Душа убийцы и другие рассказы - Александр Жулин

И тут сделал шаг в сторону, нога поскользнулась, он замер. Стоял на краю обрыва, не смея поднять глаз. Можно и нужно, наверное, для безопасности взглянуть прямо и далеко. И, однако, нельзя. Нельзя потому, что — знал — в колдовской этой светлой ночи, перед ним расстилаясь, море катит свои гладкие волны, а на гребнях их танцует фантазия дикаря. Красная спинка пластины.

Да что это я? — внутри него все возмутилось. Один дремучий балбес обалдел, а меня так трясет! От чего меня так трясет? — спрашивал себя снова и снова, стоя на краю бездны, чернеющей пропасти, покачиваясь и слушая, как громко цокают камушки, ссыпающиеся из-под ног, цокают громко вначале, а потом чуть потише, и реже, и еще более глухо, и вот — еле слышный хлопок о воду.

И безбоязненно наклонился, пытаясь увидеть, куда это сгинули камушки. Упер руки в колени (а брюки мокры, а ладони скользят!) и с наслаждением ощущал прохладную глубину.

А разум сопротивлялся отчаянно. Все это глупость, прочь, иди прочь, нет ничего в чернеющей бездне, и после тебя ничего не останется, никакого такого особого дрожания электронов. И мысли твои, и чувства твои пропадут безвозвратно — плевать! Плевать!

И вдруг из черноты, мрачно манившей своей непознаваемостью, будто проклюнулись белые крошечки. Головки маленьких смеющихся человечечков. Лысые колобки, безбровые круглые личики, серповидные беззубые рты раззявились, хохоча. Шаблонные колобки, миллионы шаблонов.

Мысли его, чувства его, п-с-ст!

Кошин омертвел от этого хохота. И, медленно отклоняясь назад прямым телом, отпрянул, не поднимая глаз на другую опасность — помнил это, — красневшую вдалеке.

Оглушительный хохот, отравляющий свист, омерзительный визг.

Кошин на сцене.

Зал в темноте.

Сцена светла. Солнце на сцене.

Галка! И Генка, и Виктор! Пробились к Кошину за пять минут до начала. А помните, лектор, как было в прошлом году? Генка теребил за рукав, улыбаясь светлее, чем солнце.

А у Галки кольцо золотое. И Виктор таится чуть в стороне.

— Ну да, лектор, ну да, ваша работа! — Генка хохочет. — Только приехали, он ее в ЗАГС потащил!

— Что же вы не звонили? — это хитрющая Галка. Спрашивает, проверяя: искал ли? Забавная девочка.

— Мысли-волны, Галочка, разве не так? — Кошин тоже умеет хитрить. — Разве мы не встретились наяву? Значит, были же мысли! Или вас эта теория теперь не волнует?

— Не волнует. — Виктор выходит вперед. — Вот другая теория. Теория полой Земли. «Технику молодежи» читали? Оказывается, еще древние греки, а еще раньше и в Индии задавались вопросом: не живем ли мы внутри полой сферы? Но самое интересное в том, что даже после войны эта теория имела последователей!

— Но вас-то что взволновало? — Кошин все еще улыбается. — Мало ли было ошибочных мнений?

— Да как вы стандартны! Отрешитесь-ка от шаблона! — Виктор взрывается. — Тут могут быть интересные предположения.

— Про уплотнение времени? — говорит Кошин и чувствует, как внутри него напрягается что-то. — С увеличением высоты время течет все медленней, медленней, и в центре Вселенной застыло.

— Нет, — говорит Галка, — об этом там не написано. Но если представить, нет, вы только представьте: мы всё видим зеркально…

Но Кошину некогда слушать, Кошин спешит.

Сделал шаг к залу и забылся на миг. Холодом потянуло из темного зала. Белые круглые личики, расплывчатые колобки, одинаковые, все — как один, белый горох. Единые мысли, единые чувства, и от этого — никаких мыслей, никаких чувств!

Я?

Ни за что!

Но что такое Генка сказал? Какая фраза мешает? Мешает, мешает, саднит!

И, проговаривая в тысячный раз привычную лекцию (джентльмен в поисках четвертного — так про себя называл эти лекции), складывая слова в привычной последовательности, вдруг запнулся. Вдруг отвел от микрофона лицо. Как же так? Откуда? Откуда изумительная эта Генкина фраза: «Отрешитесь-ка от шаблона!» Ведь не мог он встретиться со Степановым, не мог услышать ее от него! Как и Степанов вряд ли читал про опыты с парусом, параллельным палубе уходящего судна, опыты Бредова, опубликованные в «Технике молодежи» только в этом году!

И все.

Ржаво скрипнула ось, щелкнул стопор, к цепи присоединилось звено: Кошин замкнулся на старой и вечно новой идее. Передаются ли мысли, минуя общение?

Где ты, Степанов, ответь! Читал ли про теорию полой Земли, сам ли придумал, или все-таки… Все-таки передаются они?

