Полевой госпиталь. Записки военного хирурга - Николай Амосов

Ночевали в деревнях всей операционной компанией. Спали вповалку – очень уставали за день пешей ходьбы. Иная хозяйка соломы принесет, рядном застелет. Но лучше бы мы на земле спали. Только бы не слышать тяжелых упреков:

– Неужто немцы придут? Как же это вы допустили?

В первую же ночь после Калуги было происшествие очень странного и страшноватого свойства – арестовали Татьяну Ивановну, нашу старшую операционную сестру. Она была из Череповца, работала в гинекологии.

Хаминов комментировал скупо:

– За язык.

Так и было – много разговоров вели во время переездов, Татьяна высказывалась резко, порочила Сталина, НКВД. Мне это импонировало, но помнил о дяде Павле и сам осторожничал. И вот, пожалуйста. Теперь обнаружилось, что представитель «Особого отдела» периодически появляется в госпитале. А я-то думал – отступились на время войны, дадут вздохнуть. Оказалось, даже за нами следят. Кто-то Татьяну продал.

Да, забыл написать, еще в августе зачитывали приказ Сталина о предателях из штаба какой-то армии, включая и командующего: всех расстрелять.

…Утром 16 октября через Калужскую заставу въезжаем в Москву.

При входе в город встретили батальон ополчения, идущий защищать столицу, длинная колонна пожилых мужчин в новых, еще не обмятых шинелях. Идут не в ногу. В последнем ряду шагают сестрички.

Это был самый страшный день для Москвы. Накануне разнесся слух: город сдают.

Началась паника – закрылись заводы, учреждения, прекратилась торговля. Все кто мог, стали собираться бежать от немцев, а многие уже и побежали. Магазины закрыты. Жалюзи опущены на витрины. Народ суетится около домов. Связываются пожитки, укладываются на тачки, на детские коляски.

Кое-где грузятся машины, выносят из квартир даже мебель. Около стоят женщины и смотрят с завистью: «Небось начальники бегут».

В одиннадцать часов изо всех рупоров раздались позывные и было объявлено о речи секретаря ЦК и МГК партии А. С. Щербакова. Мы выслушали ее на ходу.

Щербаков объяснил сложность обстановки на подступах к Москве. Опроверг ложные слухи: «За Москву будем драться упорно, ожесточенно, до последней капли крови». «Прекратить панику, начинать работать, открыть магазины. Паникеров привлекать к суровой…» и т. д.

Мы вздохнули с облегчением. Значит, еще не все потеряно.

Проехали краешком Москвы на Рязанское шоссе и потянулись на восток, на Люберцы. Там будем ночевать. А куда потом? Не знаем.

Газета «Правда» за 16 октября: «Враг угрожает Москве». «Положение на Западном направлении ухудшилось».

С Хаминовым решили – за Урал не пойдем. Дезертируем в Устюг.

Егорьевск. Гипсы

Мы остановились в Егорьевске, почти сто километров за Москву. Объявилось начальство. Оказывается, мы, ППГ-2266, вышли из отступления с честью, имущество почти все вывезли, раненых эвакуировали. Что много разбежалось, об этом не упоминаем.

ПЭП перешел во фронтовое подчинение, потому что наша 28-я армия перестала существовать. Где санотдел, пока неизвестно.

Учитывая наши заслуги, нас повысили – будем выполнять функции госпиталя для раненых средней тяжести.

Здание эвакогоспиталя, что мы получили, было рассчитано на 300 коек, в трехэтажной школе. Все сделано по высшему классу.

Бочаров обучал нас глухому («Юдинскому») гипсу. Это очень смущало – как так, гипс прямо на обнаженную рану? Оказывается, писали в хирургических журналах после финской о глухом гипсе.

История у него давняя и источники русские. От Пирогова, с Кавказской войны.

Преимущества для лечения переломов: обломки не могут сместиться, правильно и быстро срастаются, раненый может ходить, наступая на ногу, нет атрофии мышц. Но для раны сомнительно. Не верю, что микробы погибают в гное, который медленно просыхает через гипс, а наблюдать за раной невозможно – вдруг флегмона, гнойные затеки, газовая, сепсис?

Техника гипсовой повязки очень важна. Юдинцы применяли строго стандартизованную методу, ее легко освоить.

Мы уже обучились накладывать повязки на голень, предплечье и плечо. Первым гипсую я сам, потом – Канский, потом сестры.

Из резерва прислали группу медиков – все они вышли из окружения. Нам дали операционную сестру, и она сразу заболела. Подумалось: «То-то будет работник».

Это Лида Денисенко. Высокая, худая, белокурая, довольно красивая. Очень скромная. Стыдно ей, что голова кружится и ходить не может.

Студентка третьего курса пединститута в Смоленске. Кончила курсы медсестер во время финской, но тогда на войну не успела, а сейчас – пошла добровольно.

