Эхо войны - Дмитрий Заваров

Был тот спокойный период, когда горячо любимый товарищ полковник, он же шеф, переставал фонтанировать заданиями и распоряжениями. Даже деятельный мозг светила сыскной науки требовал передышки – и передышка эта наступала, как правило, к ночи. Поэтому полчаса-час перед отбоем в нашей землянке были самым благословенным временем.

К слову сказать, землянка на поверку оказалась не такой уж просторной, как показалось вначале. Когда я расположил свое койко-место в «общем зале», по соседству с ординарцем Семой, выяснилось, что пространство заметно сократилось. А как прибыл еще один дармоед, сержант Минаев, и угнездился по правую руку от меня – в подземелье стало буквально не протолкнуться, будто в утреннем трамвае. Понятное дело, высший комсостав, совершенно по-жлобски квартирующий в углу за перегородкой, этих неудобств не ощутил. С другой стороны, если вспомнить, какой подвал нам выделили, когда группа только прибыла под Ельск, землянка начинала казаться дворцом.

– Товарищ лейтенант, – не глядя на меня, спросил Минаев. – А вы точно видели, что его рука двигалась?

Сержант, сидя на раскладушке в майке и кальсонах, с присущей ему медлительной обстоятельностью пришивал новый подворотничок. Маленький, плотненький, с круглым лицом, аккуратно зачесанной набок короткой русой челкой – и внешностью, и чрезмерной аккуратностью напоминал он мне пионера со школьных плакатов.

– Нет, Сан Саныч, – серьезно ответил я. – Просто перед визитом в морг я для храбрости выпил полную фляжку боевых «сто граммов». Так что у трупа не только рука двигалась, он еще со мной хором «Синий платочек» пел.

– Я, если б увидел, как мертвяк зашевелился, сразу бы в штаны наложил! – честно сообщил Сема от своей «кухонной стойки».

Шеф, работающий за столом с бумагами, недовольно крякнул. У него там стояла еще одна лампа, и она почему-то не коптила. Наверное, полковникам все-таки выдают настоящий керосин. Он, понятное дело, в этом не признается. От тех, кто спит, отгораживаясь от коллектива перегородкой, всего можно ожидать, даже сокрытия от подчиненных чистого керосина.

– Странная история, – со значением сказал Сан Саныч.

Да что ты говоришь! А сам-то много тут чего раскопал, пока я в госпитале валялся? Элементарную задачу поставили: притащить к нам кого-нибудь с той стороны, желательно из тех, кто возле Янова живет. Неделю у разведчиков проторчал – так никого и не добыли. Понятно, почему шеф так ждал моего возвращения. С этим аккуратным недоумком дела не сделаешь. Минаев положил гимнастерку на тумбочку и повернулся ко мне.

Роль прикроватных тумбочек у нас выполняли ящики из-под ленд-лизовской тушенки. Это Сема подсуетился, урвал у поваров. Борта ящиков щедро покрыты надписями. Из-за этих надписей у нас с Сан Санычем давеча разгорелся спор: как правильно пишется слово «тушенка». Американцы написали через «о». Минаев утверждает, что должно быть через «е». Я долго втолковывал болвану, чем отличается неграмотный пень от здравомыслящего человека, но безрезультатно. Потом Минаев приволок с кухни пустую банку из-под «свинины тушЕной». Пришлось как-то выкручиваться, объяснять, что это совсем разные случаи. Спорили, кстати, на щелобан. Ладно, авось забудется.

– Я считаю, что товарищ полковник прав, – спокойно и веско заявил Минаев. – Скорее всего, товарищ Зуев подвергся гипнотическому внушению.

– Жаль, ты этого лейтенанта Андреева не поймал, – притворно вздохнул я. – Он бы тебе подтвердил мои слова. Ну и вообще… пригодился бы.

Минаев насупился и снова занялся гимнастеркой. После того как я вернулся из Ельска, шеф по-быстрому выслал за Андреевым группу во главе с Сан Санычем. И Минаев умудрился упустить командира разведроты: прямо у них на глазах Андреев рванул в лес и был таков. Так что – у кого-то трупы рукой шевелят, а у кого живые ногами так перебирают, что угнаться невозможно.