И когда? Когда, в каком месте прервется цепь заблуждения? Вспыхнет искра ослепительно нового знания?

Какое из звеньев окажется, наконец, безошибочным?

Обезьянчик. Рассказ

О героях?

Всякий глубокий писатель, проникающий внутрь, способен, на мой взгляд, создать три полнокровных характера: свой, своей возлюбленной женщины (женское дополнение) и злейшего врага своего (дополнение антиподом)… Врагов, как и тем более женщин, может быть встречено множество, однако же все они — различные проявления одного и того же. А именно: того, в чем особенно остро нуждается автор!

Спорно?

Пусть так!

Зато красиво-то как: Троица, триединство индуистских Богов!.. Сам закон Бытия в этом спорном посыле!

— Не высовывайся из дома, ублюдок! — голос был быстрый и хриплый, нахальный, — никак не советую! — и тут же гудки.

Он посмотрел на свое отражение в зеркале: широченные плечи, шея, вросшая в них мощным, разлапистым пнем, крепкие славянские скулы, чуть вздернутый нос и, если опустить кончики губ, волевой, твердый рот, и, если сжать брови, сумрачный взгляд исподлобья, и тогда все лицо — цельнолитое, светло-чугунное… вот только… вот только золотой завиток у виска! Послюнил, попридержал жесткой ладонью.

«Видали таких!» — бросил трубку с размаху. Как припечатал.

А вечер был солнечный, тихий. На улицах города маячили люди, истомленные зноем. На лицах было написано многое, все, что угодно, кроме угроз.

Он соскочил с подоконника. Как случился этот звонок?

Муж?

— Ох, Бо, — говорила она. — Ты забываешь, что есть еще один человек!

— Плевать! Будет путаться под ногами — смету!

— Мокрое дело? — поинтересовалась она. — Была неслабая практика?

— Плевать!

— Ох, детка, — сказала она.

Он замолчал. Она это умела блестяще: уничтожать одним словом.

— Запомни, — проговорил, стараясь на нее не смотреть, — я давно уж не детка! Характер торчит из меня, как железная палка, это все говорят! Сказал: можешь забыть, значит…

— Но как? — перебила она. — Стрихнин? Цианистый калий?

Покачивая ногой, закинутой за ногу, на самых кончиках пальцев она удерживала его широкую шлепанцу. Шлепанца, как маятник, болталась туда и сюда. Он не мог отвести взгляд от ноги в черном ажурном чулке, от ступни с высоким, как арка, подъемом, столь крохотной в этой огромной стоптанной тапище.

Шлепанца шмякнулась на пол.

— Если кто-то мешает мне, я устраняю препятствие!

— Мышьяк внутрь эклера! — вскричала она. — У меня есть знакомая в стоматологической поликлинике!

Он смотрел на ступню, на проблески фиолетового лака через черный чулочный узор, он готов был броситься на колени, целовать эти оформленные ноготки; не желая сдаваться, он проворчал совсем по-ковбойски:

— Мужчина — охотник прежде всего! Я тебя отловил — и не намерен делиться!

— А вот еще — яд кураре. Достаем турпутевку на Кубу, оттуда плывем на матрацах к индейцам!.. Но постой!.. Яд, кажется, действует только при непосредственном введении в кровь. Может, незаметный укол?

— Удар кулака!

И тогда она предупредила его об опасности. Учти, человек этот непредсказуем, говорила она. Не вздумай с ним связываться, говорила она. Думаешь, он станет биться с тобой в одиночку?

— Ха! Значит, он — трус?

Нахмурившись, она думала о чем-то своем. Оранжевый солнечный диск, вкатившись в окно, окружил ее профиль медным сиянием. Он не любил, когда она уносилась в мыслях куда-то, где его не было. Куда, в общем-то, не допускали. Он дожидался волны бешенства, той сладкой волны, которая рождается вдруг из ничего и творит чудеса. В отношениях с ней до этого не доходило еще. И тем томительнее тянулись мгновенья.

— Нет, — печально сказала она, — пожалуй, не трус. Я, Бо, не хочу столкновения… Умоляю!

Она повернулась к нему. Солнце, вырвавшись из-за нее, плеснуло в глаза алым расплавом. Он отстранился. А вновь взглянув, увидел ее под каким-то другим, извиняющим углом зрения. В конце концов, она чисто по-женски тревожится за него, это можно простить. Ярость медленно отпускала его.

— Пусть только не попадается под руку! — пробурчал напоследок.

И вот этот звонок. Звонок в решающий день. В решающие минуты! Откуда пронюхал? Что заготовил?

Солнечный вечер. Каменный дом. По квартире, что на шестом этаже, бродит парень девятнадцати лет: широченные плечи, шея, вросшая в них мощным, разлапистым пнем, и, если опустить кончики губ, волевой твердый рот, и, если сжать брови — сумрачный взгляд исподлобья.