Бандит - Юлия Латынина

— Ты куда прешь, малек? Не видишь, где чужие ноги стоят?

Парень пискнул. Валера с размаху съездил его по морде. Тот зашатался. Искры посыпались у него из глаз. Раскинув руки, парень рухнул на груду вагонки. Валера обернулся. Второй, постарше и наверняка заводила, еще не успел сообразить, что происходит, и застыл в недоумении.

В следующую секунду и он полетел на верстак, взвизгнул, и тут же рядом с ним что-то завизжало еще громче — Валерий врубил электропилу. Парень изогнулся, как рыбка, но в это мгновение кулак Валеры въехал ему под ребра. От страшной боли рэкетир закрыл глаза, а когда открыл их, перед ним бешено вертелся и пел стальной диск пилы, и в лучах заходящего солнца плавала осыпающаяся с верстака древесная пыль.

Валерий, навалившись на парня так, что тот не мог даже пошевельнуться, оттянул свободной рукой воротник спортивной куртки и зашептал: — Даю телефончик. Вот это — раз.

Рука Валерия резко пошла вниз, и пила, взревев, рассекла ткань куртки в полусантиметре от горла парня. Валерий захватил вторую жменю.

— Вот это — два.

И снова — визг перерезающей ткань пилы. Тяжелая стационарная пила, обыкновенно сидящая на козлах, танцевала в руках Валерия, подпрыгивала, вгрызаясь в прочную металлическую «молнию». Парень затаил дыхание. Он боялся, что пила в руках этого сумасшедшего сорвется, и уже видел собственные кишки, намотанные на зубья, крутящиеся в пыли.

— Три.

Парень даже не мог орать.

— Называть остальные цифры?

Голова парня безвольно моталась. Глаза его от ужаса расширились до размеров стадиона Лужники.

— Зеленые вы еще меня охранять. Ясно? Еще раз увижу вас в этих местах — х… отрежу, а не рубашку. Понял?

Валерий повернулся и вышел из зала.

Москва все так же жила своей вечерней жизнью. Из подъезда напротив солидная дама в белых брючках выводила на прогулку пуделя с выбритым задом. Из подворотни текла струя воды, два четырехлетних джентльмена снаряжали в плавание большую щепку.

Парни выбрались из подвальчика минут через пять. Тот, что в кроссовках, нес свернутую куртку в руке, прикрывая неожиданный дизайн, приданный ей электропилой.

На спортивных его штанах расплывалось мокрое пятно. В сторону Валерия они даже не взглянули, перебежали улицу и пропали в подворотне, растоптав по дороге щепку, отправленную в плавание малышами.

Вечером Валерий поставил грузовичок около магазина, тщательно закрыл его на все замки и запер дверь в подсобку. Выйдя на улицу, оглянулся. Перед ним был довольно широкий московский двор, справа выходивший на улицу, в глубине же раздваивавшийся и нырявший под арку, ведущую в новые дворы. Шагах в десяти от улицы стояли контейнеры с мусором, в полуметре от входа в подсобку рос высокий и буйно цветущий тополь: пух от него лениво мотался по всему двору, сбиваясь в плотные белые валики у порогов и трещин. Валерий осмотрелся и убедился, что вокруг никого нет.

Тогда он размотал на поясе ремень. Тот неожиданно превратился в довольно длинную кожаную полосу с прочным крюком на конце. Валерий забросил крюк на один из сучьев тополя, подтянулся и в мгновение ока исчез меж листвы.

Посетители появились в одиннадцать. Их было двое. Один был тот самый пэтэушник, который сегодня отделался простым синяком.

Второй стал на стреме у выхода из двора. Пэтэушник подошел к одиноко стоящему фургончику с веселой надписью «Кооператив „Снежокъ“ и улыбающимися снежинками. — Давай, — тревожно свистнул подельник.

Пэтэушник огляделся и достал из кармана большой гвоздь. Но всадить его в шину не успел — что-то мягкое и большое обрушилось на него сверху.

Парень упал мгновенно и тихо, как шторка фотоаппарата. Нестеренко подхватил его и, заломив руки, хрястнул спиной о дерево.

Его приятель, стоявший на стреме, в ужасе оглянулся и бросился наутек.

В руке Валерия сверкнул нож. Он прижал пэтэушника к дереву и, навалившись сверху, жарко зашипел: — Я вам сказал, падлам, чтобы со мной не связывались? Сказал? Кто заказчик?

Второй злоумышленник улепетывал вниз по улице. Он пробежал недолго: навстречу ему попался ночной патруль.

— Стой! — заорала ментовка.

— Куда бежишь?

Тот вскинул руки.

— Помогите! Товарища убивают! Вон там, во дворе!

Синеглазка, взвизгнув, вкатилась во вдор. — Руки! Всем стоять!

