В поисках света - Игорь Калинаускас

И тогда приоткрывается понимание того, почему человек, якобы социально не очень успешный, светится. А что же ему не светиться? Он принимает себя.

И тогда даже в этом жестоком мире становится более реальной терпимость и любовь к ближнему, все то, о чем говорил Христос, потому что у человека для человека в себе уже все есть. Нет нужды тратить время, силы, нервы, чтобы получить то, что есть у других. Потому что все мое у меня есть, а чужого мне не надо. Потому что чужое не адресовано мне. И чем больше во мне будет чужого, тем меньше шансов у меня услышать глас Божий, потому что глас Божий обращен ко мне, а не к Пете, хотя тот в сто раз меня умнее, богаче, красивее и родители у него прямо как по заказу, и так далее, и так далее.

И этим принципиально отличается то, что называется сущность, лик, суть, от того, что я делаю в социуме. В социуме никакого «Я» нет и быть не может, ибо там все адресовано не мне, а «нам». Это Мы! Живем и трудимся в нашей стране. Это Мы! Переживаем все тяготы нынешнего этапа. Это Мы! И так далее, и так далее, и так далее. Там никакого Я нет. И если кто-то впадает в иллюзию, порожденную социальным статусом: очень большой человек, очень богатый человек, очень сильный человек, и думает, что в этом случае есть он как он, то мы все знаем, чем это для него кончается. Приходят Мы и объясняют ему, что либо Мы, либо Они. А ты… непонятно что, либо ты с нами, либо ты против нас. Все просто. Это формула социальной жизни. Вся социальная жизнь пронизана ею: от самых мелких клеточек: семья, компания друзей — до самых больших: государство, нация, человечество. Либо ты с нами, с человечеством, либо ты против нас, гад, агент инопланетян.

И есть у нас еще третья часть, на которой эти «мы» и «они», можно сказать, паразитируют. А можно сказать, что это сосуд, в который все это налито. А можно еще как-нибудь сказать. Зверь! Часть, которая кушает и, если не будет кушать, не будет вообще существовать. Часть, которая вообще занимается совершенно непонятным, непотребным делом. Которую надо кормить. Которой нужно спать. Которой нужно одеваться, чтоб холодно не было. Которой нужно… в общем, не очень много-то ей нужно, строго говоря. Но которой нас учили бояться, потому что она может победить это наше «мы». А почему она может победить наше «мы»? Почему так надо этого бояться? Почему такая в социуме запущена дезинформация, что вот этого вот надо так ужасно бояться? Зачем социуму нужно, чтобы человек этого боялся? Кому нужна эта легенда о звере?

Ну, не покорми три дня, и весь зверь на этом кончится.

Страх на самом деле простой, страх того, что вот эта биологическая масса, не имеющая ни имени, ни фамилии, ни биографии, тело, которое живет по законам биологии, понимаете, оно… видите ли… оно такое, что презирать его надо и что… оскорбляет, вот! Вас оскорбляет, наверно, тоже, да? «Как хорошо, что дырочку для клизмы имеют все живые организмы» — в том числе и организм человека. Но это ж не человек, это его организм. Гурджиев говорил (чтоб красиво), он говорил: машина, на которой я еду. И, естественно, либо я еду на ней с комфортом, с хорошей скоростью, играючи, вовремя заправляюсь, либо она вся, извините, доживает: то тормоза барахлят, то компрессор, то зажигание, то колесо, то еще что-то. Я бесконечно ее ремонтирую. Но при этом я еще еду куда-то. Либо я уже никуда не еду. Приехали. Желаний много, а машина не работает.

Но это твоя машина. Другой у тебя нет. И не купишь другую, не пересядешь. Хотя говорят, слухи кучерявятся, ходят туманные. Слышу: кто-то там переселился в чужое тело. Не знаю, не видел. А в принципе, понятно что… если у тебя «Мерседес», то «Мерседес». Если у тебя…, то у тебя…

Но можно ее привести в божеский вид, нужный тебе, чтоб ты ехал, куда тебе нужно, так, как тебе нужно. Можно. Один будет рисковать, ехать и жать на тапочку. Другой наоборот: ладно, я опоздаю, зато машина у меня будет целая. Каждый по-своему. Это твое! Это твое! Твое это!

