Бегство г-на Монда - Жорж Сименон

Она сделала знак, что согласна, но прежде чем выйти из комнаты, г-н Монд прошел в ванную посмотреть, не осталось ли там яда. Она с беспокойством следила за ним глазами, спрашивая себя, что он задумал. И удивилась еще больше, когда он стал рыться в ее сумочке, где лежали мятые банкноты, пудра, губная помада.

Но нет! Он же не вор! Монд снова опустил сумочку на ночной столик.

– Лежите спокойно. Я скоро вернусь.

На лестнице, стараясь не шуметь, он горько улыбнулся. Никто никогда не сделал для него ничего подобного! Всю жизнь, с тех пор как он себя помнил, он сам обычно приходил на помощь другим. Сколько раз – но напрасно! – мечтал он заболеть, чтобы увидеть, как кто-нибудь склоняется над ним, чтобы, ласково улыбаясь, на время облегчить ему груз существования.

– Простите за беспокойство, – он всегда был чрезвычайно вежлив из боязни кого-нибудь оскорбить. – Моей соседке плохо. Не будете ли вы любезны согреть для нее немного воды? Или, может быть, у вас найдется чай?

– Пройдите сюда.

Была ночь. Гостиница спала. Однако было слышно, как во мраке улицы ехали куда-то тяжелые самосвалы, иногда, чтобы разбудить заснувшую лошадь, щелкал кнутом возница.

– Вы знаете их? – осведомился портье, который сразу понял, что речь идет о постояльцах из двадцать восьмого номера.

– Нет.

– Погодите, сейчас найду спички.

В захламленной серой комнатушке был кипятильник для кофе, служивший кофейником, но портье с мрачным спокойствием людей, которые в одиночестве бодрствуют по ночам, в то время как другие спят, зажег крошечную газовую плитку.

– Я удивился, когда увидел, что он уходит. Несколько дней он болел, и она все время сидела с ним. Даже сама ходила за едой.

Г-н Монд неожиданно для себя полюбопытствовал:

– Он молод?

– Кажется, года двадцать два. Надо посмотреть регистрационную карточку. Сегодня вечером они ушли друг за другом: сначала она, потом он. А когда, час спустя, вернулись, я понял – поссорились.

И портье грубо закончил:

– Он бросил ее, да?

Вода уже закипала. Мужчина порылся в железной банке и наконец достал липовый чай.

– Если хотите, я отнесу.

– Я сам.

– С сахаром?

– Пожалуй... Да, спасибо.

Портье, конечно, говорил о ней. Но почему он сказал ему это? Может, заподозрил в каких-то задних мыслях?

– Если вам потребуется что-нибудь еще, не стесняйтесь. Я здесь до шести утра.

Он снова облокотился на стойку красного дерева, из-под которой достал открытую книгу, и погрузился в чтение.

Когда г-н Монд вернулся в комнату с чайником в руке, женщина спала или притворилась, что спит. Платье у нее задралось, обнажив бедро над чулком, и он смутился. У него не было никаких желаний, никаких задних мыслей. – Мадмуазель...

Безразличная, она приоткрыла ресницы.

– Вот, выпейте. А потом, если, конечно, сможете, я советую вам из осторожности пойти и вновь вызвать рвоту, чтобы прочистить желудок.

Он забеспокоился, увидев, какой у нее отрешенный, мутный взгляд. Она не шевелилась. Тогда он приподнял ее, поднес к губам чашку.

– Пейте.

– Горячо.

Говорила она невнятно, нечленораздельно, словно язык у нее слишком распух.

– Все-таки выпейте.

Он принудил, прямо-таки заставил женщину еще раз спровоцировать рвоту, но теперь незнакомку долго сотрясала болезненная икота и, казалось, она сердится на него за эти лишние страдания.

– Ну вот, теперь мы спокойны...

Видимо, задыхаясь, она через плечо сунула руку под платье и незнакомым Монду, но неприятно поразившим его жестом расстегнула бюстгальтер, сняла и бросила на пол.

– Ложитесь. Если хотите раздеться, я ненадолго выйду.

Она не дала ему для этого времени и с безразличным видом стянула через голову платье, которое скользнуло по ее длинному телу, словно лишняя кожа. Отвернувшись к стене, он все-таки видел женщину в дверце зеркального шкафа. Под платьем у нее ничего не было, только маленькие розовые трусики да узенький пояс для чулок. Когда она наклонилась, чтобы снять их, ее маленькие острые груди, казалось, повисли в воздухе.

Она сняла и трусики, резинка которых оставила на коже красноватый след, и, уже голая, с едва затененным внизу животом, поколебавшись, направилась на цыпочках в ванную, где повела себя так, словно в соседней комнате не было мужчины.

