Четыре истории из жизни государственных преступников - Марк Перах

Факелы, дымясь, догорали; их дрожащий, неровный свет уже смешивался с бледной серостью рассвета. Бригадники столпились возле Барахохло и Аслана, всё еще лежащих на бетоне. В полуметре от ног Аслана, не затронутого падавшими бревнами, его напарник-кореец стонал, лежа навзничь на бетоне, и кровяное пятно расплывалось вокруг его странно вывернутой ноги. Закиров нервно ходил по площадке, бормоча что-то по-татарски. Один из корейцев, работавших наверху штабеля, сидел там, на остатках штабеля, шепча что-то, в то время как его напарник-верхний лежал на бетоне возле платформы, его грудь наискосок была придавлена бревном. И по всей ширине площадки лежали веером раскатившиеся, теперь неподвижные, упавшие баланы.

— Чо стоите, мать… — гаркнул бригадир. — Давай, подымай их, неча ждать.

Спустя полчаса бригадир стал перераспределять своих работников. Двух пострадавших корейцев унесли в зону. Оставшийся кореец-верхний был в шоке. Не слушая матерившегося бригадира, он шептал что-то. Бригадир стал трясти его за плечи. Голова корейца моталась, но он не переставал шептать, и, хрипло матерясь, бригадир отослал его в зону.

Ушибы и ссадины, полученные Барахохло и Асланом, не впечатлили бригадира. Платформы должны были быть разгружены. Барахохло теперь стал верхним, вместе с Закировым, а Аслан средним.

Понаблюдав несколько минут, как группа работает в новом составе, бригадир сказал:

— Слышь, чечен? Турок-то, Барахло-то, а? Он тебе жизнь спас. Ты ему банку должон, только что в зоне банки не разрешены.

Во вторник, в середине дня, Барахохло проснулся на вагонке, ощущая все саднящие ссадины и ушибы — последствия ночного эпизода. Он повернул голову и увидел, что возле его вагонки стоит Аслан.

— Выходи, говорить надо, — сказал чеченец.

Кутаясь в лагерные бушлаты, Барахохло и Аслан вышли из барака.

— Я твой должник теперь, — сказал Аслан. — Когда тебе будет надо, скажи. Нет? Где бы я ни был, приду и сделаю, что тебе надо. Всё! Понимаешь? Нет?

— Ты знаешь, что мне надо, — сказал Барахохло. — Только ты сам сказал, это может сделать только или вольный, или бесконвойник.

— Ты всё о ней думаешь? — удивился Аслан. — Что она тебе сдалась? Есть миллион таких, нет? Лучше ее! Что, не найдешь? И без мужа. Девушку, нет?

Барахохло промолчал. Он-то знал, что другой такой, как Таня, нет.

— Да и не хочет она тебя, — продолжал Аслан.

— Она меня хочет, — быстро сказал Барахохло. — Очень хочет, я знаю! Ей только ее лейтенант мешает. Если лейтенанта не будет, он моя будет.

— Вижу, ты совсем с ума сошел, турок. Знаешь кого-нибудь на поселке, кто может?

Барахохло помолчал.

— Я Константинову водку дал, две бутылки, и двадцать пять чаев.

— А! Константинов… Знаю его. Взял всё и обманул тебя?

Барахохло пожал плечами.

— Турок, я тебе должен жизнь. Пойдем к Константинову, я его заставлю. Он, гад, сделает для меня!

— Как ты его заставишь, Аслан? Он никого не боится, у него полпоселка в шестерках. Сам с ножом…

— Его нож против моего ножа ничего не стоит.

Через два дня бригада была вновь вызвана на разгрузку баланов. Темнело, когда вереница бригадников — в их серых бушлатах, лица опущены к заснеженной земле — проследовала из зоны в ДОК. Как только солдаты, отметив на деревянной дощечке количество бригадников, перешедших в ДОК, закрыли бревенчатые ворота, отделявшие зону от ДОКа, Аслан и Барахохло, слегка поотстав от колонны, нырнули за штабель нарезанных досок. Подождав, пока колонна повернула за электростанцию, к железной дороге, Аслан и Барахохло побежали по темнеющей тропе к лесопилке.

Константинов повернул голову, услышав шаги. Его мутный глаз уставился на Аслана, затем на Барахохло. Его рука была на ноже.

— Не надо, дорогой, — сказал Аслан. — Мы говорить пришли.

Константинов молча переводил глаз с Аслана на Барахохло и обратно.

— Я слышал, — продолжал Аслан, — что ты обещал что-то моему брату, — и он кивнул в сторону Барахохло. — Я слышал, что ты взял плату. Правильно я слышал?

Константинов не отвечал.

— Я слышал, что ты обманул. Правильно я слышал? Не хотел делать, не надо обещать. Обещал, делай! Молчишь? Молчи, если хочешь, мне от тебя слов не надо. Мне надо, чтобы ты сделал, что обещал моему брату. Срок тебе даю. Или завтра, в среду или в пятницу. Сделаешь, больше тебя трогать не будем. Не сделаешь, жалко мне тебя будет. Очень жалко. Хороший ты человек, но ничего не поделаешь, придется тебя зарезать. Ты наши чеченские законы знаешь? На конце земли тебя найдем. Если понял, кивни головой.

Константинов не отвечал. Он опустил голову, и его единственный глаз косился без выражения на Аслана.

— Помни, Константинов, завтра, в среду или в пятницу, не раньше шести и не позже девяти вечера. Я жду, кивни головой.

