Санатория – Евпатория - Тамара Шаркова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ну, а такие как я, постоянно имели при себе 5 белых кремешков, которые могли удержаться в одной ладони. Играли на твёрдых поверхностях: полу, топчанах, широких ступеньках. Кисть левой руки с полусогнутыми пальцами устанавливалась в виде юрты. Указательный и большой пальцы раздвигались, изображая вход. Перед домиком-юртой рассыпались белые кремни. Правой рукой подбрасывался один из них, и, пока он был в воздухе, внутрь загонялись, как овечки, остальные. Сперва по одному, затем по два, потом три и один и, наконец, все четыре. Если всё получалось как надо, пальцы раздвигались так, что в домике появлялось четыре входа: по одному для каждого камешка. Если ты ошибался, то уступал место другому игроку, и всё начинал сначала.
К концу смены, когда домой хотелось больше, чем на море, некоторые из игроков, глядя на низки из ракушек, предавались раскаянию. Они жалели своих родственников, обделённых такими украшениями, и в кустах начиналась охота за большими белыми башенками. Эти ракушки были раза в четыре больше тех, что собирали на пляже, бусы из них выглядели как белый ошейник, но всё-таки они были материальным выражением любви к близким. И это утешало.
Было и ещё одно увлечение, которое охватывало всех без исключений: поиски красивых ракушек — «вееров» и «замочков». «Веера» (морские гребешки) могли быть величиной с мизинец и довольно яркими: оранжевыми или серыми с красными полосками. Маленькие блестящие «замочки» походили на лакированных черепашек из страны лилипутов.
Камешки, ракушки и готовые бусы носились в мешочках, сшитых из яркой материи и привезённых из дома. Только у очень немногих, кто приехал из больших городов, были маленькие детские сумочки, купленные в магазине. Предмет завистливых вздохов большинства. Я к ним не относилась. У меня, помимо мешочка, была чудная расписная жестяная коробочка из-под монпансье для пяти великолепных округлых кремней. А как они тарахтели! Лучше любого бубна!
У самого синего моря…
У Лены-Любы после травмы не разгибалась нога. То есть не выпрямлялась до конца. Немного. От палочки она отказалась также категорически, как и от поросячьей пижамы, и потому в столовую приходила позже всех. Иногда её поддерживала невысокая девочка в круглых очках. Сытина. Они с Любой жили в одном дворе. Сытина была очень терпеливым ребёнком, потому что Любка из-за своей беспомощности злилась на весь белый свет, а срывалась на ней. Я часто слышала: «Мы тащимся, как улитки! Так я и сама могу!» и тут же: «Я что, должна скакать за тобой, как кенгуру?!». В конце-концов я не выдержала и сердито сказала: «Лучше бы ты ходила с палкой!» Любка промолчала. Она ко мне хорошо относилась и не хотела ссориться. А мне сразу же стало её ужасно жалко. Она ведь за всю смену так и не побывала на море. Видела его только из окна автобуса, который возил ребят на лиман. Лиман — это мелкое и очень солёное озеро, на дне которого лежит толстый слой ила. Им обмазывали детей, у которых болели руки-ноги. Ил назывался лечебной грязью.
В общем, я придумала план, с которым Люба согласилась. В день, когда у неё утром не было лечебных процедур, я чуть отстала от колонны и, когда все повернули за угол, юркнула в кусты. Из территории лагеря мы с Любкой вышли не через главный ход, а через калитку. Это делало дорогу длиннее, но, разумеется, безопасней.
Большую часть пути мы прошагали обнявшись, а оставшуюся Люба проделала на моих плечах. Но потом, в её рассказах, вся дорога — это был мой подвиг Геракла. Может быть по дороге я и воображала себя не ученицей 6 класса, а, например, Храбрым Оленем — племянником Чингачгука. Но Буффало Биллом я безусловно не была. Во мне и Любке было одинаковое количество килограммов! И ростом мы были совершенно одинаковые! Так что протяженность моего «подвига» километрами не измерялась! Но Люба по дружбе всегда преувеличивала мои возможности и достоинства.
Пока воспитатели разбирались на пляже со мной и моими «безумными выходками», Любка в обнимку с Линой и Кирой бродила по воде вдоль берега. И море было ей по колено!
В лагерь Любу отвезли на машине какого-то дачника, а я возвращалась, как выразились мальчишки, зажатая «в коробочку» между воспиталкой и вожатой Машей.
Рассказ девушки с неправильной фамилией МаЛЛиНик
До того, как я познакомилась с Леной- Любой, я не очень задумывалась над тем, каково людям, которые не могут, как я, сколько угодно бегать, прыгать, лазить по деревьям и всё такое. А потом какое-то время только об этом и думала. Ну, если бы и я чего-то не могла, как бы я жила? И я всё чаще залезала на изгородь из ракушечника и смотрела на то, что происходило на соседнем пляже, где располагался санаторий для детей больных туберкулёзом. Там совсем рядом с берегом были построены крытые веранды, где стояли рядами кровати, а на них лежали больные ребята. Их туда привозили на колясках или приносили на руках. А потом я познакомилась с подругой Маши, которая приехала к ней в гости из Москвы. Она и наша вожатая вместе учились в Москве, в университете на Ленинских Горах. И эта подруга, когда узнала о нашем с Любой приключении, сказала мне:
— Я считаю, что ты поступила правильно. — и многозначительно посмотрела на Машу, которая так не думала. — Меня желание увидеть море поставило на ноги в прямом смысле этих слов.
Мы во время войны жили в Москве. Мама работала на заводе, я училась в школе, а папа воевал. Дом у нас был старый двухэтажный на восемь квартир. Отапливался дровами. Мама ночевала на заводе, потому что добираться домой, особенно зимой, у неё не хватало сил. Дорога в один конец занимала два часа, и половину пути нужно было идти пешком. Так что виделись мы с мамой только по выходным. Мне помогала старенькая соседка. Я отоваривала в магазине нам и ей хлебные карточки, а она варила для меня суп и кашу.
Военные зимы были очень морозными. Соседка говорила, что такие зимы были только в годы революции. В комнате было так холодно, что вода на подоконнике замерзала. Я часто болела. Всё время