Валерий отпустил парня, и тот мешком свалился на землю. — Ах ты сука, — заорал милиционер, выскакивая из машины, — ты чего это делаешь, стервец? — Я владелец кооператива, — сказал спокойно Валерий, — эти двое вымогали у меня деньги. Я им отказал, и они решили проучить меня. А я их поджидал. — Да что ты врешь, — заорал парень, — мы мимо шли, да я его первый раз вижу!

— А ну всех в участок, — распорядился милиционер.

Участковый встретил Нестеренко с ехидной усмешкой: — За старое взялись, гражданин Нестеренко? Хулиганите?

— У меня вымогали деньги, — сказал Валерий.

— Кто? Вот эти пареньки? Стыдно врать, Нестеренко!

Вопреки ожиданиям, Валерия не сунули в обезьянник, а просто посадили на лавку, где дожидались решения своей участи пяток бомжей и две лимитчицы из борделя, именуемого женским общежитием рятнадцатой городской московской фабрики.

Прошло полчаса, и Валерия ввели в небольшую комнатку, где сидел старый обрюзгший опер, с длинным и плоским, как совок, носом и неподвижными глазами цвета хозяйственного мыла.

Перед опером лежала изъятая у Валерия «щучка». Парней в кабинете уже не было.

— Так что же это, гражданин Нестеренко, — с оттяжкой заговорил опер, — я гляжу, вам мало днем молодежь обирать, вы еще и ночью за ней с ножами гоняетесь?

— А это их нож, — пожал Валерий плечами.

— Вы лучше проверьте, из какой кодлы эти пареньки.

— А мы уже позвонили и проверили. Мальчики из хороших семей, школу кончают, у одного дядя, знаете ли, в кремлевской охране.

— Чего же они в полночь по подворотням бегают? — спросил Валерий.

— А они из кино шли, у них и билеты есть.

И, порывшись в кучке вещественных доказательств, разложенных на столе, опер предъявил Валерию два смятых билета.

— И чего это я на них кинулся? — спросил Валерий.

— Один на двоих, как мышь на кошку.

— Тебе видней, чего ты на них кинулся. Может, пьяный, а может, изнасиловать хотел.

— Опер помолчал и сказал: — Деньги у тебя при себе были, значит, придется писать изнасилование.

Валерий почувствовал, как руки его похолодели. — Ты что, — сказал он не своим голосом, — издеваешься, начальник?

— Ничуть не издеваюсь, а вот побудешь в камере до утра, проветришься, завтра возьмем показания.

— В камеру? — заорал Валерий. — В камеру? С изнасилованием? Да вы меня лучше к стенке поставьте!

— А чего? — удивился опер. — Посидишь ночку в камере, тебе не впервой — если обвинение не подтвердится, выпустим завтра на свободу…

Валерий уронил голову на руки и глухо, отчаянно застонал.

Опер удовлетворенно откинулся на спинку стула и закурил. Когда Валерий минут через пять поднял голову, проклятый мент все так же курил. Глаза цвета хозяйственного мыла улыбались кооператору прямо в лицо.

— Значица, так, — сказал опер, — вот этого протокола здесь не было, — и протянул протокол Валерию.

Тот принял бумажку мертвой рукой.

— И денег в кошельке тоже не было. Понятно?

— Понятно, — сказал Валерий, — на метро только оставьте.

Он вышел из кабинета с протоколом в кармане и с пустым кошельком.

Опер Сивашенко был доволен. С наглого кооператора слупил двести сорок рублей, пятнадцать рублей — с обоих парней и еще рассчитывал крупно подоить матушку одного из сорванцов, которая уже летела на такси в участок, дрожа и утирая старым платком подкрашенные карандашом ресницы. «Экий народ свинский пошел, — подумал Сивашенко, откидываясь на скри-пяшем стуле и с сожалением исследуя прогалины, образовавшиеся от древности в лаковом покрытии стола, — мальчишка, зек вчерашний, а вот, понимаешь, двести сорок рублей у него в бумажнике! Откуда у честного человека двести сорок рублей? А потом в магазине масла нет, а откуда в магазине быть маслу, если у кооператора — двести сорок рублей?»

На следующее утро между Валерием и Вилде состоялся краткий разговор.

Томас Вилде сам пришел, виновато пряча глаза, выразил сочувствие по поводу ночного свидания Валерия с московской милицией (тот о деньгах ему не сказал). Томас Вилде скулил, как побитая собака. Щеки его пылали.

— Извините, Валерий Игоревич, что так вышло, — говорил он, растягивая гласные, — я все хотел объяснить вам, но это, признаться, так стыдно…

— Тридцать процентов, — сказал Валерий.

— Что? — Моя доля собственности в кафе составит не пятнадцать, а тридцать процентов.

— А деньги? — Денег вношу, сколько вносил.

— За что? Из-за этой вот кодлы?

— Кодле морду набью бесплатно. А вот когда на тебя наедут всерьез, кто будет объясняться? Я?