Враг из прошлого - Валерий Гусев

Когда мы вошли в калитку, в доме послышалось робкое тявканье, а в дверях появилась тетушка Тильда с улыбкой на устах.

Она сильно нам обрадовалась, величаво сошла по ступенькам и протянула Матвеичу руку в перчатке для поцелуя, а Димитрия с Алексом приветливо, но ощутимо потрепала по головам.

— Это чуде-е-е… Это волни-и-и-тельно. Прошу к моим пенатам.

Алешка вопросительно посмотрел на меня: что за фишка такая, эти… «пенальти»? Потом объясню, ответил я ему взглядом.

Комнатка в доме была скромная, без излишеств. Правда, ее стены были излишне увешаны выцветшими театральными афишами. На них, в списках актеров, мелькала фамилия Дамы Безе. А на одной афише даже была очень похоже нарисована она сама в старинном платье с высоким воротом и с какой-то вазой в руках.

Зато в комнате было много цветов. Они вовсю цвели на подоконниках. Еще там были две полки. Одна с книгами по всяким театральным искусствам, а на другой стоял красивый бронзовый подсвечник и… ослепительно белый человеческий череп.

Возле окна стояло большое старинное кресло, в котором, свернувшись в мохнатый клубочек, дремала собачка в виде пожилой болонки.

— Знакомьтесь, — тетушка Тильда высморкалась и махнула платком в сторону кресла. — Это Атос!

Этот старый белый лохматый Атос совсем не был похож на бравого мушкетера. Даже когда был молодым. И, видимо, тетушка Тильда это понимала. Потому что тут же объяснила:

— Я назвала его в память о своей первой любви. Мы ставили на театре «Трех мушкетеров» Александра Дюма. Вот Димитрий знает… И моя первая любовь играл блестящего Атоса. Я безумно полюбила его.

— И вы на нем женились? — с интересом спросил Алешка.

Тетушка Тильда высморкалась и смахнула слезку со щеки:

— Нет, милый, этого не случилось. Он подарил мне неземной взор, но руку и сердце не предложил. К тому же он был много старше меня. — Она снова промокнула слезинку. — И его уже давно нет на этом свете…

— Жаль, — вздохнул Алешка. И показал на полку: — Это его череп, да?

— Ну что ты! — Тетушка Тильда испуганно вздохнула. — Это череп королевского шута Йорика. Из великой трагедии Вильяма Шекспира «Гамлет». Вот Димитрий помнит… — Она закатила глаза, заломила руки и протянула трагически: «Бедный Йорик!» — Вздохнула: — Мне этот череп подарили, когда провожали на пенсию. Это было так волни-и-и-ительно. И трогательно.

Матвеич в нашем разговоре не участвовал. Он, наверное, уже не раз слышал эти волнительные и трогательные воспоминания. Поэтому он сразу же ушел на кухню разогревать жареных окушков и варить кофе.

А в комнату важно вошел громадный черный кот с белым пятнышком в виде галстука бабочкой на груди. Он мимоходом небрежно потерся о наши ноги и, воинственно задрав хвост, прошагал к креслу. Уселся напротив него и требовательно уставился своими круглыми зелеными глазами на бедняжку Атоса. Атос застенчиво вильнул хвостиком, вздохнул и, покорно кряхтя, спустившись задом с кресла, ушел в угол и улегся на подстилку.

Кот прыгнул в кресло, свернулся в клубок на нагретом месте, зажмурился и довольно замурлыкал.

— Это Гамлет, — представила его тетушка Тильда. — Я назвала его в память о своей второй любви. Сеня Марковский был великоле-е-е… в этом образе. Я полюбила его без ума. Но…

Алешка кивнул с пониманием:

— От него тоже остался один череп?

— Ну что ты, Алекс! У него до сих пор прекрасная большая седая голова. Он изредка навещает меня.

И тут почему-то тетушка Тильда бросила тревожный взгляд на красивый подсвечник рядом с белым черепом бедного Йорика.

Из кухни донесся аромат жареной рыбы и вареного кофе. И голос Матвеича:

— Прошу к столу!

Когда мы пришли на кухню, тетушка Тильда всплеснула руками и даже посморкаться забыла.

— Это чуде-е-е… С каким вку-у-у…

Да, Матвеич постарался от души. Кроме рыбки и кофе он, оказывается, захватил из дома колбаску, сыр и баночку маслин.

— А что у меня есть! — воскликнула тетушка Тильда и достала из стенного шкафчика бутылочку вишневой наливки. И похвалилась: — Сама ее создала! Но это для взрослых. А детям мы заварим великолепный чай.

Из того же шкафчика она достала красивую фирменную банку с чаем.

— Настоящий английский! Я сама его заварю. У меня свой рецепт. Просто изуми-и-и!..

(Баночка была красивая. Но чай в ней тетушка Тильда держала самый обычный, очень недорогой. И это было трогательно.)

