «События застали офицерство врасплох, неорганизованным, растерявшимся, не принявшим никаких мер даже для самосохранения — и распылили окончательно его силы»[55]. После всего того, что офицерство претерпело по вине Временного правительства, после августовских событий, офицерство в массе своей не могло, да и не хотело защищать его. Оно понимало, что большевики несут с собой еще нечто более худшее, но искреннюю преданность правительству выразить и выявить не могло. Весьма характерный разговор состоялся 4 ноября по прямому проводу между генералами Черемисовым и Юзефовичем: «Пресловутый «комитет спасения революции», — говорил Черемисов, — принадлежит к партии, которая около восьми месяцев правила Россией и травила нас, командный состав, как контрреволюционеров, а теперь поджала хвосты, распустила слюни и требует от нас, чтобы мы спасли их. Картина безусловно возмутительная».

Впрочем, высказывалось мнение, что причиной пассивности офицерства было не столько нежелание, сколько невозможность успешного сопротивления, причины которой ген. Н. Н. Головин объясняет так: «Во-первых, офицерство было обезглавлено. Вожди, за которыми оно пошло бы с самоотвержением, были или арестованы, или удалены. Лица, поставленные им на замену, не только не пользовались уважением, но часто даже презирались. Во-вторых, офицеры, распыленные в толще армии, были бессильны что-либо сделать после неудачи корниловского выступления: солдатская масса видела в офицере своего врага». Он указывает также, что из 100 тыс. офицеров, находящихся в тылу (на фронте, естественно, сделать было ничего нельзя), входили и раненые, и больные, и бывшие в полном смысле слова в плену у своих солдат офицеры запасных частей. Так что речь может идти о нескольких десятках тысяч офицеров, распыленных по всей территории России и не сорганизованных. «Конечно, трудно было ожидать, чтобы офицерская среда, после всего пережитого, способна была проявить большой пафос в защите правительства Керенского. Однако то, что офицерство, воплотившее в себе всю наиболее патриотически настроенную часть молодой интеллигенции, готово было защищать государственную власть в лице существующего Временного Правительства, если бы только они видело этому малейшую возможность, не представляет сомнений. Насколько такая возможность среди офицеров отсутствовала, явствует из письма генерала Алексеева от 21 ноября, в котором он пишет: «Наличные офицеры, могшие принять участие в обороне Зимнего Дворца, остались без оружия, а в Москве не имелось достаточного количества патронов… В результате гибель лучшего элемента, гибель нерасчетливая и преступная»[56].

В решающем месте — в Петрограде, военными руководителями отпора большевикам было проявлено очень мало активности, а офицеры, остававшиеся лояльными Временному правительству, оставались в абсолютном большинстве пассивными зрителями происходящего. В принципе, отдав, например, приказ о сборе всех офицеров гарнизона в определенном месте (в том же Зимнем дворце), можно было бы (при всех скидках на неявку части офицеров) иметь под рукой не менее 3 тыс. отличных бойцов, что представляло бы некоторую силу. Но даже этого и вообще никаких попыток мобилизовать офицеров на защиту правительства сделано не было, и в Зимнем дворце находились лишь 310 чел. 2-й Петергофской, 352 чел. 2-й Ораниенбаумской школ прапорщиков, рота юнкеров школы прапорщиков инженерных войск и юнкера школы прапорщиков Северного фронта, а также 50–60 случайных офицеров и женский батальон[57]. Один из защитников дворца, поручик Синегуб, рисует в своих воспоминаниях поведение офицеров (и во дворце, и вне его), напоминающее «пир во время чумы»[58].