Отшив Минаева, я снова принялся разглядывать потолок. О чем-то я таком интересном размышлял… А, точно! Дневник этот. Судя по всему, тот мертвый, которого Андреев называл «Глок», хотел стать писателем. В дневнике содержалась фантастическая повесть, причем весьма интересная: начав читать по необходимости, я невольно заинтересовался. Но дело сейчас не в этом. Дело совсем в другом: в дневнике Глока был выдран последний лист. Неаккуратно так выдран, будто бы в спешке, или от нервов рука дрогнула. И вроде не было у меня особых резонов так считать, но почему-то казалось, что этот лист очень важен. Опять же, вопрос: кто его выдрал? Владелец дневника? Или кто-то из тех, кто его нашел? Шеф говорит, что, когда он увидел труп, рюкзак бойцы уже распотрошили: вещи были разложены на траве рядом с фельдфебелем. Мог кто-то из солдат незаметно вырвать лист? Мог. А если этот клочок бумаги остался в рюкзаке? Рюкзак я потом осмотрел: стандартный маршевый ранец вермахта, с меховым верхом (дыра от выстрела располагалась у самого края). И не было в этом ранце никаких складок, где бы этот лист затерялся.

– Минаев! – воскликнул шеф.

Все вздрогнули. Была у товарища полковника такая привычка: сидит-сидит себе молча, размышляет – а потом, придя к какому-то решению, тут же без предупреждения начинает доводить его до подчиненных.

– Я! – Сан Саныч вскочил.

– Завтра выяснишь и начнешь прорабатывать всех бойцов, что были в секторе обороны, на который выходил этот самый Глок. Понятно?

– Так точно!

Ишь, подхалим. Скоро будет перед шефом на караул брать.

– Тимохин!

– Я! – вскинулся Сема.

А ведь заразно это, таким макаром скоро начнем строем ходить. Видимо, всему виной появившаяся у Федора, нашего, Степаныча манера обращаться к опергруппе по фамилиям. А подцепил он эту манеру в штабе полка, потому что больше вроде бы негде. Боевой офицер, туды его…

Чего я так прицепился к вырванному листу? А вот чего. Если надо что-то важное записать, а времени нет: хватаешь ты, допустим, дневник, откидываешь обложку – первая страница исписана, негде писать на первой странице; тогда быстро переворачиваешь на другую сторону, потому что последний лист всегда чистый…

Допускаем, что это был наш шпион. Точнее – шпион человека, известного нам как лейтенант Андреев. Он перешел через линию фронта, чтобы донести до Андреева какую-то информацию. Важную, судя по всему, информацию. Настолько важную, что помчался быстрее ветра. И даже перед позициями одежду не скинул (а она вся мокрая после речки). Не идиот же он, в самом деле, чтобы ночью выходить к нам в немецкой форме. Бежал, бежал сломя голову! Значит, времени все подробно записать не было. А вот по-быстрому черкнуть, перестраховаться, так сказать – информация-то важная, из-за нее Глок жизнью рисковал – вполне логично. На случай, если подстрелят.

Подстрелят… Мне представилась картина: сидит, значит, такой холеный фашистский генерал с чудо-ружьем на коленях; сидит на бруствере окопа, в мягком кресле, ножки которого глубоко погрузились в размокшую от дождей глину; слева от кресла столик, на столике чашка кофе; генерал весь из себя надменный, маленькие изогнутые усики под носом блестят от бриолина; генерал, оттопырив мизинчик, курит через длинный мундштук; потом кладет его на стол, отпивает кофе, перехватывает чудо-ружье и командует: «Выпускайте русского шпиона!» Бред? Бред!..

– Товарищ полковник, – снова возник Минаев. – Я вот о чем тут подумал. Если предположить, что человек, известный нам как лейтенант Андреев…

Я тяжело вздохнул, поднялся с удобной раскладушки и, захватив ватник, вышел на улицу. Никто, к счастью, в спину не окликнул.

На небе сияла полная луна – было светло, почти как днем, только выглядело все как на не слишком контрастной фотографии.

Петляя меж молодых березок, прошел сквозь перелесок, взобрался на вершину холма. И на некоторое время замер, любуясь пейзажем. Поле, заросшее осокой, полого спускалось к реке. По полю катились еле заметные волны – ветер задумчиво перебирал траву. Река застыла расплавленным серебром, острые пучки камышей четко ограничивали берега. За рекой, на гребне тянущегося параллельно руслу холма, стоял ряд кряжистых приземистых дубов. Равное расстояние между деревьями свидетельствовало о том, что посажены они были людьми, а размер – что произошло это не меньше ста лет назад. За дубами просматривалась широкая равнина и совсем-совсем далеко, уже на границе видимости, чернели какие-то постройки, и в одной из них вроде бы даже светилась желтая точка окна.

Наши позиции находились внизу слева, где речка делала изгиб. Отсюда не больше километра. Там ни огонька – блюдут маскировку. На противоположной стороне, у немцев, тоже темно, но если наш берег скрыт в тени холма, то фашисты в свете луны просматривались намного лучше: можно даже разглядеть крутые наросты дзотов и черную паутину ходов сообщения.

Спрятавшись в густой траве у подножия дуба (с нашей стороны на берегу тоже была высажена шеренга деревьев – для симметрии), я прикурил и снова приступил к «дедукции». Только теперь принялся отталкиваться от фактов.