Голоса Серебряного века. Поэт о поэтах - Ольга Мочалова

Как-то меня (М. Ц.) спросили в издательстве: «Разве вы считаете Бальмонта большим поэтом?» — «Это не я считаю, а это общеизвестный факт», — ответила я.

Году в 1934-м я (О. М.) ехала в Москве на метро в день Нового года. В вагоне стояла группа подростков-ремесленников и оживленно разговаривала о встрече Нового года. Один из мальчиков сказал: «Мне досталась записка: „Я в этот мир пришел, чтоб видеть солнце“[90]. Как красиво!»

4. Федор Сологуб

Шла рядом с Сологубом по двору д[ома] 4 в Староконюшенном пер[еулке]. В петлице его костюма ярко алела роза, гармонируя с белоснежной сединой. Он говорил медленно и немного вкрадчиво.

«Стихи переделываю всегда и даже юношеские, давно напечатанные. Это все равно».

Меня представили Сологубу: «Вот поэт, переставший писать». На это он отозвался: «Перестать писать поэту — это ужас, страшный провал, об этом лучше не говорить».

Сологуб присутствовал на вечере, устроенном в честь приезда Гумилева (Москва, 1921 год) основателем ленинградского литературного кафе «Бродячая собака»[91]. Сологуб говорил мало, но милостиво. Ему присуща была особая настороженная тишина.

Рассказывал Владимир Кириллов:

«После смерти жены (Анастасии Чеботаревской)[92] Сологуб, обедая в своей квартире, всегда требовал, чтобы рядом ставили второй прибор, как бы для живой жены.

Смерть Анастасии Сологуб была загадочной. Глубокой зимой она ушла и не вернулась. В роду Чеботаревских были частые самоубийства[93].

Много лет назад супруги обменялись заветными кольцами. О кольце на пальце погибшей жены Сологуб писал стихи с настойчивым повтором:

„Но ты отдай мое кольцо,Но ты отдай мое кольцо!“

Настала весна, на Неве начался ледоход. Льдины прибили к берегу труп утопленницы Анастасии Сологуб, и воды выбросили на берег руку с золотым кольцом, откинувшуюся на камни»[94].

Последнее стихотворение Федора Сологуба:

«Подыши еще немногоТяжким воздухом земным.Бедный, слабый воин Бога,Странно зыблемый, как дым,

Что Творцу твои страданья?Кратче мига — сотни лет.Вот — одно воспоминанье,Вот — и памяти уж нет.

Страсти те же, что и ныне…Кто-то любит пламя зорь…Приближался к кончине.Ты с Творцом своим не спорь.

Бедный, слабый воин Бога,Весь истаявший, как дым.Подыши еще немногоТяжким воздухом земным»[95].

5. Андрей Белый

Читал лекцию о Канте, приглашая аудиторию «влюбиться в дикую красоту его идей».

Я долго видела Андрея Белого в целой серии снов с последовательно развивающимся сюжетом, плененная его фантастическим обаянием.

Рассказывала об этом Юлию Исаевичу Айхенвальду[96]. Он предложил мне посетить Андрея Белого и написал сопроводительную записку.

«Глубокоуважаемый Борис Николаевич.

Позвольте рекомендовать Вашему вниманью поэтессу Ольгу Мочалову, очень заинтересованную Вашим творчеством.

Не откажите, пожалуйста, с ней поговорить.

19.10.1918. Айхенвальд».

Приятельница-поэтесса, узнав о моем намерении пойти к Андрею Белому, просила передать посвященное ему стихотворение, где описывалась многогранная игра его образа. Помню теперь только одну строчку:

«Великан, швыряющий громами»…

Андрей Белый вышел ко мне в переднюю злой, взъерошенный, гневно прочел стихотворение и бурно обрушился на меня: «Вовсе я не великан, никакими громами не швыряюсь, я и не то и не это. Зачем вы пришли. Уходите».

В переднюю выглядывала горничная в белом чепчике и передничке, она ставила в соседней кухне самовар. Как мне показалось, она смотрела на меня лукаво и сочувственно. Андрей Белый раскланивался и делал в ее сторону грациозные па. Я опрометью бежала.

После похорон Есенина я с Г. И. Чулковым, проводив гроб на Ваганьково, вечером вернулась на Смоленский бульвар в известный многим литераторам чулковский «домик-крошечку в три окошечка». Там сидел Андрей Белый. Он много и взволнованно говорил о какой-то даме в квартире, где он жил, которая «жарит» Скрябина целыми днями, а сама губит дочь. Молодая девушка чахнет, преследуемая злым гоненьем. Из остальных высказываний помню мнение Андрея Белого, «что звук „с“ — носитель света, а „р“ — носитель силы». Говоря, Андрей Белый плясал и жестикулировал, как всегда.

Всех нас потрясло выступление А. Б. во Дворце искусств (году в 1920-м?). Он истерично кричал: «Надоело подтирать калоши пролетарским поэтам! Ничего они не понимают! А что такое Блок?!»

Он жаловался, забыв об объявленной теме лекции, что не может заниматься своим научным трудом из-за побочных обязанностей, насильно возлагаемых.

Рассказывали, что в предсмертной болезни Белого был такой эпизод: он впал в долгое забытье, а после, очнувшись, сказал: «Я мог сейчас выбирать между жизнью и смертью. Я выбрал смерть».

6. Александр Блок

Году в 1919—1920-м Блок приезжал в Москву и выступал в Политехническом музее[97]. Было лето, в нашем фильском саду расцветали пионы, а в неуспокоенной столице то и дело происходили огненные и кровавые вспышки. Политехнический музей был переполнен в этот душный вечер. Глуховатый голос Блока звучал надрывно и напряженно. Стихи он читал одно другого мучительней.

«Как часто плачем — вы и я —Над жалкой жизнию своей!О, если б знали вы, друзья.Холод и мрак грядущих дней!» [98]

Замирая в толпе, я думала: «Но ведь есть же у него стихи светло-нежные, умиротворенные. Не забыл же он сам себя в своих радостях и наслаждениях миром».

В перерыве я пробралась за эстраду и подошла к Блоку. Хотела говорить, но задыхалась от волнения. Он смотрел, ждал, улыбался. Наконец, я сказала: «Прочтите, пожалуйста, „Свирель запела на мосту“. Блок ответил: „Хорошо“».

Начальные строки:

«Свирель запела на мосту,И яблони в цвету.И ангел поднял в высотуЗвезду зеленую одну,И стало дивно на мостуСмотреть в такую глубину,В такую высоту»[99].

После перерыва, продолжая читать, Блок вспомнил о данном обещании. Но голос его при этом звучал отчужденно и деревянно. Он остановился, оборвал строчку, сказал: «Нет, не могу».