Прорыв - Дафна дю Морье

Я стал неловко извиняться, но был прерван приходом девочки. Она уже не обращала внимания на мои брезентовые туфли. Подойдя ко мне, она положила руку на колено и объявила:

— Цербер уже дома. Мак хочет, чтобы и вы с Кеном возвращались.

— Спасибо, — ответил я.

По дороге обратно, пока мы шли сквозь заросли вереска и срезали путь через болото, я поинтересовался у Кена, всегда ли сигналы «Харона» воздействуют так, как я только что наблюдал — всегда ли они пробуждают спящее сознание ребенка.

— Да, — ответил он. — Но мы не знаем, почему. Робби думает, что ультракороткие волны вообще имеют целебные свойства, но Мак с этим не согласен. Он считает, что сигналы устанавливают связь между Ники и тем, что он называет Шестой Силой, а у девочки она стала вдвое интенсивнее после смерти сестры-близнеца.

Кен рассуждал об этих невероятных теориях, как о самых обыкновенных вещах.

— Так вы полагаете, — спросил я, — что когда девочка принимает сигнал, ее сестра как бы воскресает?

Юноша рассмеялся. Он шел так быстро, что я едва поспевал за ним.

— Вампирчики и привиденьица, — хмыкнул он. — Бог мой, конечно же, нет. От бедной Пенни не осталось ничего, кроме энергии, которая все еще как-то привязана к ее живой сестре. Вот почему Ники — такая ценная морская свинка, — он посмотрел на меня и улыбнулся. — Когда я уйду, Мак хочет перехватить и мою энергию. Не спрашивайте как, — я не знаю. Но я не против — пусть попробует.

Мы продолжали шагать. Прокисший запах стоялой воды поднимался из болот вокруг нас. Ветер усиливался и клонил тростник к земле. Впереди на фоне багровеющего неба неясно чернела башня Саксмира.

В следующие несколько дней к моему большому удовольствию мне поручили заниматься блоком воспроизведения речи: загружать записями с пленок и потом программировать. Мы часто выполняли такую работу и в АЭЛ, но у этой машины словарный запас оказался намного обширнее. Сначала мы записали позывные «Говорит „Харон“», потом последовала серия цифр и, наконец, программа вопросов. Большинство из них оказались совсем простыми: «Хорошо ли вы себя чувствуете?», «Не беспокоит ли вас что-нибудь?» Далее последовали утверждения: «Сейчас вы не с нами. Вы в Тирлволле два года назад». И, наконец — команда: «Расскажите, что вы сейчас видите». Мне досталась наладка системы речи, а с программированием возился Мак. Многие вопросы казались мне нелепыми, и я гадал, какой смысл вкладывал в них мой новый шеф.

В пятницу Мак распорядился, чтобы я подготовил «Харона» к следующему утру, а Робби и Кен были вызваны к 11 часам. Мак сам решил управлять машиной, мне же поручил вести наблюдение. Я думал, что насмотрелся в Саксмире достаточно, и полагал, что отнесусь спокойно к предстоящему опыту. Но вышло совсем не так. Я расположился с приборами в лаборатории, Кен занял место на операционном столе.

— Все в порядке, — подмигнул он мне. — Робби не собирается меня вскрывать.

Над его головой установили микрофон и провода протянули к «Харону-1». Желтый сигнал «Ждите команды» горел на стене. Внезапно он сменился красным, и я увидел, как Кен закрыл глаза. Затем послышался голос компьютера: «Говорит „Харон“, говорит „Харон“. Один, два, три… Один, два, три… Как вы себя чувствуете?»

Кен ответил: «Нормально», — но я заметил, что в его голосе не было обычной живости: он казался невыразительнее и глуше обычного. Я взглянул на Робби, и тот передал мне листок, на котором было написано: «Он под гипнозом».

Только тут я осознал значение блока воспроизведения речи и понял, почему Мак так настойчиво его совершенствовал. Кена ввел в гипнотическое состояние электронный голос компьютера. Вопросы, которые задавала ему машина не были случайными — отбор был проведен специально для него. Эффект этого опыта оказался куда более ошарашивающим, чем фокус с собакой и малолетним ребенком, которые повиновались сигналу на расстоянии. Так вот что имел в виду Кен, когда говорил о «своей работе».

— Вас что-нибудь беспокоит? — спросил электронный голос.

Последовала долгая пауза, прежде чем я услышал ответ. Кен казался встревоженным, почти раздраженным:

— Оно надвигается. Я хочу, чтобы все произошло быстро. Если бы это уже случилось, если бы все было позади, я бы не ныл.

Я присутствовал как бы на исповеди и теперь ясно понимал, почему мой предшественник отказался работать в Саксмире. Робби пристально следил за мной — эксперимент был поставлен не только для того, чтобы выяснить, как Кен ведет себя под гипнозом (без сомнения, это уже было проверено десятки раз). Скорее, они затеяли опыт, чтобы испытать мои нервы. Пытка продолжалась. Многое из того, что говорил тогда Кен, было больно выслушивать, и мне совсем не хочется пересказывать его бессвязные речи. Очевидно, он жил в страшном напряжении, которое не замечали окружающие и, вероятно, не сознавал сам.

С сегодняшней программой я еще не был знаком. Наконец сеанс подошел к концу и машина произнесла:

— Все будет хорошо, Кен. Ты не один. Мы все время будем с тобой. Идет?

Легкая улыбка мелькнула на юношеском лице:

— Идет.

Потом вновь последовала серия чисел, проговоренных, правда, гораздо быстрее, и наконец машина подала команду:

— Просыпайся, Кен.

Юноша напрягся, открыл глаза и приподнялся. Сначала он посмотрел на Робби, потом на меня и ухмыльнулся:

— Ну как, справился старина «Харон»?

— На сто процентов, — ответил я наигранно дружелюбным тоном.

Кен соскользнул со стола: на сегодня его работа была закончена. Я присоединился к Маку у пульта управления.

— Спасибо, Стив, — сказал тот. — Теперь вы понимаете значение «Харона-1»? Электронный голос и хорошо спланированная программа — все это не позволит нашим чувствам помешать работе, когда наступит решающий момент. Вот почему мы так настойчиво приучаем Кена к машине. У него хорошая ответная реакция, но все проходит гораздо лучше, если в эксперименте участвует ребенок.

— Ребенок? — не понял я.

— Да, — ответил он. — Ники — важная составляющая эксперимента. Ее тоже приучили к голосу. Когда они вместе, они стрекочут, как два веселых сверчка, а потом, конечно, все забывают, — он помолчал, испытующе глядя на меня, как только что смотрел Робби. — В конце концов у Кена неизбежно наступит кома, и тогда только с помощью девочки мы сможем поддерживать с ним связь. А теперь берите машину и поезжайте в Тирлволл за выпивкой, — он повернулся и вышел, непробиваемый, невозмутимый, — благожелательный хищник.

В Тирлволл я не поехал, а направился через дюны к морю. В этот день оно было неспокойным. Пенящиеся серые волны образовывали глубокие впадины, прежде чем с ревом разбиться о камни. В нескольких милях от меня, на берегу, курсанты американского летного корпуса разучивали сигналы на горне, и пронзительные диссонирующие звуки долетали ко мне по ветру. Внезапно, без всякой причины, в голове возникла полузабытая строка из американского спиричуэла, которая повторялась и повторялась вновь: