Неополимая Купина (Стихи о войне и революции) - Максимилиан Волошин

Как до нас положено отцами -Так лежи оно во век веков! Горе нам! Едина точка Смущает богословию, Единой буквой ересь вводится. Не токмо лишь святые книги изменили, Но вещи и пословицы, обычаи и ризы: Исуса бо глаголят Иисусом, Николу Чудотворца -- Николаем, Спасов образ пишут: Лице -- одутловато, Уста -- червонные, власы -- кудрявы, Брюхат и толст, как немчин учинен -Только сабли при бедре не писано. Еще злохитрый Дьявол Из бездны вывел -- мнихи: Имеющие образ любодейный, Подклейки женские и клобуки рогаты; Расчешут волосы, чтоб бабы их любили, По титькам препояшутся, что женка брюхатая Ребенка в брюхе не извредить бы; А в брюхе у него не меньше ребенка бабьего Накладено еды той: Мигдальных ягод, ренскова, И романей, и водок, процеженных вином.

Не челобитьем тебе реку, Не похвалой глаголю, А истину несу: Некому тебе ведь извещать, Как строится твоя держава. Вем, яко скорбно от докуки нашей, Тебе, о Государь! Да нам не сладко, Когда ломают ребра, кнутьем мучат, Да жгут огнем, да голодом томят. Ведаю я разум твой: Умеешь говорить ты языками многими. Да что в том прибыли? Ведь ты, Михайлович, русак -- не грек. Вздохни-ка ты по-старому -- по-русски: "Господи, помилуй мя грешного!" А "Кирие-элейсон" ты оставь. Возьми-ка ты никониан, латынников, жидов Да пережги их -- псов паршивых, А нас природных -- своих-то, распусти -И будет хорошо. Царь христианской, миленькой ты наш!"

13

Царь христианской миленькой-то наш Стал на меня с тех пор кручиновати. Не любо им, что начал говорить, А любо, коль молчу. Да мне так не сошлось. А власти, что козлы, -- все пырскать стали. Был от Царя мне выговор: "Поедь-де в ссылку снова". Учали вновь возить По тюрьмам да по монастырям. А сами просят: "Долго ль мучать нас тебе? Соединись-ка с нами, Аввакумушка!" А я их -- зверей пестрообразных -- обличаю, Да вере истинной народ учу. Опять в Москву свезли, -В соборном храме стригли: Обгрызли, что собаки, и бороду обрезали, Да бросили в тюрьму. Потом приволокли На суд Вселенских Патриархов. И наши тут же -- сидят, что лисы. Говорят: "Упрям ты: Вся-де Палестина, и Серби, и Албансы, и Волохи, И Римляне, и Ляхи, -- все крестятся тремя персты". А я им: "Учители вселенстии! Рим давно упал, и Ляхи с ним погибли. У вас же православие пестро С насилия турецкого. Впредь сами к нам учиться приезжайте!" Тут наши все завыли, что волчата, -Бить бросились... И Патриархи с ними: Великое Антихристово войско! 1000

А я им: "Убивши человека, Как литоргисать будете?" Они и сели. Я ж отошел к дверям да на бок повалился: Вы посидите, а я, мол, полежу. Они смеются: Дурак-де протопоп -- не почитает Патриархов. А я их словами Апостола: "Мы ведь -- уроды Христа ради: Вы славны, мы -- бесчестны, Вы сильны, мы же -- немощны".

14

Вы -- сильны, мы же -- немощны. Боярыню Морозову с сестрой -Княгиней Урусовой -- детей моих духовных Разорили и в Боровске в темницу закопали. Ту с мужем развели, у этой сына уморили. Федосья Прокофьевна, боярыня, увы! Твой сын плотской, а мой духовный, Как злак посечен: Уж некого тебе погладить по головке, Ни четками в науку постегать, Ни посмотреть, как на лошадке ездит. Да ты не больно кручинься-то: Христос добро изволил, Мы сами-то не вем, как доберемся, А они на небе у Христа ликовствуют С Федором -- с удавленным моим. Федор-то -- юродивый покойник -Пять лет в одной рубахе на морозе И гол и бос ходил. Как из Сибири ехал -- ко мне пришел. Псалтырь печатей новых был у него -Не знал о новизнах. А как сказал ему -- в печь бросил книгу. У Федора зело был подвиг крепок: Весь день юродствует, а ночью на молитве. В Москве, как вместе жили, -Неможется, лежу, -- а он стыдит: "Долго ль лежать тебе? И как сорома нет? Встань, миленькой!" Вытащит, посадит, прикажет молитвы говорить, А сам-то бьет поклоны за меня. То-то был мне друг сердечный! Хорош и Афанасьюшка -- другой мой сын духовный, Да в подвиге маленько покороче. Отступники его на углях испекли: Что сладок хлеб принесся Пречистой Троице! Ивана -- князя Хованского -- избили батогами И, как Исаию, огнем сожгли. Двоих родных сынов -- Ивана и Прокофья -Повесить приказали; Они ж не догадались Венцов победных ухватить, Сплошали -- повинились. Так вместе с матерью их в землю закопали: Вот вам -- без смерти смерть. У Лазаря священника отсекли руку, А она-то отсечена и лежа на земле Сама сложила пальцы двуперстием. Чудно сие: Бездушная одушевленных обличает. У схимника -- у старца Епифания Язык отрезали. Ему ж Пречистая в уста вложила новый: Бог -- старый чудотворец -Допустит пострадать и паки исцелит. И прочих наших на Москве пекли и жарили. Чудно! Огнем, кнутом да виселицей Веру желают утвердить. Которые учили так -- не знаю, А мой Христос не так велел учить. Выпросил у Бога светлую Россию сатана -Да очервленит ю Кровью мученической. Добро ты, Дьявол, выдумал -И нам то любо: Ради Христа страданьем пострадати.

