ХОЗЯЕВА ЯМЫ - Майкл МУРКОК

– Вы говорите, – спросил Первый, – что есть шанс найти исцеление от чумы?

– Именно так.

– Где? И как?

– Мы не можем сказать, – ответил я ему. – Но если мы сумеем убраться из Кенд-Амрида, и если мы найдем такую машину, то заверяю тебя – мы вернемся.

– Отлично, – обрадовался он, – я принимаю это. По крайней мере вы предлагаете надежду тогда, когда я думал, что всякая надежда пропала.

– Скажи нам свое настоящее имя, – попросил я. – И восстанови немного надежды у самого себя.

– Барани Даса, – ответил он, снова поднимаясь и говоря немного более ровным голосом. – Барани Даса, мастер-кузнец Кенд-Амрида.

– Тогда пожелай нам всего хорошего, и пожелай удачи, Барани Даса, – сказал я. – И надейся, что Одиннадцать смогут помочь нам отремонтировать двигатель.

– Мы в Кенд-Амриде понимаем в машинах, – в глазах его появилось что-то, похожее на прежнюю гордость. – Его отремонтируют.

– Наверное, вы понимали в них недостаточно, – напомнил я ему.

Он поджал губы.

– Просто мы не делали различий между машинами, которые мы любили, и людьми, которых мы тоже любили.

– Такое отличие всегда следует иметь в виду, – сказал я ему. – Но это не значит, что нам следует вообще отвергать машины.

– Я подумаю над этим, – губы его тронула слабая улыбка. – Но я буду думать долго, прежде чем решу, согласиться с тобой, или нет.

– Это все, чего нам следует просить, – улыбнулся я в ответ.

Затем мы легли спать, и Хул Хаджи вытянулся на полу камеры, поскольку нары не были рассчитаны на синих гигантов трехметрового роста.

4. БЕГСТВО ИЗ КЕНД-АМРИДА

Утром, вскоре после восхода солнца, мы отправились осматривать двигатель – Хул Хаджи, я сам и Одиннадцать. Я узнал от Барани Даса, что каждый член Совета был лучшим в своем конкретном ремесле, и понимал, что они – самые подходящие люди для ремонта двигателя, если это вообще кому-нибудь по силам.

Я опустил воздушный корабль на землю и снял листы, закрывавшие кожух двигателя. Почти сразу же я заметил, что неисправность была проста, и обругал себя дураком. Бензопровод состоял из нескольких секций и одна из них отошла. Каким-то образом кусок ветоши, наверное, по недосмотру механика, попал в бензопровод и забил его.

Чаще всего простое объяснение и оставляют без внимания. Я исходил из того, и это вполне законно, так как обученные мною в Варнале механики обычно заслуживали всяческого доверия и отличались щепетильностью, что было что-то не в порядке с двигателем.

И все же, из-за этой ошибки, я нашел Кенд-Амрид, и это было, вероятно, столь же неплохо, поскольку теперь я имел шанс кое-что сделать для него. Я радел не только о благе Кенд-Амрида, но и о благе всего Марса.

Я знал, что и болезнь, и вероучение могли распространиться во многом так же, как в Средние века на Земле Смерть и Черная Магия, и желал любой ценой воспрепятствовать этому.

Я счел однако целесообразным притвориться, что с двигателем что-то не в порядке, и позволил Одиннадцати осмотреть его, как всегда с бесстрастными лицами, пока сам чертил обещанные им схемы. Я был достаточно уверен, что технологически они не смогут подготовить выпуск подобного двигателя к тому времени, как я вернусь, поскольку даже энергию пара они поняли в самых элементарных категориях. Это, конечно, делало их очень непохожими на остальных жителей Марса, никогда не утруждавших себя физикой, кроме как в теории, поскольку машины шивов были высокой степени сложности и выше их понимания.

Лишний раз я смог проявить симпатию к жителям Кенд-Амрида, но по-прежнему считал, что ситуация, сложившаяся на большей части Марса гораздо лучше того, что мы здесь обнаружили.

Знание того, что могу теперь покинуть Кенд-Амрид без затруднений заставило меня почувствовать себя лучше, и я искал теперь только какие-то признаки озадаченности на лицах Одиннадцати, когда они рассматривали мои чертежи.

Но такое выражение отсутствовало. Единственное, что я понял – это что они уверены в себе.

Они неизбежно дошли до расспросов о горючем, и я показал им немного очищенного мною в Варнале газолина. Мне следует предупредить, что варнальцы по-настоящему ничего не понимали в принципах действия двигателей, применяемых мною для воздушных кораблей. Точно так же, как не понимали намного более сложных принципов действия двигателей, построенных якша, примененных мною для полета на моем первом воздушном корабле. И это опять же, как я почувствовал, к лучшему.

Один из Одиннадцати – он назвал себя Девятым – спросил о газолине и о том, где его можно найти.

– Он не бывает таким в естественном состоянии, – уведомил я его.

– Каким он бывать в естественном состоянии? – раздался лишенный каких-либо эмоций вопрос.

– Трудно сказать.

– Ты возвращаться в Кенд-Амрид и показывать. У нас есть много жидкостей, которые мы хранить из старых находок.

Он несомненно подразумевал, что они отыскали и другие вещи, оставленные шивами, и сохранили их.

Теперь уже меня разобрало любопытство, и я не желал упускать шанс посмотреть эти, упомянутые Девятым, «жидкости». Я согласился вернуться.

Оставив на корабле Хул Хаджи, я возвратился со всеми Одиннадцатью в их лаборатории, расположенные как раз позади Центрального места. При дневном свете следы чумы виднелись повсюду. По улицам скрипели телеги, нагруженные трупами. Я ожидал увидеть признаки горя на лицах оставшихся в живых, но такого почти не было. Тирания Одиннадцати не позволяла таких неэффективных эмоций как горе или радость. Я понял, что признаки эмоций рассматривались как указания на то, что человек «безумен», либо что чума заразила еще одну жертву.

От подобных мыслей я содрогнулся больше, нежели от всего, увиденного и услышанного раньше.

Одиннадцать показали мне все химикалии, открытые ими в развалинах шивских городов, но я сказал им, что ни один не имел ничего общего с бензином, хотя и солгал.

Они попросили меня оставить им немного газолина, и я согласился.

Однако, я собирался сделать так, что он не сработает, когда они испробуют его.

Я отказался возвращаться обратно на их страшных носилках, поэтому мы вернулись так же, как пришли.

Хотя Одиннадцать и не подали виду, это казалось им неприятным, и потом я понял, почему. В конце улицы, по которой мы шли, из дома вышел человек и направился, спотыкаясь, к нам.

На губах у него пузырилась кровавая пена, а от шеи до носа расползалась по лицу зеленоватая клякса. Одна рука казалась парализованной и бесполезной, другая болталась так, словно он пытался сохранить равновесие. Он увидел нас, и из его рта вырвался неразборчивый крик. Глаза его были лихорадочно-яркими и блестели ненавистью.