Дочь ведьмы - Пола Брекстон

Поставив горшок на место, она вынула пробку из бутылки и вдохнула исходившие из нее пары.

– А, сладкий шиповник!

Целительский дар матери неизменно завораживал Бесс. Она сотни раз видела, как мать готовит отвары, мази и настои, и всякий раз это ее поражало. Мудрость матери передала ей ее мать, а до того ее мать собирала травы и растения, чтобы готовить лекарства и снадобья. Бесс не хватало материнского терпения, ей хотелось быть более уравновешенной, чтобы однажды продолжить ее работу. Она знала, что ей многому предстоит научиться, и временами слышала в голосе матери раздражение, когда забывала, какой чай облегчает родовые муки или какое масло давать от глистов.

– Бесс? – позвала мать от очага. – Побыстрее там с сидром.

Девушка поспешно поставила масло на место и занялась чем было велено.

Ужинали они в привычной тишине, разве что Маргарет иногда что-то говорила да потрескивал огонь. Долгие летние вечера были благословением, но они приносили с собой тяжелую работу в поле, и никто из домашних не был настроен на оживленные беседы. Когда убрали со стола, Джон сел к очагу, где горело последнее полено, с трубкой. Томас вышел проверить скотину на ночь. Энн зажгла две свечи и уселась в любимое кресло-качалку возле девочек, которые уже достали из бельевого сундука кружево и коклюшки. Бесс не любила это суетливое занятие и никогда не бывала полностью довольна плодами своих трудов. Маргарет, напротив, от природы была способна к ремеслу кружевницы, ее ловкие пальцы быстро крутили коклюшки туда-сюда, не оставляя ни единой спущенной петли или неровной кромки. Бесс она напоминала крохотного садового паучка, плетущего паутину, на которую по утрам садится роса. Сестренка заметила, что Бесс на нее смотрит, и широко улыбнулась. Они молча обменялись едва заметными кивками, сдавленно хихикнули.

– Ну же, Бесс! – прошептала Маргарет. – Пожалуйста!

Бесс улыбнулась, но покачала головой, взглядом напомнив сестре, как близко сидит мать. Потом попыталась сосредоточиться на кружеве. Тусклый свет свечей заставлял ее щуриться на тонкие нитки, и от усилий у нее начал болеть лоб. В ней понемногу росло раздражение. Зачем губить себе зрение и испытывать терпение утомительной работой? Где написано, что она, Бесс, должна столько часов проводить за таким изматывающим трудом просто ради того, чтобы положить в семейный кошель пару монет? Мысль о какой-то состоятельной леди – без сомнения, тратившей время на куда более интересные занятия, – которая украсит себя творениями Маргарет, затянула в голове Бесс еще один узел злости. На мгновение она упустила поводья, обуздывавшие гнев, и он вырвался на волю невидимым шаром чистой энергии. Свечи на столе тут же заплевались. Потом, подпитываясь жирным топливом ненависти, пламя подросло, быстро потянулось вверх, разгораясь все ярче. Энн ахнула и вскочила на ноги. Маргарет взвизгнула от восторга.

– Да, Бесс! – выкрикнула она, хлопая в ладоши. – Да!

Комнату залил свет, точно зажгли сотню свечей. Пламя возвышалось над столом, угрожая добраться до потолка. Джон подскочил и готов был залить огонь своим сидром, но тут свечи внезапно погасли. В темноте Бесс не могла различить лицо матери, но была уверена, что слышала, как та щелкнула пальцами за мгновение до того, как пламя потухло. В воздухе тяжело висел сальный запах тлеющих фитилей. Джон запалил от очага лучину и снова зажег свечи. Лицо у Энн было суровым.

– Работа не ждет, девочки, – произнесла она.

Громкий стук в дверь так напугал Бесс, что она уронила кружево, которое сжимала в руках.

Джон впустил раскрасневшегося мальчика лет двенадцати. Он почти упал через порог, тяжело дыша.

– Это же малец Билла Проссера, – сказал Джон. – Присядь, парень. Что за черт тебя гнал?

– Наша Сара, – выпалил мальчик. – Ребенок…

Он поднял на Энн полные слез глаза.

– Вы придете, миссис? Придете?

– Разве за твоей сестрой ходит не старая Мэри?

– Старая Мэри меня к вам и прислала, миссис. Сказала, чтобы я вам передал, что ей нужна ваша помощь.

Бесс встала. Она заметила, как родители встревоженно переглянулись. Энн много раз помогала принимать роды, и все знали, как бережно она действует, но старая Мэри научила ее почти всему, что умела сама. Старуха, несомненно, была лучшей повитухой в Бэткоме. Если ей нужна была помощь, значит, дело и в самом деле плохо.

Энн поспешила в сыроварню и вернулась со своей сумкой. Взяла шерстяную шаль и протянула такую же Бесс.

– Идем со мной, – велела она и, почти вытолкнув мальчика обратно за порог, потащила его по дорожке.

– Скорее, Бесс! – крикнула она через плечо.

Девушка встряхнулась, пришла в себя и побежала следом.

