Кольцо Пророка - Артем Рудницкий

В ноябре Исламабад изнывал от засушливой погоды и сквозняков, гулявших по улицам и переулкам. Когда же приходил настоящий ветрило, он сдувал с гор тонны песка и пыли, обрушивавшихся на горожан. Песок скрипел на зубах, пыль забивала уши и нос. Хвала аллаху недолго всё это продолжалось – час или два.

Я принимал посетителей в консульском отделе. От меня их отгораживало отливавшее синевой бронестекло, и они казались людьми из другого мира. Наверное, так оно и было. В заношенных шальвар-камизах, тапочках на босу ногу, заискивающие, изможденные. Большинство были бедняками и шли пешком от самых ворот дипломатического анклава. Студенты ‒ за учебными визами, полубезумные старики, обивавшие пороги всех посольств. Думали, в Европе все как сыр в масле катаются и там можно денег раздобыть. А Россию считали частью Европы, или стартовой площадкой, откуда можно было в эту самую Европу попасть. Я их не разубеждал. Просто предлагал зайти через год или два.

Впрочем, не только голытьба приходила. Иногда вежливые бизнесмены возникали перед бронестеклом. В костюмах «черутти» и туфлях «вилсон». Военные офицеры, сотрудники министерств. К ним, разумеется, особое отношение.

Я принимал и отдавал разные документы, паспорта, объяснял охрипшим голосом дедуле с седой бородой, что он не похож на студента, а лощеному наглецу с шелковым платком в кармашке пиджака втолковывал, что помимо денег (взятку совал) нужно иметь официальное приглашение.

Потемнело, несмотря на середину дня, маленькие хищные смерчи взметали мусор, пыль и частицы измельченного дерьма, оставленные на улицах местной живностью. Буйволами, коровами и козами, которых крестьяне почему-то предпочитали пасти в дипломатическом анклаве, а также дикими кабанами, шакалами, собаками и котами. От приближавшейся бури сжало сердце. С горной гряды косо съезжала широкая полоса тени, будто на город набрасывали черный хиджаб.

И вот перед окошком появилась она. Глубоко вздохнув, я уставился в паспорт. Наконец. Вот она, долгожданная встреча Прошелся взглядом по казенной фотографии. Ровные строки, выведены официальным круглым почерком. Римма Наваз. Год рождения – 1997. Место рождения – Вологда. Паспорт выдан…

Я поднял глаза − сличить фотографический отпечаток с оригиналом. Были отличия, и немалые! Застывшее изображение, даже цветное, лишает человека души и индивидуальности.

Черные, очень густые, коротко подстриженные волосы подчеркивали белизну кожи. Такой могли бы гордиться европейские аристократки прошлых веков, прятавшиеся за большими зонтами от солнца и грубых ветров. Лицо нельзя было назвать миловидным, прелестным или смазливым. В его чертах читались воля, решительность. Выставленный вперед подбородок, четкий рисунок розовых, чуть влажных губ, карие глаза с золотыми искрами, тонкий, правильной формы нос, который просился на карандаш художника. Порода, все это называется порода. Откуда она взялась в вологодской глубинке?

Римма была сиротой. Как ей рассказали в родильном доме (она наводила справки уже после окончания школы), ее мамаша прибежала туда в последнюю минуту. Родила на пороге – пикантная подробность – прямо в колготки. Так, в колготках, рваных и нестиранных, младенца торжественно доставили в палату, где обеспечили уход и кормление. Мамаша в этом участия не принимала. Подписав все необходимые бумаги, отказалась от дочери – только ее и видели. Имя, правда, успела оставить и фамилию свою дала. Стала девочка Настей Рогожкиной. Достигнув совершеннолетия, всё поменяла. Решали зваться Риммой Алексеевой. Детдом находился на Алексеевском спуске.

− Мне нужно с вами поговорить. Сейчас. Лично, − шевельнулись ее губы. Слова слетали с них словно бабочки с лепестков цветка.

− По какому вопросу? – осведомился я деревянным голосом.

− Я жена Олега Наваза.

Других посетителей уже не было, они бежали от подступавшей бури, от нее тряслись деревья и гремели оцинкованные крыши жилых корпусов и служебно-представительского здания. Ветер подвывал, поднимая с растрескавшегося асфальта мусор. Покружившись в воздухе, застревал в двойной «спирали Бруно», острой как бритва, протянутой по верху двухметровой стены, окружавшей посольство.

Я пригласил Римму войти.

Усевшись в кресло, она заложила ногу на ногу, устремила на меня колючий взгляд.

− Вы должны спасти моего мужа. – Сказано было безапелляционно и наступательно.

Я обязан был вести себя естественно – как чиновник, которому дела нет до страданий и переживаний других. Чиновничьи повадки я терпеть не мог, но для поставленной задачи они годились как нельзя лучше. А задача состояла в том, чтобы Римму к ее супругу не пустить. Ни под каким видом.

Поэтому я хмыкнул, и ответил сухо и казенно:

− Мы делаем все возможное. В соответствии с обстоятельствами и обязательствами консульства и посольства.

− Да ничего вы не делаете! – возмутилась Римма. – Вы равнодушны. Не заботитесь об Олеге. О его освобождения. Чтобы меня к нему пропустили! – Тут она всхлипнула, и я придвинул к ней коробку с салфетками.

Мне казалось, я видел ее насквозь, легко разгадывая нехитрую игру с негодными средствами. Вся сила, все настоящие средства были у меня и у тех, кто стоял за мной. Портила картину лишь шевельнувшаяся во мне симпатия к сидевшей напротив молодой женщине. И сознание того, что она чертовски привлекательна. И возможно, ради встречи с мужем согласится на многое… Но всерьез я, конечно, не рассматривал такой вариант, он спутал бы нам все карты.

Римма вздохнула и произнесла уже не задиристо, а устало и безрадостно.

− Ну? Что вы можете сказать?

Олег родился от смешанного брака русской и пакистанца. Отец, Саиф Наваз, учился в Москве на терапевта и проходил практику в одной из вологодских больниц, где состоялось знакомство с медсестрой, польстившейся на эффектного иностранца. Саиф был носатым, усатым и щедрым. К тому же − отпрыском семьи, причислявшей себя к пенджабской аристократии и перенявшей у британских колонизаторов снобизм, высокомерие и чопорность. На одной из семейных фотографий, попавших в досье, он красовался вместе с супругой, Серафимой Петровной. В молодости она выглядела крутобёдрой сиреной, которой не стыдно было бы украсить бушприт корабля эпохи Великой армады. Но с годами растолстела и обрюзгла.

Допускаю, это было одной из причин, почему прожив десять лет в браке и родив сына, Саиф затосковал по родным пенатам. Жизнь в Вологде утомляла однообразием и отсутствием перспектив. А Наваз, как выяснилось, любил перемены. Супруга не протестовала. Она увлеклась бизнесом − держала несколько ларьков, а когда дело пошло на лад, открыла продуктовый магазин. Финансово не зависела от мужа и вообще от него отдалилась.

Разведясь, он вернулся домой и занял уважаемое и хлебное место – главного санитарного врача Кашмира. Росчерком пера мог закрыть любое предприятие или организацию, так что деньги к нему текли рекой. В невестах недостатка не было, и Наваз заново женился ‒ трижды, уже