Вот ее история. Медсанбат. Лес. Подвижная оборона. Больше ездили, но несколько раз оперировали сутками, раненые умирали. Знаменитая Соловьева переправа через Днепр. Потеряли все машины, погибли люди. Дали новое имущество, дивизию пополнили. Снова работа. В октябре – прорыв немцев на Вязьму. Окружение. Приказали: «Выходить мелкими группами». Оказалась в лесу с подругой, немцы рядом, слышна речь. Их подобрали наши солдаты, с ними и выходили тридцать дней. Страх, голод, холод. Немцы, обстрелы, предатели в деревнях. Потеряли двух человек. Обносились, обессилели. Наконец попали к партизанам, и те перевели через фронт. Эмоции.

Спросил Лиду, кем у нее отец работал. Она засмеялась, потом сказала:

– Первым секретарем обкома. Пока на курсы не послали перед войной. Теперь даже не знаю где. Сказали, на Ленинградском фронте…

Вчера «В последний час»: наши взяли Ростов! Однако сегодня оставили Тихвин – к Череповцу близко. Но почему-то нет ощущения тревоги.

У нас что-то вроде хирургического праздника: обработали и загипсовали «бедро», то есть огнестрельный перелом бедра. Принесли ЦУГ-аппарат, и Бочаров все сделал в лучшем виде. Гипс от сосков до пальцев стопы…

Под Москвой идут тяжелые бои. Больше отступать некуда. Радио и газеты: Жуков назначен командующим Западным фронтом. Дерутся на дорогах к Москве. Городов не называют, но уже сданы Можайск, Калинин и Волоколамск. На юге фашисты наступают на Донбасс, на Крым.

…Прошли Октябрьские праздники. Сталин речь произнес, провел парад. «Враг не так силен, как его изображают». Все это так здорово, что и сказать нельзя. Даже я потеплел к нему.

13 декабря. Ура! Ура! Ура! «В последний час»: «Поражение немецких войск на подступах к Москве!».

Наши остановили врага и перешли в контрнаступление. Освободили Солнечногорск, Истру, десятки других населенных пунктов. Уничтожена масса техники, разбито много дивизий.

Выстояли все-таки, выстояли, не отдали Москву, а теперь гонят немцев! И как гонят!

Скоро прибудут раненые – уже «наступающие». Возможно, их будет много.

А на дворе – 27 градусов! Но нашим солдатам мороз не страшен. Еще не видел ни одного обмороженного. Одеты хорошо.

С утра хожу по палатам и поздравляю раненых. Они уже знают, и тоже ликуют. И их кровь влита в эту победу.

– По сто грамм надо, товарищ военврач!

Надо бы, верно, но есть строгие приказы. Может, дать вина для тяжелых? Нет, нельзя – для других обида.

Япония напала на Соединенные Штаты, разгромила военную базу на острове Перл-Харбор. Потери у американцев большие. Рузвельт объявил войну. Говорят, что это выгодно для нас, что теперь мы будем союзниками…

Кретин и дурак я. И не мне руководить хирургией в госпитале. «Плохо, Николай Михайлович, очень плохо». Так сказал Бочаров, больше ничего не прибавил.

Только что пришел со вскрытия: умер раненный в голень от газовой гангрены. Просмотрели, не оценили тяжести. Делали разрезы, ждали, а нужно было ампутировать бедро. Возможно, был бы жив.

Наступление

В самый канун Нового года дали машины и повезли через Москву, аж до Подольска. В Подольске развернулись вместе с ЭП в школьном здании. К нам пришел хирург Залкинд в ранге заведующего отделением. Работали с ним посменно.

Поступления большие. Гипсовать не успевали. Двое свежих раненых с бомбежки умерли – «живот» и «бедро». Опять ошибки – оперировали, а надо было выжидать, пока сможем повысить кровяное давление. Впрочем, это могло и не удаться, ждали три часа. Так трудно дается опыт. 23 января после полудня принесли приказ: немедленно переезжать в Калугу. ПЭП прислал машины – два автобуса и полуторку.

С начальником в последнюю неделю случилась беда: он запил. С утра трезвый, смущенный, в обед – веселый, а вечером – пьяный.

Противно.

Поэтому собирались без него. Комиссар и Тихомиров командовали погрузкой.

Автобусы большие, но на тяжелый груз не рассчитаны. В первую очередь взяли хозяйство операционной. Кажется, еще погрузили белье, одеяла. Чеплюк и часть кухни – на грузовик. Все остальное – в обоз. Продукты обещали в Калуге дать. Развертываться в зданиях, как в Подольске. Город уже три недели наш, небось все есть. Так мы рассуждали в автобусе.

Приехали в Калугу утром 24 января, совершенно замерзшие.

Длинная вокзальная улица, каменные дома сожжены или взорваны. Людей мало. В стороне от проезжей части – немецкая техника.