Дракула. Последняя исповедь - Крис Хамфрис

Клирик наклонился, часть веса перенеслась на его опухшие ноги. Он охнул, сморщился, с губ брызнула слюна.

— Что ж, если для записи, — вздохнул он. — Я — Доменико Гримани, кардинал Урбино и папский легат при дворе короля Матьяша, представляю понтифика Сикста Четвертого. Опять-таки для записи отметьте, что его святейшество был бы крайне изумлен, увидев меня здесь, в этих затерянных варварских горах, принимающим участие в… показной мистерии.

— Как это — в мистерии?!

Громкий возглас Хорвати нисколько не смутил кардинала.

— Вы просили меня сопровождать вас в этом путешествии, граф, и сказали, что мне придется выступить судьей в кое-каком дельце. Но все эти холодные, отвратительные постоялые дворы и дороги, по которым страшно ехать, привели меня в плачевное состояние. — Он поднял толстую руку и прижал ее ко лбу, изображая глубокомыслие. — Неужели все это было затеяно ради того, чтобы послушать сказку о некоем чудовище и рассудить, можем ли мы вернуть доброе имя Дракуле?

Кардинал рассмеялся, потом вытянул руку, указывая на исповедальни.

— А это что такое? Ради чего? Неужели для того, чтобы снова восстало из пепла тайное братство, возглавляемое этим монстром и сполна разделившее все ужасы, связанные с ним? — Теперь клирик трясся от смеха. — Ради записи… для кого? Кому это нужно?

— Это нужно мне! — взревел человек, стоявший рядом с кардиналом. — Вряд ли вы забыли о том, что посмеиваетесь над священным орденом Дракона, в котором я и мой отец имели и имеем честь состоять. Он был основан с единственной целью — бороться с безбожием и отступничеством, с врагами Венгрии, Христа и Святого престола, кардинал Гримани.

Голос Хорвати стал тише, но граф по-прежнему страстно выражал свои мысли.

— Человек, о котором вы говорите, не был предводителем ордена, но являлся одним из самых уважаемых его членов в течение некоторого времени. Под знаменем Дракона он до последнего вздоха противостоял туркам и почти что разгромил их. Влад опрокинул бы оттоманов, если бы Папа, мой король и… — Он запнулся. — Если бы собратья по ордену не покинули его.

Граф видел, что кардинал смеется, и его распирало от ярости.

Тяжело дыша, он снова сел в кресло и продолжил уже спокойнее:

— Еще я хотел бы напомнить вам о том, почему вы согласились отправиться со мной в эти варварские, языческие земли, как вы выразились.

Он наклонился и произнес четко, чтобы его расслышал не только римский легат, но и писцы:

— Вы отправились со мной потому, что восстановленный орден Дьявола может снова стать опорой и защитой дела Христа, объединить вокруг себя, под своим знаменем, предводителей всех государств, расположенных на Балканах и прилегающих к ним землях. Он сможет отбросить турецкий ятаган, приставленный к горлу Рима. Стоит ли мне снова напоминать вам об этом?!

— Мой драгоценный Хорвати! — ответил кардинал, в голосе которого холодные нотки презрительности сменились заискивающей елейностью. — Прошу извинить меня. Я никак не думал оскорбить ваш орден. Он, бесспорно, послужил действенным оружием в борьбе за христианские ценности. Но, право же, я испытываю смущение. Разве это не непосильная задача — обелить имя, которое столь сильно запятнано? Нет никакого сомнения в том, что повсюду известно о жестокости и порочности Дракулы.

— То, о чем говорят повсюду, придумали люди, одержавшие над ним верх. — Голос графа тоже смягчился. — Власть их велика, они контролируют любое значимое издание. Поэтому клевета и распространилась столь широко. — Он указал на стол, на котором лежала груда памфлетов. — Если понтифик дарует прощение Дракуле, то затем в Риме и в Буде можно напечатать брошюры с другими историями, иным изложением событий, которое соответствовало бы правде.

Кардинал улыбнулся, хотя бы для видимости.

— Вы имеете в виду историческую правду? Но я всегда спрашивал себя: а что это такое? Допустим, мы здесь добьемся чего-либо. Будет ли это правда или опять-таки всего лишь версия, соответствующая нашим устремлениям? — Он вздохнул. — Но вы совершенно правы, граф Хорвати. Печатная продукция — это оружие, такое же острое, как палаш или секира, иногда даже острее. Если бы у дьявола была возможность напечатать Библию, то был бы он так непопулярен, как теперь?

Легат улыбнулся, взглянул на Петру, который стоял с открытым ртом, потом наклонился и спросил:

— А какова она, истина, которую вы собираетесь рассказать всем?

— Та, которую мы услышим, — ответил граф. — Возможно, что чудовища вовсе и не существовало, оно — порождение россказней. Стоит учесть, что турки утвердились в Италии, в Отранто. Штандарт султана поднят над стенами захваченного Константинополя, и неизвестно, куда он двинет свои армии. Так разве это не та самая история, которая необходима именно сейчас? Разве не ее жаждут услышать те, кто отчаялся?

Гримани снова откинулся в кресле, на его лице заиграла примирительная улыбка.

Он начал отвечать, говорил медленно, голос его звучал отчетливо и ясно, для записи:

— Очень хорошо, граф. Я признаю, что времена действительно опасные. Вы попросили меня выступить судьей. Тогда позвольте мне начать. — Он указал на исповедальни. — Кто ожидает там, за занавесями? Почему именно они выбраны для того, чтобы рассказать нам эту историю?

— Пусть эти люди ответят сами. — Граф подтолкнул Петру вперед.

Спатар громко постучал в первую исповедальню.

— Кто ты? — спросил он.

Рыцарь слышал голоса, но с трудом различал, раздаются они наяву или в его мыслях. Слишком много впечатлений навалилось на него в этот день. Неожиданно до него донесся голос одного из судей. Он понял, что этот человек находится совсем рядом с ним, и вспомнил, что встречал его прежде, в те дни, когда мог видеть и совершать деяния, за которые теперь наказан. Это открытие, а заодно и неожиданно нахлынувшее осознание того, что его освободили от темноты, совершенно парализовали мозг заключенного, который и без того долгие годы балансировал на грани безумия.

— Меня зовут Ион Тремблак, — произнес он и только потом понял, что это на самом деле так.

В этот же миг вскрикнул граф, вспомнивший его, женщина в крайней исповедальне и отшельник — в средней.

А Петру продолжал:

— Как ты узнал Дракулу, прежнего воеводу Валахии, чью историю мы бы хотели сегодня услышать?

— Я знал его с детства, постоянно, на каждом шагу был рядом с ним, скакал с ним стремя в стремя на охоте и на войне. Я разделил с ним муки и триумф, был его ближайшим другом. — Человек заплакал. — И я предал его.

Повисло короткое молчание. Его прерывали рыдания, доносящиеся из второй исповедальни, и Хорвати повернулся к ней.