Константинов едва заметно наклонил голову.

— Вот и хорошо, — сказал Аслан. — Мы уходим и знаем, что ты на этот раз не обманешь. Будь здоров, дорогой.

Отойдя на несколько шагов, Аслан и Барахохло побежали к железной дороге: бригадир, наверное, хватился их, а сердить бригадира было ни к чему.

В среду, около шести часов вечера, Барахохло подошел к ларьку. На двери ларька белела прикнопленная бумага. “Ларек сегодня закрыт на покраску стен” прочитал Барахохло.

Сегодня он не увидит Тани. Барахохло, затягивая потуже веревку на штанах, становившихся всё просторнее в поясе с каждой неделей, медленно пошел обратно в барак.

В тот же день, около семи часов вечера, Константинов медленно шагал по тропе, с одной стороны от которой темнела сплошная стена сосен, а с другой тянулся длинный барак с пристроенной вдоль него узкой крытой верандой. Из нее два десятка одинаковых дверей — с узким окном рядом с каждой дверью, вели в квартиры офицеров лагерной администрации. За каждой дверью были маленькие неотапливаемые сени, за сенями почти столь же маленькая безоконная кухня, а за кухней чуть большая жилая комната с окном на противоположной стороне барака. Мягкий снежок медленно садился на тропу, на которой лежали желтые прямоугольники света, падавшего из окошек барака. Константинов отсчитал четвертую дверь от начала барака и остановился. Он огляделся. На тропе, в обе стороны, не было ни души. Постояв несколько минут, Константинов ступил на веранду и заглянул в окно. В сенях не было света, но через чуть приоткрытую дверь полоса света падала из кухни, где виднелась двигающаяся тень на стене.

Константинов, осторожно ступая по доскам пола, прошел по веранде к соседней двери и посмотрел в темное окно. Никого? Он вернулся к четвертой двери, снова глянул в окно, тень на стене кухни несколько переместилась, но всё еще была там. Он прошел к третьей квартире, из которой слышались глухие звуки музыкальной радиопередачи, прислушался и вернулся к четвертой двери. Еще раз посмотрев в обе стороны, Константинов тихо постучал в дверь и отступил в сторону.

— Кто это? — спросил мужской голос. Константинов не ответил. —

Показалось? — пробормотал лейтенант Терехин за дверью. Подождав немного, Константинов снова постучал в дверь.

— Ну, кто? — сказал Терехин. Клацнула задвижка, дверь стала отворяться. Константинов стоял у стены, за приоткрытой дверью.

Терехин выматерился и сделал шаг из двери на веранду, заглядывая за дверь. Его профиль был тускло освещен лампочкой через открытую дверь кухни. Быстрым движением снизу вверх Константинов ударил ножом в шею офицера и, держа нож в вытянутой руке, подальше от себя, чтобы кровь лейтенанта не попала на него, стал выворачивать нож в ране. В это мгновение он услышал неожиданный звук, который заставил его на ходу изменить план действий.

В ночь на четверг бригаду вновь вызвали на разгрузку, и, как только колонна бригадников прошла в ДОК, Аслан с Барахохло опять отстали от них и побежали к лесопилке.

— Ну, чо? — сказал Константинов. — Часа три уж, как сделал, чо вам надо. Утром весь поселок будет знать. Нам это глюкоза.

— Следов не будет? — сказал Аслан.

— Чо, мне впервой? Нам следов никогда не надо. Не боисс, никто про вас не узнает.

— Никто тебя не видел?

— Не-е. Только что он не один дома был, тут вы сбрехали.

— А-а? — хрипло сказал Барахохло. — Не один?

— Не. Баба его дома была, я не знал. Из комнаты вышла в самый момент.

— Ну, и чо? — закричал Барахохло.

— А ничо. Да ты не боисс, турок. Она не скажет.

— Ты чо? — закричал Барахохло, хватая Константинова за плечи.

— Говорю, не боисс, Барахохло. Я ее след за лейтенантом прибрал. Тем же ножичком. Мы следов не оставляем.

Барахохло тряс и тряс Константинова, и Аслан, безуспешно пытаясь оторвать его руки от шеи уже начавшего хрипеть урки, говорил:

— Кончай, турок, нам бежать надо, бригадир нас уже ищет.

2. КУСОК РЖАВОЙ ТРУБЫ

Озерлаговский лагпункт 22, расположенный в поселке Вихоревка на трассе Тайшет—Лена, содержал около полутора тысяч государственных преступников. Сорок восемь надзирателей, около ста пятидесяти солдат охраны и около тридцати офицеров заботились о том, чтобы зеки, распределенные между восемью бараками, вели себя в соответствии с правилами, работали в каменном карьере и раз в десять дней пользовались баней и прожаркой. Оперуполномоченный КГБ в лагере, по лагерному кум, капитан Житкин, не интересовался каменным карьером. Его заботы были намного более высокого ранга. Главной заботой оперуполномоченного Житкина были его стукачи, и поэтому капитан Житкин интересовался баней и прожаркой. Баня и прожарка располагались в утепленной землянке, в северном углу зоны, в нескольких метрах от запретки и проволочного ограждения. Баней и прожаркой заведовал заключенный Курляев. В секретных списках опера Курляев числился как ОДО, Особо Доверенный Осведомитель. Главным источником сведений о планируемых побегах или о вредных настроениях среди зеков, которые Курляев передавал куму, были разговоры зеков, моющихся в бане.