Подмененный император. Альтернативная история - Светлана Бестужева-Лада
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Как поживаете, бабушка? – ласково спросил Пётр, вопреки всем обычаям целую ее в щеку, а не в руку.
– Твоими молитвами, Петруша. Спасибо, что помнишь старуху, хоть и родился и вырос без меня. Гляжу на тебя – и Алешеньку своего вспоминаю. Только ты красивее удался, да смелее, как я слышала.
– Это чем же? – удивился Пётр.
– А Меньшикова-то кто сшиб? Не побоялся ведь. И с чего твой дедушка к нему так прилепился, ума не приложу.
– Вот и я тоже. Да все бы ничего, не перегни он палку. И в доме его жить, и на дочери его жениться… Жирно будет. Сидел бы тихо – никто бы его и не трогал.
– Он никогда тихо сидеть не мог. Вечно Петрушу, дедушку твоего, царствие ему небесное, на всякие непотребства подбивал. Кто государя в проклятую немецкую слободу затащил? Он, Меньшиков. Кто ему полюбовницу свою подсунул, Монсиху зловредную – Опять же Алексашка. А там пошло-поехало. Мы со свекровью-покойницей все глаза выплакали.
И Евдокия привычно тихо заплакала.
– Все уже прошло, бабушка, – постарался утешить ее Пётр. – И обидчиков твоих накажу, и за батюшку отомщу тем, кто его погубил. Дай только срок.
– Сирота ты, как и сестрица твоя, а сирот всякий обидеть норовит. Ты уж поостерегись, внучок, не подпускай к себе иностранцев всяких, на своих опирайся. Лопухиных-то немного осталось. А все едино – верны тебе будут до последнего.
– Разберемся, – пообещал Пётр. – Сначала с Меньшиковым, потом с остальными. Вон князь Долгорукий, Алексей Григорьевич, шибко мне не нравится. Жаден да власти, как многие, только ума не хватает этого не показывать. Боюсь, и этот начнет мне свою дочку сватать…
– А ты не бойся. Княжну за кого-никого замуж поскорее спихни, князя Алексея отправь губернатором куда подале, вот и не будет он тебе докучать, да ковы строить. Братья-то его, что родные, что двоюродные, поумнее будут. На них опирайся, да на Голицыных. Другие-то бояре за ними потянутся, я чай.
– Ну, бабушка, пора мне. Я тебя навещать буду…
– Постой, Петруша, главного не сказала, голова совсем плохая стала… Я тут невесту тебе сыскала…
– Какую еще невесту, бабушка?! Мне двенадцать годиков всего.
– А ей шесть лет, так что до свадьбы – глаза вытаращишь. Дочка она Катерины, которую замуж за герцога Мекленбургского твой дед выпихнул, только она обратно в Россию сбежала. Матка-то ее, старая царица Прасковья, померла недавно, вот Катька и пустилась во все тяжкие: в Измайловском дворце пьет, да с мужиками разными блудит. Ты эту герцогиню-то дикую обратно к мужу отправь, а дочку ее объяви своей невестой. Посели отдельно, воспитательниц дельных приставь, учителей… К шестнадцати годам будет тебе жена разумная, на лицо пригожая, происхождения почти своего – русского, но принцесса. Чего по европейским дворам шариться, подсунут какую-нибудь негожую…
– Спасибо, бабушка, – с чувством сказал Пётр. – Я ведь про эту семейку и забыл совсем, а ею надобно заняться. Герцогиня Анна Курляндская пусть на Митаве сидит, а сестрицу ее я в Мекленбург вышлю. С девчонкой же разберемся. Ежели не дура, да на лицо пригожа, сделаю, как ты сказала, а как мне шестнадцать исполнится – обручусь с ней. И пусть хоть кто-нибудь слово поперек вякнет.
– Да кто ж посмеет, Петенька?
– Вот и поглядим, кто посмеет.
Во дворце его ждала «слезница Меньшикова», писанная его собственной рукой на высочайшее имя.
«По вашего императорского величества указу сказан мне арест, и хотя я никакого вымышленного перед вашим величеством погрешения в совести моей не нахожу, понеже все чинил я ради лучшей пользы вашего величества, в сем свидетельствуюсь неоцененным судом Божиим, разве может быть что вашему величеству или вселюбезнейшей сестрице вашей ее императорскому величеству учинил забвением или нерадением или в моих вашему величеству для пользы вашей представлениях, и в таком моем неведении и недоумении всенижайше прошу за верные мои к вашему величеству службы всемилостивейшего прощения и дабы ваше величество изволили повелеть меня из-под ареста освободить, памятуя речение Христа Спасителя нашего: да не зайдет солнце во гневе вашем.