15

Ради Христа страданьем пострадати Мне не судил еще Господь: Царица стояла за меня -- от казни отпросила. Так, братию казня, меня ж не тронув, Сослали в Пустозерье И в срубе там под землю закопали: Как есть мертвец -Живой похороненной. И было на Страстной со мною чудо: Распространился мой язык И был зело велик, И зубы тоже, Потом стал весь широк -По всей земле под небесем пространен, А после небо, землю и тварей всех Господь в меня вместил. Не диво ли: в темницу заключен, А мне Господь и небо и землю покорил? Есмь мал и наг, А более вселенной. Есмь кал и грязь, А сам горю, как солнце. Э, милые, да если б Богу угодно было Душу у каждого разоблачить от пепела, Так вся земля растаяла б, Что воск, в единую минуту. Задумали добро: Двенадцать лет Закопанным в земле меня держали; Думали -- погасну, А я молитвами да бденьями свечу На весь крещеный мир. От света земного заперли, Да свет небесный замкнуть не догадались. Двенадцать лет не видел я ни солнца, Ни неба синего, ни снега, ни деревьев, -А вывели казнить -Смотрю, дивлюсь: Черно и пепельно, сине, красно и бело, И красоты той Ум человеческий вместить не может! Построен сруб -- соломою накладен: Корабль мой огненный -На родину мне ехать. Как стал ногой -Почуял: вот отчалю! И ждать не стал -Сам подпалил свечой. Святая Троица! Христос мой миленькой! Обратно к Вам в Иерусалим небесный! Родясь -- погас, Да снова разгорелся!

19 мая 1918 Коктебель

V. Л И Ч И Н Ы

КРАСНОГВАРДЕЕЦ

(1917)

Скакать н 1000 а красном параде С кокардой на голове В расплавленном Петрограде, В революционной Москве.

В бреду и в хмельном азарте Отдаться лихой игре, Стоять за Родзянку в марте, За большевиков в октябре.

Толпиться по коридорам Таврического дворца, Не видя буржуйным спорам Ни выхода, ни конца.

Оборотиться к собранью, Рукою поправить ус, Хлестнуть площадною бранью, На ухо заломив картуз.

И, показавшись толковым, -Ввиду особых заслуг Быть посланным с Муравьевым Для пропаганды на юг.

Идти запущенным садом. Щупать замок штыком. Высаживать дверь прикладом. Толпою врываться в дом.

У бочек выломав днища, В подвал выпускать вино, Потом подпалить горище Да выбить плечом окно.

В Раздельной, под Красным Рогом Громить поместья и прочь В степях по грязным дорогам Скакать в осеннюю ночь.

Забравши весь хлеб, о "свободах" Размазывать мужикам. Искать лошадей в комодах Да пушек по коробкам.

Палить из пулеметов: Кто? С кем? Да не всё ль равно? Петлюра, Григорьев, Котов, Таранов или Махно...

Слоняться буйной оравой. Стать всем своим невтерпеж. И умереть под канавой Расстрелянным за грабеж.

16 июня 1919 Коктебель

МАТРОС

(1918)

Широколиц, скуласт, угрюм, Голос осиплый, тяжкодум, В кармане -- браунинг и напилок, Взгляд мутный, злой, как у дворняг, Фуражка с лентою "Варяг", Сдвинутая на затылок. Татуированный дракон Под синей форменной рубашкой, Браслеты, в перстне кабошон, И красный бант с алмазной пряжкой. При Керенском, как прочий флот, Он был правительству оплот, И Баткин был его оратор, Его герой -- Колчак. Когда ж Весь черноморский экипаж Сорвал приезжий агитатор, Он стал большевиком, и сам На мушку брал да ставил к стенке, Топил, устраивал застенки, Ходил к кавказским берегам С "Пронзительным" и с "Фидониси", Ругал царя, грозил Алисе; Входя на миноноске в порт, Кидал небрежно через борт: "Ну как? Буржуи ваши живы?" Устроить был всегда непрочь Варфоломеевскую ночь, Громил дома, ища поживы, Грабил награбленное, пил, Швыряя керенки без счета, И вместе с Саблиным топил Последние остатки флота.

Так целый год прошел в бреду. Теперь, вернувшись в Севастополь, Он носит красную звезду И, глядя вдаль на пыльный тополь, На Инкерманский известняк, На мертвый флот, на красный флаг, На илистые водоросли Судов, лежащих на боку, Угрюмо цедит земляку: "Возьмем Париж... весь мир... а после Передадимся Колчаку".

14 июня 1919 Коктебель

БОЛЬШЕВИК

(1918)

Памяти Барсова

Зверь зверем. С крученкой во рту. За поясом два пистолета. Был председателем "Совета", А раньше грузчиком в порту.

Когда матросы предлагали Устроить к завтрашнему дню Буржуев общую резню И в город пушки направляли, -

Всем обращавшимся к нему Он заявлял спокойно волю: -- "Буржуй здесь мой, и никому Чужим их резать не позволю".