Сумерки людей - Деймон Найт

Свободной рукой негр взялся за рычаг переключения скоростей, и лимузин неторопливо двинулся с места. Оказалось, все машины скованы цепями. Цепь перед лимузином зашуршала в пыли, а цепь позади со скрипом натянулась. Вскоре с громыханием и ревом моторов тронулась вся кавалькада.

Вот вперед пополз трактор. Упершись широким деревянным бампером в «линкольн», он принялся сталкивать машину Платта с дороги. Неумолимо теснимый трактором, «линкольн» рывками перемещался к обочине. Вот правое колесо уже повисло над пропастью. Трактор все давил, мерзко скрежеща на малом ходу. Наконец «линкольн» стал сползать в узкую расщелину меж домом Овинга и дорогой. Покачался-покачался — и со страшным грохотом рухнул к самой стене дома. Послышался испуганный детский визг, а с крыши посыпалась черепица. Колеса «линкольна» еще какое-то время, обреченно повертелись в облаке пыли — а потом замерли.

Кавалькада замедлилась, будто товарный состав — и тоже замерла. Боров снова перевел свинячьи глазки на Платта и Овинга. Неспешно перевел. Будто где-то у него внутри со скрежетом вращались громадные шестерни. Опять поморгал, пожевал холодный окурок и спросил:

— Зачем тут машину поставили?

Краешком глаза Овинг заметил лицо, мелькнувшее в окне домика. Тогда он через силу ответил:

— Этой дорогой никто не пользуется. По ту сторону — только заброшенное ранчо. Да и вообще она непроезжая — там дальше тупик.

Боров долго переваривал сказанное. Затем уже привычным для Овинга движением перекатил сигару в другой угол рта.

— Заброшенное, говоришь? — Скривился, опять пожевал окурок, потом вытащил его, смачно харкнул на дорогу и вставил игрушку обратно. — И как, большое?

— Что, ранчо? Не знаю, — еле ворочая языком, пробормотал Овинг. Платт тем временем грустно разглядывал свою машину, что встала на вечную стоянку у стены дома.

Боров устремил на Овинга пристальные глазки.

— Так видел ты его или нет?

— Только издали. В смысле — сам дом. Я же говорю. А обо всем ранчо я толком ничего и не знаю.

Жирные мозги медленно шевелились.

— Что, один дом?

— Я больше ничего не видел. Правда.

После очередного раздумья боров нехотя кивнул. Потом пристроил обрез у колена, достал из кармана безрукавки грязный листок и огрызок карандаша. Старательно провел на бумажке жирную линию.

— Лады, — проворчал он наконец. — Хрен с ним, с ранчо.

Все так же неспешно убрав в карман карандаш и бумажку, жирный подобрал обрез и снова впился взглядом в Овинга.

— Здешний? Овинг кивнул.

— А кто еще тут с тобой?

— Никого, — выдавил из себя Овинг. — Только я и мой друг.

— Не ври мне. Не советую. Чем занимаешься?

— Экспериментальной физикой, — с трудом выговаривая слова, произнес инженер. В ответ он ожидал по меньшей мере изумленного хмыканья. А боров только кивнул:

— Этот что, тоже?

— Да.

Боров какое-то время негромко сопел, упираясь взглядом в землю у ног Овинга и то и дело перекатывая вонючий окурок из одного угла рта в другой. Наконец разродился указаниями:

— Идите сюда. Оба. Ты встань здесь, а ты за ним. И гляди своему корешу в затылок.

Когда приказ был выполнен, боров выбрался из лимузина и встал позади двух друзей.

— Шагом марш, — скомандовал жирный.

Все трое зашагали к дому по подъездной аллее. Боров на ходу спросил у Овинга:

— Слышь, ты, твоя баба стрелять умеет?

— Нет, — с тяжелым сердцем ответил Овинг. Ответил чистую правду.

В тягостном молчании подошли они к тенистой веранде и открыли дверь. Фэй с девочками ждала в гостиной.

— Краснов моя фамилия, — представился боров. — Герб Краснов. Слесарил в Сан-Диего на судоремонтном. Семь лет горбатился. А до того в морской пехоте служил. Так что не дергаться — мигом уложу. Это мне как гвоздь вогнать.

Жирная ряха Краснова почти ничего не выражала. Вот уж точно — кирпича просит. Короткий приплюснутый нос. Рот и подбородок сливаются в одно с толстыми щеками. Зато свинячьи глазки будто взяты напрокат с другого лица — то мутнеют, то вдруг так и сверлят пристальным взглядом из-под лохматых черных бровей. В разговоре Краснов почти не скалился, но в один из таких редких моментов Овинг заприметил, что вместо зубов у бывшего слесаря лишь кое-где торчат гнилые бурые огрызки. Мощные лапы густо поросли черной шерстью — хоть стриги и вяжи свитера. Вокруг срезанных до самого мяса ногтей — черные ободки, как у любого нормального работяги. В своей потрепанной кепчонке, с жирным брюхом под засаленной безрукавкой, Краснов запросто мог сойти за ремонтника из гаража, грузчика или водителя самосвала. Овингу подумалось, что за свою жизнь он встречая тысячи таких, как этот боров — вот только никогда не сталкивался с ними вплотную.

Краснов сдвинул кепчонку на затылок — и сразу постарел лет на десять. Оказалось, потные жидкие пряди облепляют опаленный солнцем почти лысый череп. Сидя на стуле у окна, бывший слесарь в упор изучал Овингов и Платта, что сбились в кучу на тесной тахте. Обрез Краснов пристроил на колене — прицелиться и выстрелить боров мог в любую секунду.

— Баба моя уже пару лет как подохла, — неторопливо произнес Краснов. — Нету у меня никого. На всем белом свете. Вот я и прикинул — не пойти ли тебе, Герб, да и взять от жизни свое.

Овинг сглотнул склизкий комок и зло возразил:

— Ничего себе философия! А тем, на дороге — почему бы им не пойти, да и не взять себе свое.

— Ну вы и наглец! — присоединилась к мужу Фэй. — Вы что, Богом себя возомнили? Нельзя же так обходиться с людьми!

Краснов покачал тяжелой головой.

— Иначе другие со мной так обойдутся. Я просто пользуюсь моментом: Взять хоть вас, придурков. Чего бы, кажется, вам меня не свалить да и не прибрать все к рукам? А? Я же тут один-одинешенек.

Заложив ногу на ногу, Платт нервно подался вперед и обхватил руками костлявые колени. Верзила напоминал теперь сложенный перочинный ножик. С подрагивающей в тонких пальцах сигареты то и дело сыпался пепел.

— Скажите, Краснов, а вы вообще спите? — спросил он. Боров изобразил смешок.

— Ага, — отозвалось животное. — Тут ты, длинный, в самую точку попал. Мы скоро двое суток как в дороге. А я только носом поклевал. Перси, этот черномазый, похоже, задумал меня взглядом испепелить. Так глазищами и сверкает. Ну, ночки две-три я еще как-то перекантуюсь. А потом как пить дать засну. Старость — не радость. Эх, лет десяток назад я б о такой ерунде и не думал.

— Да вы, по-моему, просто сумасшедший, — сказал Овинг.

— Ничего у вас не выйдет. Не сможете же вы вечно помыкать этими людьми. Рано или поздно придется загнуть.