Опасная бритва Оккама - Сергей Переслегин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Насколько я могу судить, фокусом конфликтов первой половины XXI века станет Азиатско — Тихоокеанский регион, а первой серьезной войной «сверхнового времени» — новая Русско–японская.
Таково Неизбежное будущее, которое, однако, ещё можно «раскрасить в разные цвета» и превратить из «совсем катастрофического» в «сложное и неоднозначное». Этим занимаются четыре великие державы современности — акторы собственных постиндустриальных проектов: Япония, США, Германия (Евросоюз) и Россия.
«Но это уже совсем другая история».
ЧАСТЬ 1
«НЕ ОБНАЖАЙ В КОРЧМЕ…»
«НЕ ОБНАЖАЙ В КОРЧМЕ…», ИЛИ СОВРЕМЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА КАК ГЕНЕРАТОР АРХЕТИПОВ И ПАТТЕРНОВ
Просим Вас стать автором выпуска «РЭО» и будем признательны за материал, который раскрывал бы Вашу позицию по вопросу того, какие образы и стили поведения транслирует сегодняшняя российская литература (1), какие общественные запросы она удовлетворяет и ФОРМИРУЕТ (2)? Сегодняшние бестселлеры — случаен ли их «пул» или закономерен, как он может измениться (3)? Сегодня на книжных прилавках среди исторической литературы зачастую можно увидеть мемуары или иные книги бывших высокопоставленных чинов фашистской Германии (это лишь частный пример, но можно подумать и о других образцах мемуаристики). Является ли это просто стремлением беспристрастно взглянуть на историю? Не провоцирует ли подобная литература нацистские настроения у молодежи, не имеющей определенного бэкграунда (4)? Каковы, по Вашему мнению, тенденции развития российской литературы в целом и ее отдельных направлений в частности (5)? Влияет ли современная фантастическая и футуристическая литература на формирование образов будущего, и если да, то как (6)?
1
На моей памяти это уже четвертая развернутая дискуссия на «советскую» тему «Литература и ее общественно–политическое значение». Впрочем, проблема и в самом деле не утратила актуальности.
Между предельными позициями лежит целый спектр возможностей, да и сами эти позиции: «Мир есть текст» и «Книга только отражает мир, — не выглядят абсурдными, хотя вера во всемогущество литератур сродни вере в Бога, а убежденность в ее бессилии, как правило, диктуется личными обидами «потерянных поколений»: на Марс не слетали, страну развалили, светлого Будущего не предвидится… Обе реакции естественные. но какие–то… детские?
Первое ключевое понятие — детский.
Существуют книги, оказывающие очень сильное влияние на людей, вплоть до определяющего. Это детские книги. Отметим, что российский листинг «школьного чтения» за последние двадцать пять–тридцать лет расширился за счет хорошей переводной литературы, но принципиально не изменился. Крах СССР, как это ни странно, не повлиял или почти не повлиял на детское чтение на постсоветском пространстве. «Эту картинку можно раскрашивать в разные цвета» (например, ужаснуться, как же недалеко мы ушли от эпохи тоталитаризма, или посокрушаться, что книги–то хорошие, да дети их не читают, или влезть в бутылку с узким горлышком, доказывая, что А. Гайдар пропагандирует сталинские ценности, а Дж. Толкин — общечеловеческие), но, возможно, перспективнее пристально взглянуть на те паттерны, которые транслирует современная детская литература.
Возьмем, к примеру, Дж. Роулинг с ее феноменальной — и заслуженной — популярностью. О чем говорят книги «поттеровского цикла», чему они учат? Да тому же, чему и «Чучело», и «Голубятня на желтой поляне», и «Оборотень», и «Рыцари сорока островов», и «Хранители»: честь выше страха, дружба и преданность значат больше, чем послушание и преуспевание, ум способен выручить почти всегда, а там, где бессилен ум, поможет сердце. А инновацией, пожалуй, является нравственная асимметрия — у Дж. Роулинг добро относительно, в то время как зло абсолютно. Оказывается, условность добра, невозможность переложить нравственный выбор на некий «абсолютный авторитет» ничего не меняет: переход на сторону зла не становится более нравственным оттого, что добро какое–то … сомнительное[17].