Дом Проссеров, крепкий, с деревянными балками, стоял в конце главной улицы. Билл Проссер был торговцем и, в отличие от Джона, жил в собственном доме. Он не был ни огромным, ни роскошным, но бросавшиеся в глаза стоимость и качество материалов выдавали в нем жилище человека с достатком. В Бэткоме в последнее время и в самом деле появилось несколько таких жителей: торговцев, которые увидели в меняющихся временах возможность разбогатеть и улучшить свое положение. Многие из них, в том числе Проссер, добились такого успеха, что обзавелись не только деньгами, но и репутацией. В новом мире они считались не просто расчетливыми людьми, немногим лучше рыночных торгашей, просто продававших свои товары с большим размахом; теперь в них видели коммерсантов, людей сметливых, тех, кому предстоит сыграть важную роль в жизни, рождающейся из темных веков. Мистрис[3] Проссер полагала, что ее благополучие – целиком и полностью ее заслуга, поскольку она выбрала мужа за его выдающиеся качества и рассудительность, была ему хорошей женой, родила троих сыновей и трех дочерей (чудесным образом все они были до сих пор живы) и получила в награду благосостояние и положение в обществе, превосходившее все ее мечты. Она гордилась тем, что обставила дом лучшими и наимоднейшими вещами, вместе с тем, разумеется, не нарушая благочестивой умеренности. Осуществить это было непросто, тем более что товары ее мужа прибывали с дальних берегов: изысканнейшие вышивки, тончайшее полотно, прекраснейшее венецианское стекло и испанское серебро. Итог вышел поразительный, хотя несколько и посягающий на умеренность. Билл Проссер гордился своими достижениями и с радостью позволял жене украшать дом свидетельствами успеха. Еще большую радость ему доставляло то, что все его дочери удачно вышли замуж. И он, и мистрис Проссер прекрасно знали, что их зятья еще несколько лет назад были бы девочкам не по зубам. Но богатство укорачивает память света. Однако болезни и несчастью светские рамки нипочем. Как и крайне опасному делу деторождения.

Картина, которую застала Бесс в спальне молодой Сары, кричала о смятении и боли. Молодая женщина и года еще не пробыла замужем, когда вернулась в отцовский дом рожать. Мужчины с суровыми бледными лицами сидели в кухне, пока женщины суетились возле испуганной роженицы. Ее мать, старшая сестра и по крайней мере две тетки толкались у кровати. Сара казалась совсем ребенком, ее влажные волосы путались на подушке, лицо горело и блестело, тело словно сковало из-за раздутого живота. Комнату освещала лишь маленькая лампа и свеча, воздух был смраден и горяч. Бесс, когда за ней закрыли дверь, зажала рот рукой. Энн быстро прошла к окну и распахнула его.

– Ах! – воскликнула мать Сары. – Моя дочь застудится от ночного воздуха в таком-то ослабленном состоянии!

– Ваша дочь упадет в обморок, когда ей нечем станет дышать в такой душной комнате, где столько народу.

Женщина постарше хотела и дальше возражать, но Энн ее остановила.

– Я пришла помочь, мистрис Проссер. Позвольте мне это сделать.

Как ни старалась старая Мэри, роды свелись лишь к часам боли, потуг и крови, а ребенок так и не появился. Сара лежала, широко распахнув глаза, сжимала руку матери, и на ее вспотевшем лице мешались усталость и страх. Сестра Сары бестолково промокала ее лоб влажной тряпкой.

Мэри отвела Энн в угол и стала тихо с ней говорить, временами вынужденно повышая голос из-за жалобных криков Сары.

– Благослови тебя Бог, что пришла так скоро, Энн. Все идет скверно. Бедное дитя уже выдохлось, а признаков того, что младенец выходит, нет.

Энн кивала, склонившись к старухе. Бесс подумала, что Мэри и сама, похоже, валится с ног. Что, по ее мнению, могла сделать для бедной девушки Энн – кроме того, что уже сотворила Мэри? Бесс следила за тем, как две женщины еще пару мгновений совещались, а потом ее мать подошла к кровати и положила руки на живот Сары.

– Тише, дитя, не бойся.

– Ох, миссис Хоксмит! – Сара ухватилась за Энн липкой рукой. – Младенец точно умрет, и я с ним!

– Нет, нет. Все так, как сказала Мэри. Твой младенец неловко лежит, вот и все. Надо его развернуть, чтобы он нашел дорогу наружу.

Она едва договорила, когда по телу Сары прошла мощная судорога. Девушка издала крик, сорвавшийся на визг, а потом перешедший в душераздирающий стон. Энн снова положила руки на живот Сары, бережно, но твердо пытаясь направить младенца, чтобы тот поменял положение. На мгновение показалось, что у нее может получиться, но потом, когда ребенок вроде бы уже был готов появиться на свет, он снова развернулся не туда. Энн не оставляла надежд. Трижды она почти справилась, но всякий раз младенец в последнюю минуту выворачивался. Энн выпрямилась, когда Сару настигла новая схватка. Бесс изумленно смотрела, как все ее тело вздымается, словно в него вселилась невидимая сила. Сила, которая должна была помочь нерожденному ребенку появиться на свет, но вместо этого, похоже, лишь приближала его смерть.