По следу Сезанна - Питер Мейл
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он вышел из машины, подергал ворота и обнаружил, что они заперты. Вдалеке, за толстыми прутьями решетки, виднелся дом. Все окна, обращенные к воротам, были закрыты ставнями. Оставалось только признать очевидное: Денуайе еще не приехали. Надо полагать, в это время года Мари-Лор освежает свой загар на горном склоне или на каком-нибудь экзотическом пляже.
Разочарованный Андре уже садился в машину, когда заметил, что дверь дома распахнулась. Из нее вышел человек с каким-то квадратным, ярко окрашенным предметом в руках. Он нес его чуть на отлете, крайне осторожно и бережно.
Заинтересовавшись, Андре вернулся к воротам и прищурился, пытаясь разглядеть человека получше. Потом он вспомнил о камере. Она всегда лежала в машине на пассажирском сиденье на случай, если по дороге ему попадется какой-то интересный кадр. Он достал камеру, настроил фокус и сразу же узнал человека на крыльце.
Это был Старый Клод (которого называли так в отличие от Молодого Клода — старшего садовника). Уже двадцать лет он исполнял в семье Денуайе обязанности hommeà tout faire [9], разнорабочего, сторожа, мальчика на побегушках, водителя, встречающего многочисленных гостей в аэропорту, а потом отвозящего их туда, надсмотрщика над прислугой и капитана моторного катера — одним словом, по праву считался самым незаменимым обитателем дома. В прошлом году во время фотосессии он был приветлив и полезен, охотно помогал передвигать мебель и настраивать освещение. Андре помнил, как в шутку сказал, что охотно взял бы его себе в ассистенты. Но что, черт возьми, он делает с картиной?
Картина тоже оказалась знакомой — фамильный Сезанн, прекрасное полотно, когда-то принадлежавшее Ренуару. Андре точно помнил, что она висела в большой гостиной над богато украшенным камином. Камилла заставила его сделать серию крупных планов, чтобы, по ее словам, запечатлеть восхитительный почерк мастера, но ни один из них так и не появился в журнале. Повинуясь скорее инстинкту фотографа, чем обдуманному плану, Андре успел несколько раз снять Клода на крыльце, до того как его закрыл появившийся из-за угла дома пикап — обычный грязно-голубой «рено», какие насчитываются сотнями в любом французском городке. На боку у него красовалась черная надпись: «Zucarelli Plomberie Chauffage» [10]. Водитель выскочил из кабины, открыл заднюю дверь и достал оттуда два листа плотного картона и рулон толстой пузырчатой пленки.
К нему подошел Клод, и вдвоем они тщательно упаковали картину. Потом она отправилась в багажник, а двое мужчин, закрыв машину, скрылись в доме. Все это было заснято на пленку.
Андре опустил камеру. И как это понимать? На ограбление не похоже — вряд ли дом станут грабить средь бела дня и в присутствии верного Клода, за плечами у которого двадцать лет беспорочной службы. Возможно, картину отправили на реставрацию или захотели поменять раму? Но почему в пикапе сантехника? Странно. Очень странно.
В конце концов Андре вынужден был признать, что это совершенно не его дело. Он вернулся в машину и по респектабельному, чистому и сонному Кап-Ферра медленно поехал в сторону Ниццы.
Разочарование — кстати, совершенно беспочвенное, поскольку Мари-Лор могла, во-первых, просто не узнать его, а во-вторых, при ближайшем знакомстве оказаться-таки богатой испорченной сучкой — не помогло Андре получить максимум удовольствия от выходного дня. В отличие от Канн, впадающих в спячку всякий раз, когда заканчивается сезон, проходит фестиваль и убираются восвояси туристы, в Ницце жизнь продолжается круглый год. Рестораны не закрываются, рынки работают, на улицах кипит жизнь, машины катятся, а по Английской набережной масса народу бегает трусцой, любуясь на море. Словом, город дышит, потеет и живет.
Андре прогулялся по улочкам Старой Ниццы, заглянул на рыночную площадь Сен-Франсуа, чтобы полюбоваться на только что выловленных обитателей Средиземного моря, выпил пива в уличном кафе и прямо из-за столика с помощью длиннофокусного объектива поснимал продавцов и их клиенток — почтенных местных матрон, больших знатоков салатов и бобов, умеющих и любящих поторговаться. Перекусив moules[11], салатом и сыром, он отснял несколько пленок в «Алзиари» и «Оэ», купил лавандовой эссенции для Ноэля и настоящий пиренейский, гарантировано impermeable-à-l'eau[12] берет для Люси, с удовольствием представив, как она будет его носить.
Дождь начался, когда он уже возвращался в Сен-Поль, шел всю ночь и не перестал утром, чему Андре даже порадовался. В дождь было не так обидно уезжать, хотя расставаться с югом Франции, как всегда, не хотелось.
