Итоги Второй мировой войны. Выводы побеждённых - Немецкие Специалисты

Объяснять появление военной формы стремлением обезличить человека нельзя, так как это является неправильным толкованием существа данного исторического явления. Солдатская форма происходит от одежды магистратских сторожей и городских конных стражников, которые одевались в цвета своей общины, а сукно для форменной одежды получали от магистрата. Введение военной формы означало первоначально вступление в военную историю нового сословия — бюргерства, то есть такого сословия, для которого, в отличие от рыцарства и ландкнехтства. была важна не сама борьба, а только защита своих жизненных интересов и того ограниченного района, от которого оно получало боевое задание, военную форму и удостоверение на право ношения оружия.

Современный солдат своим происхождением обязан отнюдь не немцам. Организация вооруженных сил, с помощью которой государственная центральная власть преодолевала сопротивление сословий, соответствует развитию форм государства от ленной системы эпохи феодализма до абсолютной монархии. Поэтому не случайно, что впервые военная организация встречается во Франции.

В Германии появление солдата относится не к периоду становления империи. Попытка Максимилиана Первого, этого «последнего рыцаря», который отлично понимал своеобразие исторического момента, введением «кирасиров» переплавить ландскнехтов в солдат не увенчалась успехом по причине экономической слабости империи. Носителями новой организации вооруженных сил стали отдельные княжества, и в первую очередь Пруссия. Здесь новая форма солдатской организации подверглась образцовой чеканке. С этого времени Пруссия и немецкий солдат оказались связанными одной общей судьбой.

Прусская военная организация

Прусское государство по своей природе и истории является творением вопреки воле творца. То же самое можно сказать и о его военной организации.

Когда великий курфюрст создал регулярную армию, это произошло вопреки интересам германской империи, войска которой подвели его в борьбе против шведов и которая при заключении мира в Сен-Жермене гнусно изменила ему. Когда его правнук Фридрих «Единственный», как его называли современники, при помощи этой армии поднял Пруссию до положения великой державы, он сделал это как отъявленный враг империи, против которого Габсбург даже заключил союз со своим заклятым врагом Бурбоном. Но в то время как во Франции, чью, по выражению Мейнеке,[5] «почти совершенную структуру власти» Фридрих заимствовал в качестве идеального образца для своего государства, нация и государство взаимно перекрывались, прусский король решил влить государство в нацию и завоевать ему место внутри нации. В этом и только в этом смысле справедливо изречение Мирабо: «La Prusse n'est pas un Etat qui possede une armee, c'est une armee qui a conquis une nation».[6]

Прусское государство является военным, потому что оно было создано и утверждено только путем вооруженного насилия. Открытое со всех сторон и окруженное врагами, оно держалось на штыках. Но оно не было «милитаристским» в смысле перенесения военного мышления и действий на гражданские стороны жизни и не проявляло ни малейшей склонности к угрожающей миру захватнической политике. Отделение гражданских функций государства от военной службы — великое государственно-правовое достижение немецкой нации эпохи реформации — не прекратилось с развитием прусской военщины. Ведь ее второй опорой в государстве было чиновничество с его «глубоко античным пониманием государства» (Дилти). К тому же в принципы Фридриха Великого, как явствует из его «Lettres sur 1'amour de la Patrie»,[7] входит строгое разделение функций каждого сословия. Солдатское сословие стало таким же сословием, как и все другие. Стремление к экспансии у государства фридриховской концепции должно было быть ограничено пределами нации. Поэтому, когда Фридрих Вильгельм II, человек совершенно невоенный, участвуя в двух разделах Польши, присвоил себе не немецкую территорию, этим самым он согрешил против прусской концепции государства. Но история не забывает ничего: за это непрусское действие она отплатила линией Одер — Нейсе. Для такого выдающегося прусского государственного деятеля, как Бисмарк, соблюдение меры являлось по государственным и этическим соображениям само собой разумеющимся делом. Но когда Гитлер — ликвидатор Пруссии — нарушил свое обещание ограничиться воссоединением нации, он привел империю к разгрому.

