Кузнец Песен - Ким Кириллович Васин

Кождемыр вышел в сени и приостановился, услышав голоса. У крыльца разговаривали двое, Кождемыр узнал в них Акмата и Пайрема.

— Я своими глазами видел, как Оска провожал русского, — говорил Акмат. — Из-за деревьев следил: они пошли в сторону Какшана, как раз к прямой дороге на Волгу.

— Давно они ушли? — спросил Пайрем.

— Сегодня ранним утром.

— Что ж ты до сих пор молчал? Где же их теперь искать? Русский столько времени жил рядом с нами, ты это знал и молчал! Или, может, сам ему помогал?

— Боже сохрани! — испуганно воскликнул Акмат. — Я бы давно сказал, да боялся Чура Оски. Его ведь никто тронуть не смеет.

— А мы посмеем. По какой дороге они пошли?

Ни Пайрем, ни Акмат, к счастью, не заметили Кождемыра. Волынщик бросился вглубь сеней, выскочил через другую дверь в огород и по тропинке побежал к задам. Медведь бесшумной трусцой семенил следом.

Накануне Кождемыр и Оска, посоветовавшись, решили так: Кузнец Песен пойдет на праздник, покажется людям, пусть знают, что он здесь, Оска же тем временем проводит Якуню к Кундышу, поможет ему перебраться через болота и выведет на прямую дорогу к Волге.

Кождемыр и Чура с Якуней вышли из дому одновременно. Якуня крепко пожал руку Кузнецу Песен и сказал:

— Спасибо тебе, брат! Ты спас меня. Встретимся мы еще или нет, знай — никогда я тебя не забуду.

— Только гора с горой не сходятся, — ответил Кождемыр, — человек с человеком сойдутся. Еще увидимся. Ведь марийцы и русские — соседи.

И Кождемыр, пожелав Якуне доброго пути, отправился в илем.

Что же теперь будет с русским воином? Люди марийского торы, наверное, уже перекрыли все дороги. Подлый Акмат! Стал глазами и ушами марийского торы. Евши, не наелся, так хочет наесться, облизывая посуду.

Кождемыр после ссоры с Мамич-Бердеем не решился идти по дороге, известной всем, а пошел в обход: по лосиным тропам, через топкие болота. В уме его была одна мысль — опередить людей торы, успеть предупредить Оску, а то не миновать ему Мамич-Бердеева гнева.

Кождемыр пришел к жилищу кузнеца еще до сумерек. Заглянул в избу, там никого не было. Кузница тоже была пуста. Кождемыр забеспокоился: Чура Оска должен был давно вернуться. Может быть, он проводил Якуню подальше и остался ночевать где-нибудь у Кундыша?

Ночью Кождемыру не спалось. Он встал и пошел вдоль реки навстречу Оске. Приближалось утро, на небе показался край зари. И тут Кождемыр увидел друга. Он лежал у реки, возле ивняка, на самом краю дороги. Оска был мертв. Враги зарубили его саблей.

Кождемыр опустился на колени рядом с телом Оски, из глаз певца покатились слезы, словно оборвалась нитка алмазных бус…

Кождемыр похоронил друга за старой постройкой, постоял над могилой, потом вытер слезы и пошел к Какшан-реке. Там у самой воды он долго сидел, горюя и раздумывая о случившемся.

Перед ним серебрились воды Какшана, голубоватый туман поднимался над рекой. Кругом колыхались от легкого ветерка цветы и травы. У каждого цветка, у каждой травинки своя жизнь, но придет человек с косой в руках и безжалостно скосит их. Так и враг с волчьим сердцем косит хороших добрых людей.

Тяжело на душе у певца, горестны его мысли. И сам не заметил Кождемыр, как обернулось его горе песней:

Ранним утром

Солнце взойдет,

Поздним вечером

Оно закатится;

Когда-нибудь однажды

Молодая наша жизнь

Сгинет напрасно…

Кождемыр думал о том, что пришедшего с мечом нельзя встречать с распахнутой душой, что кротостью не одолеть зла, что против силы нужна сила.

Кождемыр встал на ноги, погладил мохнатого друга по голове и сказал:

— Так-то, друг Маскай! Успеем мы еще сложить головы, а сейчас идем к народу, пусть объединятся люди, живущие в разных илемах и поднимутся против зла!

Вернувшись в илем, узнал Кождемыр еще одну горестную весть: украли Юкталче. Ночью к дому Сайрема подъехало пятеро всадников во главе с Пайремом. Пайрем тихо свистнул, и то ли он заранее уговорил Юкталче, то ли обманом вызвал, но девушка вышла к красавцу-охраннику по своей воле. Он только этого и ждал: вмиг схватил Юкталче, перекинул через седло, и всадники исчезли в ночной темноте.

Утром Сайрем пошел в илем Мамич-Бердея, потребовал вернуть дочь. Но Пайрем не пустил его дальше ворот и еще с издевкой сказал:

— Ты теперь, дядюшка, сам большой тора стал. Твою дочь взял к себе наш хан.

Ханские люди плетьми прогнали старого отца Юкталче.

У Кождемыра от новой беды в глазах потемнело.

А вчера вечером произошло еще одно событие: Мамич-Бердей в порыве гнева зарезал ножом воеводу Калтака (так марийцы называли на свой лад Салтыкова).

Никто не возмущался открыто, боялись, что их слова достигнут ушей торы, но Кождемыр чувствовал, что в сердце народа скопился великий гнев, что скоро этот гнев прорвется наружу. Камень терпит, терпит, да и тот взрывается.

Певец внимательно посмотрел на людей, столпившихся у березы, и громко сказал:

— Почему же мы терпим власть Мамич-Бердея? Или глаза наши стали незрячими? Или испугались мы плетей Пайрема?

— Нет, не испугались, — откликнулся худой мариец с клочковатой бородой. — Мамич-Бердей, что говорить, злодей из злодеев. Да ведь плетью обуха не перешибешь. Еще деды наши так говорили.

— А для чего у нас ножи за поясом? — вновь заговорил Кождемыр. — Если не мы сами, то кто избавит нас от Мамич-Бердея? Мир любит смелых, друзья! Только бесстрашием сможем мы одолеть зло. Встанем все, как один, пойдем войной на злодея. Если у дерева корни наружу, не выдержит оно напора ветра!

Но мариец с клочковатой бородой в сомнении покачал головой:

— Если по-хорошему поклониться торе, он нас пожалеет. Ведь тора тоже мариец. Говорит он по-марийски, живет по марийскому обычаю…

— Жди, пожалеет! — закричал чернявый мужик. — Пожалел, говорят, волк кобылу, оставил хвост да гриву!

— Ястреб и голубь никогда не станут друзьями, — оказал кто-то из толпы, — правду говорит Кузнец Песен, пора нам избавиться и от хана, и от нашего торы.

В толпе зашумели, заспорили. Одни говорят одно, другие — другое. Слова Кождемыра не пропали даром. Все чаще слышались возгласы:

— Довольно мы страдали! Не хотим больше терпеть произвол!

— Идем к илему торы!

— Покажем кровопийцам!

Повстанцев набралось много. В окрестностях Какшана и Ошлы живут тысячи марийцев: в илеме у Какшана — двадцать хозяйств, через полверсты — другой илем, там десять хозяйств. Перейдешь овражек — опять илем за илемом. И из всех илемов мужчины, взяв оружие,