Она вернулась, закутанная в бледно-голубой пеньюар, но глаза ее все еще оставались мутными, рот искривленным.

– Я совсем больна, – вздохнула она, укладываясь в постель.

И потом, когда Монд подтыкал одеяло, добавила:

– Не могу больше.

Свернувшись в клубок и почти съехав головой с подушки, так что Монд видел лишь одни обесцвеченные волосы, она сразу заснула. Спустя минуту она уже сопела, и он тихо вернулся к себе за пиджаком и пальто – его познабливало.

Вскоре после того, как он устроился в кресле возле кровати, в прорезях жалюзи уже посветлело. Просыпались звуки – одни в гостинице, другие на улице. Главным образом на улице: с трудом заводились моторы – катеров, как догадался он по плеску весел в воде, сталкивались друг с другом лодки в Старой гавани, гудел заводской гудок, далеко в порту беспрерывно выли сирены пакетботов и грузовозов.

Г-н Монд погасил лампу, которую оставил включенной, и светлые полосы от жалюзи легли на стену.

Светило солнце. Монду захотелось увидеть его. Стоя у окна, он попытался смотреть сквозь планки ставней, но различил лишь узкие куски предметов, например часть токоприемника проходившего мимо трамвая, какие-то розовые и фиолетовые раковины на тележке разносчика.

Женщина больше не храпела. Она откинула одеяло, щеки у нее покраснели, губы надулись, по всему лицу разлилось болезненное выражение. Блеск кожи контрастировал с цветом румян, от чего казалось, что это совсем другая женщина: лицо стало естественнее, в нем появилось что-то очень юное, жалкое, даже вульгарное. Должно быть, она родилась в какой-нибудь хибаре на городской окраине, сопливым голозадым ребенком ползала на каменном пороге, бегала по улицам, возвращаясь с народного гулянья.

Один за другим постояльцы уходили из гостиницы, по улице мчались машины, бары, пожалуй, уже открылись, и только в еще пустых пивнушках официанты разбрасывали по серому полу опилки, протирали стекла мелом.

Монд неторопливо умылся, оделся. Убедившись, что женщина спит, зашел к себе в номер. Открыл ставни, несмотря на жалящий утренний холод, настежь распахнул окно и почувствовал, как жизнь потоком вливается в него; он видел голубую воду, далекие белые скалы, пароход с красным ободком на трубе, уходивший в открытое море и оставлявший позади изумительно белую борозду.

Он забыл об огромном море, песке, солнце и о тех признаниях, которые им нашептывал и которых, хотя от них еще оставался в нем неясный привкус слез, сейчас стыдился.

Почему ему дали номер без ванной? Ему так хотелось, чтобы по телу заструилась прохладная вода, очищая его. Наверно, из-за убогой, плохого покроя одежды, которая теперь стесняла его?

У него не было с собой ни бритвы, ни мыла, ни зубной щетки. Он позвонил, и почти сразу пришел рассыльный. Г-н Монд колебался, не зная, обременять ли его таким поручением или отказаться от уже столь близкой мечты.

– Сходите купите мне...

И, дожидаясь возвращения мальчика в униформе он видел, как тот бежит вприпрыжку по тротуару, – он стал смотреть на море, выглядевшее совсем не таким, как ночью: оно образовывало порт, где шныряли катера и где вымачивались рыбачьи сети.

Ослепленный утром, он всматривался в причал – его огромный металлический каркас загораживал горизонт, и там лишь угадывались издали крошечные фигурки людей

Глава IV

Г-н Монд ждал – ничего другого ему и не оставалось. Время от времени он подходил к двери в смежную комнату, прислушивался, потом снова возвращался к окну; резкий холод вынудил его надеть пальто, а руки засунуть в карманы.

Около девяти он подумал, что грохот города и порта помешает ему услышать голос из соседней комнаты, и он с сожалением закрыл окно. На сердце у него было тяжело; он странно улыбнулся, увидев себя в зеркале – в пальто, у разобранной постели, в гостиничном номере, где он не знал что делать.

В конце концов он, словно в зале ожидания, сел на стул у той самой двери и опять принялся строить предположения, обдумывать грозящие ему опасности; он считал до ста, до тысячи, играл сам с собой в орла или решку, решая, сидеть дальше или уйти, пока не вздрогнул, как человек, которого разбудили. Должно быть, он задремал. Рядом кто-то ходил, и не босиком, мягкими шагами, а на высоких, гулко стучащих каблуках.

Он заспешил, постучал.

– Войдите! Она была уже одета – на голове маленькая красная шапочка, в руке сумочка – и собиралась уходить. Еще немного, и он упустил бы ее. Оделась она так, словно ничего не случилось: на лице аккуратный грим, но рот странно очерчен и кажется меньше, чем на самом деле: бледная розоватость губ выглядывала из-под помады, как нижнее белье.