Инферно. Армия Ночи - Скотт Вестерфельд

Я вздохнул: в визитах к Шринк самое худшее, что она читает меня словно раскрытую книгу. Однако я решил не облегчать ей жизнь и пожал плечами:

— Не знаю. Я целый день пил кофе и ждал, пока разойдутся облака, а потом еще Сара устроила потасовку.

— О6ычпо чем сложнее ответить на вызов, тем большее удовлетворение испытываешь в случае удачи. Уж никак не меньшее.

— Легко вам говорить.

Синяки на груди все еще пульсировали болью, ребра гудели, сращиваясь.

— Хотя на самом деле какая там потасовка… Сбивает с толку другое — Сара узнала меня. И назвала мое имя.

Глаза доктора Проликс стали еще больше:

— А как вели себя другие твои подружки, когда ты их поймал? Не разговаривали с тобой?

— Нет. Увидев мое лицо, они вопили.

Она мягко улыбнулась:

— Значит, они любили тебя.

— Сомневаюсь. Для этого никто из них не знал меня достаточно хорошо.

Кроме Сары, которую я встретил до того, как стал заразным. Все остальные женщины, с которыми у меня возникали отношения, начинали меняться спустя несколько недель.

— Но они, наверное, испытывали к тебе те или иные чувства, иначе проклятие не сработало бы. — Она улыбнулась. — Ты очень привлекательный парень, Кэл.

Я смущенно откашлялся. Услышать комплимент от пятисотлетней дамы — все равно как если бы твоя тетушка сказала, что ты клевый. В обоих случаях это ни о чем не говорит.

— Кстати, как у тебя с этим? — спросила она.

— С чем? С вынужденным воздержанием? Просто замечательно. Я в восторге.

— Ты не пробовал этот трюк с резиновой лентой?

Я поднял руку. Шринк посоветовала мне носить на запястье резиновую ленту и хлопать ею каждый раз, когда мною овладевают сексуальные фантазии. Если не ошибаюсь, называется такой метод негативным подкреплением,[7] все равно как при каждом проступке лупить своего пса свернутой газетой.

— М-м-м… Немного чувствительно, да?

Можно было и не смотреть на свое запястье: оно выглядело так, словно браслет был скручен из колючей проволоки.

— Развитие идеи резиновой ленты.

Она сочувственно улыбнулась:

— Не возражаешь, если мы вернемся к Саре?

— Пожалуйста. По крайней мере, что касается ее, я знаю: она действительно любила меня. — Я вытянулся в кресле, ощущая, как скрипят все еще чувствительные ребра. — Вот что удивительно, однако. Она обосновалась наверху, там, где, знаете, эти огромные, выходящие на реку окна. Оттуда прекрасно виден Манхэттен.

— Ну и что тут странного, Кэл?

Я старался не встречаться со Шринк взглядом, но смотреть в пустые глаза кукол было еще невыносимее. В результате я уставился в пол, откуда любой крошечный катышек пыли неотвратимо затягивало к доктору Проликс.

— Сара любила Манхэттен. Улицы, парки, вообще все. Она собрала коллекцию фотоальбомов с видами Нью-Йорка, знала историю многих зданий. Как она могла выносить открывающийся из окон городской пейзаж на фоне неба? — Я вскинул взгляд на доктора. — Может такое быть, чтобы ее проклятие как-то… ну, разрушалось, что ли?

Шринк снова сложила пальцы домиком и покачала головой.:

— «Разрушалось» — неподходящее слово. Проклятие способно действовать самыми таинственными способами. И мои пациенты, и легенды рассказывают об одержимости особого рода. Люди твоего поколения называют это преследованием, по-моему.

— Ну, может быть. Что вы имеете в виду?

— Проклятие порождает невероятную ненависть к тому, что прежде было предметом любви. Но это вовсе не означает, что сама любовь угасает.

Я сосредоточенно нахмурился:

— Мне казалось, что суть как раз в этом — в отрицании всей прошлой жизни.

— Да, но человеческое сердце — непостижимо. Любовь и ненависть могут существовать в нем бок о бок. — Доктор откинулась на спинку кресла. — Тебе девятнадцать, Кэл. Приходилось ли тебе слышать о человеке, отвергнутом возлюбленной, но пожираемом яростью и ревностью, который никак не может от нее отстраниться? Следит издалека, незаметно, но внутренне весь кипит. Эмоции раздирают его — ненависть, смешанная с яростной одержимостью, а иногда даже приправленная искаженной любовью в своем роде.

— Ну да. Это можно назвать преследованием. Что-то типа рокового влечения, верно?

— Да. «Роковое» — самое подходящее слово. Среди не-мертвых такое тоже случается.

Дрожь пробежала у меня по спине. Только по-настоящему старые охотники употребляют слово «не-мертвые», но, согласитесь, оно производит впечатление.

— Существуют легенды, — продолжала она, — а в моих файлах зафиксирован один современный случай. Некоторые не-мертвые находят точку равновесия между влечением к предметам своей прежней одержимости и отвращением проклятия. Они живут на острие ножа, все время в положении тяни-толкай.

— Хобокен, — сказал я.

«И моя сексуальная жизнь, если уж на то пошло».

Мы помолчали. Мне припомнилось лицо Сары после того, как таблетки подействовали. Она смотрела на меня без ужаса. Интересно, Сара когда-нибудь преследовала меня после исчезновения из моей жизни, подглядывала из темноты, желая бросить последний взгляд, прежде чем проклятие Манхэттена загонит ее на другой берег реки?

— Не может ли это означать, что Сара чуть больше человек, чем большинство инфернов? После того, как я дал ей таблетки, она захотела еще раз взглянуть на фигурку Элвиса… ну, проклятие, которое я взял с собой. Она попросила меня об этом.

Доктор Проликс вскинула бровь:

— Кэл, уж не вообразил ли ты, что Сара может полностью выздороветь?

— М м м… А что, нет?

— И что когда-нибудь вы будете вместе? Что ты снова сможешь иметь возлюбленную твоего возраста, которую нельзя заразить, поскольку она уже больна?

Я сглотнул ком в горле и отрицательно покачал головой, не испытывая желания снова выслушивать лекцию на тему: развившиеся инферны никогда полностью не выздоравливают.

Можно держать паразита в подчинении с помощью лекарств, но целиком уничтожить его трудно или, скорее, невозможно. Словно солитер, поначалу он микроскопический, но постепенно растет, заполняя ваше тело различными частями себя. Обвивает позвоночник, создает цисты в мозгу — изменяет все ваше существо под свои нужды. Даже если удалить его хирургическим путем, в костном или головном мозгу останутся яйца. Симптомы можно контролировать, но стоит пропустить одну таблетку, одну инъекцию или просто случится по-настоящему скверный день, вы снова превратитесь в дикого, смертельно опасного зверя. Сару никогда нельзя будет выпустить на свободу, в общество нормальных людей.

Хуже того, произведенные паразитом ментальные изменения носят долговременный характер. Как только проклятие отключает регуляторы в мозгу инферна, чрезвычайно трудно убедить ее (или его), что раньше она действительно любила шоколад. Или, скажем, парня из Техаса по имени Кэл.