Пальмы, обрамлявшие шоссе, промокли и зябко ежились под дождем. Приехав в стеклянно-бетонный аэропорт, Андре вернул взятый в аренду автомобиль и занял место в длинной очереди на регистрацию, состоящей, похоже, из тех же самых непоседливых бизнесменов, что летели вместе с ним из Нью-Йорка, а также из небольшой прослойки отпускников, возвращающихся домой с загаром и облупившимися носами.
— Привет! Как дела?
Андре обернулся и обнаружил свою соседку по прошлому перелету — ту самую, что страдала редкой фобией. Он улыбнулся и кивнул, но та сочла, что этого недостаточно.
— Как съездили? Поели чего-нибудь вкусного? Представляете, я была в Каннах в таком крутом ресторане, «Да что-то такое Руж»… погодите, у меня тут была их карточка.
И она добыла из сумки толстый ежедневник «филофакс». Очередь двинулась вперед на одного человека. Мысленно Андре взмолился, чтобы самолет оказался набитым битком и чтобы ему досталось место как можно дальше от места его новой знакомой.
4
В Нью-Йорк он прилетел, когда дело уже шло к вечеру. Над аэропортом Джона Кеннеди висело низкое красное солнце. Холодный ветер резал лицо, как нож. Андре нашел такси, перед тем как опуститься на заднее сиденье, отодрал от него окаменевший комок зеленой жевательной резинки и с трудом объяснил не владеющему английским водителю, куда ехать. С рейсом Андре повезло: самолет был переполнен и его никто не тревожил. Единственным развлечением стал дурацкий боевик, в котором стероидный герой с успехом уничтожал всех второстепенных персонажей. Смотреть это было невозможно, а потому Андре закрыл глаза и предался размышлениям.
За время полета ему несколько раз вспомнилась подсмотренная на вилле Денуайе сцена. Все-таки что-то очень подозрительное было в том, что весьма ценную картину отправляли куда-то в фургоне местного сантехника. В памяти всплыла и еще одна деталь, на которую накануне он не обратил внимания: переговорное устройство, установленное на воротах, не работало. В этом не было бы ничего странного, если бы дом был закрыт на зиму, но ведь Клод-то был там! Складывалось впечатление, что виллу нарочно отрезали от остального мира.
Андре вдруг захотелось срочно увидеть сделанные в Кап-Ферра фотографии — свидетельство, которому он доверял больше, чем собственной памяти, и он решил по дороге домой заехать в мастерскую и проявить пленку.
Нагнувшись к самому тюрбану водителя и напрягая связки, чтобы перекричать завывания восточной музыки, он сообщил ему об изменении в маршруте.
До дома Андре добрался только в семь. Бросив на пол сумки, он сразу же прошел к монтажному столику, разложил на стеклянной поверхности диапозитивы и включил подсветку. Цветные картинки ожили: Клод, Сезанн, фургон Зукарелли и, надо полагать, сам Зукарелли. Он разложил слайды в хронологической последовательности и убедился, что четкие снимки являются отличным свидетельством. Вот только чего? Безобидной отправки картины на реставрацию? Андре покачал головой. Что-то не складывалось.
Он уставился на висящую над столом пробковую доску с приколотыми к ней поляроидными снимками, счетами, газетными вырезками, адресами и телефонами, записанными на клочках бумаги, авансовыми отчетами, меню, похищенным из ресторана «Л'Ами Луи», приглашениями, нераспечатанными письмами из налоговой и — лучик света среди всей этой дребедени — фотографией Люси. Андре снял ее в офисе, когда та разговаривала с Камиллой, держа трубку на отлете и победно усмехаясь в объектив. В тот раз Люси удалось выбить для него прибавку, чего Камилла не простила ей до сих пор.
Лулу. Надо показать ей фотографии и послушать, что она об этом скажет. Андре снял трубку.
— Лулу? Это Андре. Я вернулся. Хочу тебе кое-что показать.
— Проблемы? Неудачно съездил?
— Нет, все в порядке. Может, пообедаем вместе?
— Андре, сегодня, между прочим, субботний вечер, на который работающие девушки обычно назначают свидания.
— Тогда просто выпьем где-нибудь в баре? Недолго. Это может быть важным.
Короткое молчание.
— А ты сможешь подойти в ресторан, где я обедаю?
Андре добрался за двадцать минут. Он выбрал место в полупустом баре и огляделся. Когда несколько месяцев назад он проходил мимо этого здания, в нем располагалась захудалая скобяная лавка, а в витрине красовались пыльные железяки и дохлые мухи. Ныне лавка, как это постоянно происходило в Сохо, превратилась в очередной ресторан с претензией на «трендовость» — минималистский декор, голые стены, шершавые поверхности и освещение как на съемочной площадке — достаточно яркое, чтобы сразу же заметить даже самую мелкую знаменитость. Официантки — судя по боевой раскраске, начинающие актрисы — передвигались по залу вихляющей подиумной походкой, в меню было полно модных овощей, а в винной карте — дюжина сортов минеральной воды. Владельцы позаботились обо всем, и у ресторана имелись неплохие шансы стать модным месяца на три.