Если книга оказывает значительное влияние на ребенка, то вряд ли мы погрешим против истины, предположив, что литература тем сильнее воздействует на человека, чем больше в нем от ребенка. Из этой, скажем так, теоремы вытекает ряд следствий, почти все они нелицеприятные, однако… Вид Homo выделяется из общей биологической палитры не только наличием разума, но и прямо–таки неправдоподобно долгим взрослением. Трудно не обратить внимания на данную корреляцию, и она действительно давно изучена биологами. Установлено, что детеныши разных высших млекопитающих ведут себя почти одинаково: тигренок гораздо больше похож на котенка, щенка или енотика, чем на взрослого тигра. Общими для всех детенышей поведенческими особенностями являются низкий коммуникационный порог и способность играть. Напрашивается связать эти детские черты с креативными способностями и «вообще интеллектом». Тогда получается, что человеческий разум — это затянувшееся детство?
Не совсем так, но «в этой галиматье есть идея». Для человека характерно (и, в частности, за счет очень высокой продолжительности периода взросления) сохранение детских черт во взрослой психике. Здесь важна мера: чуть больше этих черт и человек оказывается неспособным к деятельности — возникает безответственная инфантильная особь, в биологических сообществах обреченная, в мире людей иногда выживающая… к сожалению. Чуть меньше — и человек роботизируется, теряя всякую потенцию к развитию и, следовательно, к творчеству.
Литература играет свою роль в поиске баланса.
2
Итак, литература естественным образом подразделяется на «детскую» и «взрослую». Детская обособлена, подчиняется собственным законам и слабо зависит от социальной, национальной и прочих рамок. Она транслирует некое общечеловеческое начало, обусловливающее само существование социосистемы как формы организации совместной жизни крупных приматов. Воспитанные эволюцией в логике беспощадной внутривидовой конкуренции, они некогда были вынуждены перейти к социальному существованию и придали смысл понятию «целого», будь то род, племя или иной коллектив. Точно так же им пришлось поставить «разум», то есть триединство способностей к творчеству, коммуникации и совместной деятельности[18], выше физической силы.
Возникновение представлений о «целом», их рефлексия в индивидуальном и общественном (обобществляющемся?) сознании привело к появлению внелогических правил поведений, что в свою очередь, породило культуру как специфический человеческий феномен[19] и превратило биоэволюцию в социальное развитие. В этом смысле детская литература, сколь бы современна она ни была по форме и обсуждаемым проблемам, всегда содержит в себе «память былых времен», мифологию самой мифологии, включенность в неназванные эпохи генезиса человеческого. Этот контекст является общим для всей детской литературы. Вне всякой зависимости от того, что призван транслировать исторически/политически/национально/ конфессионально конкретный текст, между строк будет читаться как у Владимира Высоцкого:
И во веки веков, и во все временаТрус–предатель всегда презираем.Враг есть враг, и война все равно есть война,И темница тесна, и свобода одна,И всегда на нее уповаем…
В этом отношении детская литература принадлежит культуре в общечеловеческом смысле этого понятия, культура как атрибутивный признак существования социосистемы, то есть сообщества разумных, — в то время как «взрослая литература» принадлежит частным культурам, то есть она исторически, социально и так далее обусловлена.
Эта «взрослая» литература разделяется на элитарную и массовую — деление гораздо более общее, нежели общепринятое, — на художественную и публицистическую, или, еще того хуже — на развлекательную и серьезную[20].
И та и другая «взрослая» литература решает три социальные задачи: «раскрывает глаза на», то есть ярко и образно отражает проблемное настоящее, «завершает гештальт», то есть дописывает, переписывает, переформатирует прошлое, и создает образ, еще не существующего, но витающего в воздухе, то есть сочиняет Будущее.
Эти задачи соответствуют трем основным базовым процессам, протекающим в обществе: сохранению культуры, развитию культуры, ароморфозу культуры. Под «ароморфозом» мы здесь понимаем спонтанное изменение, появление новых форм и сущностей, революцию в культуре.
Об элитарной литературе, во всяком случае о русскоязычной элитарной литературе, в логике поставленных в начале статьи проблем сказать просто нечего. На актуальные вопросы она не отвечает, поведенческих паттернов не транслирует и общественные запросы не удовлетворяет. Просто потому, что ее почти никто не читает. В том числе — и элиты. Или даже прежде всего — элиты.