Женщины за эти века патриархата так научились внутри себя спекулировать своим как бы униженным положением, что это очень стало похоже на знаменитую фразу Эмиля Кроткого: «Это был человек, избалованный плохой жизнью». Вы знаете, есть люди, которые умудряются спекулировать даже своей болезнью. Они торгуются даже на смертном одре. Это их право. Это их жизнь. Вы можете не общаться с таким человеком, но, по моим понятиям, я не имею права осудить этого человека. Это его жизнь. Я могу быть не согласен, я могу агитировать за другое. Но если я внутри себя, не в соответствии с правилами игры, не в социальных игрищах, а внутри себя, его буду осуждать, то мне грош цена. Это мои внутренние законы. Может быть, поэтому мне удается нормально общаться с людьми из очень разных социальных миров. Они чувствуют, что я их не осуждаю, вот и все, весь секрет. Хотя драться я умею, когда надо. Но это совсем другое. Как там… опять же китайцы: умный человек знает, как выйти из трудной ситуации, мудрый человек знает, как в нее не попасть. Потрясающе! Я так устроен, когда я это, впервые, то ли услышал, то ли прочел — у меня что-то внутри там… И все, с тех пор я всячески стараюсь так жить. Это ж действительно… Это действительно так. Я знаю массу людей, которые попадают в одни и те же ситуации, потому что им нравится потом в этих ситуациях бороться, сражаться, доказывать, что он выйдет, победит, и как-то… победил! И опять уже ищет, как бы вляпаться опять. Но я вот с китайцами согласился сразу, что мудрость-то в том, чтобы в них не попадать.

«Уроки жизни можно рассказывать бесконечно. Бесконечно. Я помню, в одну из сессий — ну так сложилось, познакомили меня с парнем, потрясающим парнем, хипарем. Такой типично московский юноша. Очень талантливый — он каждый год поступал в очередное театральное учебное заведение, скажем, в этом году он решал в Щепкинское, в этом году — в Щукинское, в этом году — во ВГИК, и его всюду принимали. Он недельку, две походит и уходит, и в этом кайф у него был. Он знал, что на будущий год его все равно примут. Увлекался он всерьез сам для себя без всяких внешних причин русской историей, у него была прекрасная небольшая, но очень качественная библиотека, все по русской истории. Хипповал. Ну, естественно, жить на что-то надо — значит, фарцовкой занимался, по случаю. Мы с ним, бывало, придем вечером на его половину, потом он прокрадется на кухню, из родительского холодильника что-нибудь притащит, поедим и болтаем до утра. О чем мы только не разговаривали. Очень интересный человек, и для меня был очень… ну как… совсем незнакомый мир, „тунеядцев“ этих. Оказывается, очень интересные люди попадаются среди них. Действительно, очень интересный, талантливый, красавец, высокий, стройный, такое лицо… И тут мне нужно было съездить домой. Я на субботу-воскресенье уехал в Вильнюс, в понедельник приезжаю, прихожу — он говорит: „Эх! Эх! Ты не вовремя уехал, мы там, значит, чего-то фарцанули, у нас была куча денег, мы так гульнули!“ Финал гуляния — они у памятника Маяковскому разбрасывали деньги, которые остались, потому что завтра — понедельник. Что не успели потратить — надо было отдать миру, чтобы опять быть свободным и голодным. Тоже урок, еще какой, для меня тогдашнего „бэдного студэнта“, что и так можно жить и это тоже может быть красиво».

Я вот у человека одного спрашиваю: «Это твое?» А он: «Ну?» Я говорю: «Твое это?» — «Ну…» Он не может просто сказать: да, мое. Почему?

Все до какой-то степени извращенцы. Про свое собственное тело не можем спокойно сказать: это мое. Так спокойно: мое это. Да, мое. Вот такое. Мое это. Трудно и потому, что образцы у нас есть, образцы идеальных тел. Бред полный совершенно. Хотел бы я посмотреть на того Шварцнеггера, выдержал бы он пятнадцать минут Зикра? Видел я таких шварцнеггеров при эмоциональной нагрузке. Я работал с ними. Падали. Перетаскать двадцать тонн железа за тренировку — это запросто, а пятнадцать минут сильной эмоциональной нагрузки — и они просто падали. Кричали: «Дайте кушать, дайте анаболика, дайте нафаршироваться». Машины разные нужны, машины разные важны. Каждому своя, не чужая.

Это знание никому, кроме тебя, не нужно. Тебя! Не нужно и не будет никогда нужно, и сколько ни боритесь, сколько ни создавайте партий, объединений, ни пишите воззваний, не будет никогда, и слава тебе господи, что никому это не нужно, кроме тебя. По определению. Ибо это только тебе и предназначено личное знание, единичное. Бессмысленно объединяться в союзы по этому поводу. Но осмысленно объединяться в союзы по другому поводу. По какому поводу?

Что такое Мы в контексте сегодняшнего разговора? Это социальная часть, где тебя как Я нет. Это Мы, как известно, имеет свои законы. Простой пример. В группу, довольно долго работающую совместно, вводится определенного рода информация. Заведомо известно, какой это должно дать результат. Все происходит в соответствии с ожидаемым результатом — например, группа распадается. Дальше у каждого члена бывшей группы выясняется, почему он ее покинул. И каждый рассказывает очень интересную историю, почему, по его личным глубоким убеждениям и пониманию ситуации, он больше не мог мириться с происходящим. Но все это происходило у всех по часам, с того момента, как в группу была введена разрушающая ее информация. Когда это продемонстрировали, группу охватила волна возмущения, последовали обвинения в манипуляции.