Сие все предаю на всемилостивейшее вашего императорского величества рассуждение; я же обещаюсь мою к вашему величеству верность содержать всегда до гробу моего. Так же сказан мне указ, чтоб мне ни в какие дела не вступаться, так что я всенижайше прошу, дабы ваше величество повелели для моей старости и болезни от всех дел меня уволить вовсе, как по указу блаженные и высоко достойные памяти ее императорского величества уволен генерал-фельдцейхмейстер Брюс.
Что же я Кайсарову дал письмо, дабы без подписания моего расходов не держал, а словесно ему неоднократно приказывал, чтоб без моего или Андрея Ивановича Остермана приказу расходов не чинил, и он к тому определен на время, дабы под образом повелений вашего величества напрасных расходов не было. Если же ваше величество о том письме изволите рассуждать в другую силу и в том моем недоумении прошу милостивого прощения».
В дверь в этот момент постучали. Раздраженный необходимостью разбирать словесные кружева бывшего генералиссимуса, Пётр рявкнул:
– Кто там еще.
– Принцесса Наталья Алексеевна к вашему императорскому величеству.
– Проси, – буркнул Пётр, остывая.
Что та могло у Натальи случится? Только что виделись на именинах…
– Петруша, посмотри, какое письмо мне Меньшиков прислал, – едва войдя, выпалила Наталья.
– Тебе?! – поразился Пётр. – Ну, значит, совсем дозрел старик. Пора урожай собирать. Покажи письмо-то.
«Всемилостивая госпожа, великая княжна Наталья Алексеевна. Жестко маюсь за караулом в доме своем и ваше высочество всенижайше прошу о милостивейшем к его императорскому величеству предстательстве, дабы из-под ареста был освобожден и от всех дел уволен вовсе…»
– Пусть сначала деньги наворованные вернет, – мрачно сказал Пётр, – а от всех дел я его уже давно отстранил. Зря супруга его чуть ли не час в ногах у Елизаветы ползала, прощение супругу вымаливала. Лизка-то тут вообще не при делах.
– Каких делах? – не поняла Наталья сорвавшегося у Петра оборота из будущего времени.
– Не ей решать, кого судить, кого миловать, – спохватился Пётр. – А ты на письмо внимания не обращай, давай его мне, я к остальным бумагам добавлю.
А бумаг было много, и все – не в пользу бывшего Светлейшего. Но Пётр не собирался, как его «донор», рубить кошка хвост по кускам: то отправлять в ссылку с семьею своею в богато убранных каретах, заложенных каждая шестерней лошадей, то отбирать все до исподнего и отправлять на крестьянской телеге в стылый Березов.
Нет, нужно было провести сыск комиссией из высокопоставленных вельмож, и любыми способами заставить Меньшикова вернуть награбленное. И не только то, что у него по сундукам было запрятано, но и миллионы, распиханные по иностранным банкам.
Тут вот Пётр для себя решил: откажется Меньшиков вытребовать деньги из заграничных банков и вернуть в государственную казну, то применить к нему «восточное средство»: подвесить за ребро на базарной площади. Это мало кто выдерживал – доводилось Петру видеть в командировках, как бандиты пленных пытали. И не только бандиты. И не только пленных.
Вернет деньги – отправится в ссылку в Сибирь, в славный городок Березов, чтобы совсем уж историю России не переиначивать. Там пусть дочерей и выдает, за кого хочет. А сыну одна дорога – в солдаты. Один, без семьи, без денег не проживет. А в армии, глядишь, и выслужится до какого-нибудь чина.
Завтра, на заседании Тайного Верховного Совета он огласит свой план. А заодно повелит, чтобы ни единый грошик меньшиковский в чей-нибудь карман случайно не закатился. Наказание будет милостивым – мгновенное отсечение головы. Впрочем, насколько было известно Петру, в России и это средство не было радикальным. Все одно воровали.
Люди, назначенные верховниками, должны были уже подсчитать состояние опального князя. А деньги нужны – на армию, на флот, который при императрице Екатерине в совершенный заброс пришел и уже гнить начал. Воевать Пётр пока не собирался – подрасти сначала нужно, да жениться, чтобы считались не только с его титулом, но и с ним самим…
– Ступай спать, Натальюшка, – ласково сказал Пётр. – Незачем тебе голову забивать всей этой чепухой. Завтра у меня день трудный, а послезавтра поедем верхами кататься. К твоему любимому озеру.
Все-таки относится он к ней действительно, как к родной сестре. Читал когда-то что Пётр Второй очень свою сестру старшую любил, перед смертью ее звал, да все времени не хватало: то пьянки, то гулянки, то обручальные торжества…
Пётр взял в руки еще одну бумагу, только сегодня ему доставленную: письмо принца Морица Саксонского (претендента на Курляндское герцогство), пришедшее Меншикову аккурат в день его ареста. Из этого письма открывалось, что Мориц обещал князю единовременно две тысячи червонцев и кроме того ежегодный взнос на всю жизнь по сорока тысяч ефимков, если Меншиков пособит ему получить герцогское достоинство.