Характер прусской армии соответствовал той ситуации, исходя из которой и для которой она была создана. Армия не выросла из народа и не зиждилась на нации, она являлась единственно творением государства, или, точнее, воли к созданию государства, потому что военная организация Пруссии предвосхищала власть порядка, установлению которого она была призвана служить. Вооруженные силы строились не из органических сил народа, а параллельно им и уж никак не из самых порядочных элементов народа. В этом государстве гражданское и военное противостояли друг другу, «как два чужеродных тела». В соответствии с этим сила военной организации заключалась не в ее убеждениях — последнее было в известной степени привилегией офицерского корпуса, — а в ее дисциплине.

Суровость, аскетизм и духовное единообразие людей, Да и сами географические особенности страны, лежащей восточное Эльбы, создали основные отличительные признаки прусской солдатчины во всех ее проявлениях. Подобно тому как возникла профессиональная солдатская организация, была создана и профессиональная мораль, в которую вошел весь набор качеств, считающихся с тех пор «прусскими». Тут и дух порядка, и чувство долга, и приверженность к организации, и пунктуальность, и деловитость. Но в то время как о милитаризации народа не могло быть и речи, прусская мораль — чувство долга — распространилась на весь народ, благодаря чему ее благороднейший носитель, армия, стала образцом нравственности и примером единства народа, где каждый, какое бы место он ни занимал, должен был выполнять «свой проклятый долг и повинность».

Таким образом, армия, непосредственной и главной основой существования которой было не что иное, как потребность в надежном инструменте власти, превратилась в потенциальную моральную силу, хотя властители, создавшие ее, исходили из более глубоких социальных причин. Вместе с тем она была наполнена определенным глубоким идейным содержанием и теперь являлась уже не только инструментом для ведения войны, но и органом, который был в состоянии поднять в глазах других и наперекор другим достоинство простого человека. Тот, кто наделен высокой нравственностью, не принадлежит к категории людей, используемых в качестве человеческого материала или пушечного мяса. Изменить это положение средствами насилия и муштры невозможно, как невозможно в английских средних школах поколебать путем палочных наказаний идеал джентльмена. Тем не менее Фридрих Вильгельм I в лице прусской военщины, в ее несколько доморощенной форме, создал лишь внешнюю оболочку этой военной службы. Для того чтобы наполнить ее идейным содержанием, потребовался гений его сына, как для французской военной организации был нужен гений Наполеона, чтобы это «цезарево явление», выражающее господство совершенно другого рода, приобрело тот высокий смысл, который оно сохраняет и до сих пор. В этом даре истории и заключается тайна германской военной службы, сделавшая ее для окружающего мира непонятной, подозрительной и в основных чертах даже невидимой.

Фридрих Великий

То, что Фридрих Великий стал носителем огромной исторической силы, определить размеры которой нельзя исходя из одной лишь государственной и военной истории Пруссии, свидетельствует его влияние на Гёте, который был «сторонником Фрица», хотя «Пруссия его нисколько не касалась». Гёте утверждал, что благодаря Фридриху Великому «в немецкую поэзию впервые вошло правдивое и высокое жизненное содержание», причем и в настоящее время мы дорожим этим определением поэзии как формы действительного выражения высокой сущности, которое оставил нам Гёте.

Великий король являет собой удивительный пример стройного сочетания господина и слуги. Те, кому случалось войти в соприкосновение с ним, становились благодаря послушанию частицей власти, как и сам король — «первый служитель государства», который с момента вступления на трон подчинил все свое существование строгому закону миссии властителя. Он стал символом власти как определенной исторической силы, которая узаконивается благодаря своей способности к созданию устойчивого государственного строя. Эта творческая формирующая сила действует изнутри. Она группирует элементы своего силового поля вокруг центра. Она имеет иную сущность, нежели величественное, но эгоистическое господство «короля солнца», принцип которого «L'Etat c'est Moi»[8] отрицает наличие каких бы то ни было обязательств, не имеющих прямого отношения к собственной персоне короля. Сравнение «грабительских войн» Людовика XIV с военными походами Фридриха Великого резко подчеркивает противоположность между законом и произволом.