Но особо трогательно было то, как она ела рыбку. И колбаску. Она все время откладывала на блюдечко самые лучшие кусочки для своих любимцев. Которые уже тоже оказались на кухне. Кот Гамлет — нахально, просто-таки на столе, а песик Атос — скромненько, в уголочке.

…В общем, Димитрий и Алекс прекрасно провели время в обществе хороших людей. Тетушка Тильда даже спела нам два старинных романса своим немного гнусавым голосом, а дяденька Матвеич аккомпанировал ей на гитаре с пышным алым бантом на грифе.

Все было очень здорово. Но как пишут в старинных романах, в моем сердце затаилась неясная тревога. Будто среди нас незримо присутствовал кто-то еще. И не хороший, и тем более не прекрасный…

Глава V

Граф Морковкин

Вернувшись домой, мы немного прибрались в комнатах, я приготовил обед, а Матвеич сел писать свои мемуары.

— Мы прогуляемся, — сказал ему Алешка. — Вдоль берега. Вдали от карьера.

— В пять пополудни быть на палубе, — не оборачиваясь, отозвался Матвеич. — Проведем сеанс связи с нашей базой. — И объяснил: — С вашими родителями. Доложим обстановку.

— Доложим, — сказал Алешка. — Мы пошли.

Он зачем-то захватил авторучку и листок бумаги и повел меня на берег озера, к лодке.

— Чтоб следов не оставлять, понял? И чтоб можно было по-быстрому смыться.

— От кого? — удивился я.

— От кого-нибудь, — очень четко и доступно моему уму пояснил Алешка.

Так уж в нашей семье сложилось, что когда Алешка берет руководство в свои руки, никто не решается с ним спорить. Никто, даже папа, ему не возражает. Все стараются поскорее исполнить его указания. Чтобы поскорее отвязаться…

Так и я. Себе дороже с ним спорить и требовать разъяснений. Все равно, пока не сочтет нужным, не объяснит.

Мы выгнали лодку на чистую воду и поплыли вдоль берега. Слева от нас — стена камышей, справа — безбрежная гладь озера. Под нами — синь воды, над нами — синь неба. С ярким и жарким солнцем посередине.

Я греб не спеша, с удовольствием. Алешка молча сидел на носу и смотрел вдаль. Вернее — вдоль. Вдоль берега. Что-то высматривал. Но что уж он там высматривал, мне неизвестно, я сидел спиной к нему и только изредка оборачивался, сверяя направление.

— Правое табань, левое загребай, — вдруг скомандовал Алешка. — Так держать.

Лодка плавно вошла в устье небольшого ручья. По его берегам тоже стоял стеной непроходимый камыш.

Мы шли все медленнее. Ручей становился все уже и мельче, весла уже задевали камыш. Я уложил одно весло на днище лодки, а другое использовал как шест, стоя на корме.

Вскоре лодка стала цеплять дно ручья.

— Все, — сказал Алешка. — Высаживаемся. Весло с собой возьми.

Тут уж я совершенно прибалдел:

— Лодку тоже за собой потащим?

— Лодку оставь, — серьезно сказал Алешка. — А весло забери. Для самообороны.

Я промолчал, взял весло и вылез из лодки.

Алешка уверенно зашагал впереди. Видать, уже разведал дорожку. Тайную тропку проложил. Раздвигая камыши, он топал к какой-то цели, известной лишь ему одному. Но я уже начал догадываться — мы шли к карьеру, кратким путем. А если еще точнее, то к загадочному стойбищу песчаного дикаря. Только вот зачем? Колотить его веслом по башке? А за что? За то, что он мирно спит в своей пещере под сиротским одеяльцем и варит на костре немудреную похлебку? Или за то, что роняет патроны?

Вскоре мы выбрались на край карьера и приблизились к оврагу, где пряталась в его недрах загадочная пещера.

— Стоп! — тихо, но решительно скомандовал Алешка. — Наблюдаем. Ложись!

Я прислонил весло к деревцу и послушно улегся рядом с Алешкой на теплый песок, покрытый редкой травкой. С этого места хорошо просматривался костер, которого, собственно, сейчас не было, а просто вился легкий дымок над углями и золой, и кустик, что скрывал ход в пещеру.

— И долго мы будем здесь валяться? — прошептал я.

— Сколько надо. Терпи. Я ведь терплю.

Мы потерпели еще с полчасика.

— Спит, — сказал Алешка. — Дим, я уже точно знаю, что он — ночной человек. Ночью он где-то шляется, а днем отсыпается.

— Это его дело! — рассердился я. — Пусть себе шляется, где ему нужно, и спит, когда ему хочется.

Алешка прерывисто вздохнул. В этом вздохе сложились недовольство и возмущение. В смысле: как можно не понимать такой простой вещи!