Наброски пером (Франция 1940–1944) - Анджей Бобковский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
17.6.1941
Я мог бы поехать в Польшу. Побывал бы там еще раз. Берут прямо с улицы. Квалификация их не волнует. Я совершенно уверен. Но люди боятся в это поверить. Говорят, что подобное было бы слишком здорово.
21.6.1941
Уже четыре дня совершенно невыносимая жара. Жарко и душно. Ужасная влажная жара. Нечем дышать. Асфальт в некоторых местах расплавился. По комнате ходим босиком и в шортах. Ночью тоже настолько жарко, что потеешь под простыней. И настроение явно напряженное. Опять все ждут. Всё больше говорят о России. Это был бы решающий момент войны.
22.6.1941
Воскресенье. Я сидел утром в кресле и читал. Бася ушла в магазин. Вдруг она зовет меня со двора. Я выглянул в окно. «Сегодня утром они пошли на восток». Я думал, что выпрыгну из окна. Не мог поверить. У меня сознание помутилось. Я побежал к хозяйке. Дрожащим от волнения голосом она говорит мне о сообщении по радио: «Месье, сейчас, наверное, боши получат хорошую взбучку» (Ils vont prendre une bonne pilule). Мы вдохновенно обсуждаем военный потенциал России. Французы верят в Россию. Прежде всего в ее неисчерпаемый человеческий потенциал. «У них хватит людей». Но сегодня пока ничего нельзя сказать. Через три-четыре недели, возможно, будет известно что-то еще. Если русские выдержат первые атаки и сумеют продержаться, то, кто знает, не станет ли это началом конца. Мне бы хотелось, чтобы прошел уже месяц и стало понятнее. Это уже другой расклад. До сих пор происходило столкновение определенной системы с определенной идеологией, скорее, философией, с чем-то более широким, чем система. Сейчас столкнулись система с системой, у каждой своя философия, безжалостно и бескомпромиссно сформированная в рамках этой философии. То, чего предыдущим противникам Германии не хватало и за что они получали по полной.
Там будет происходить гигантское противоборство материала и людей. Германия сразу задаст тон и на одном дыхании попытается победить. (Как и Наполеон, думаю я сейчас. Смоленск, Бородино…) А у русских есть свобода передвижения, они могут отступать бесконечно и будут пытаться тянуть, чтобы каждый следующий тон немцев становился все ниже и ниже. Я лежу на карте. Европа по сравнению с Россией — тесная однокомнатная квартира.
После обеда в Венсенском лесу. Жара ужасная. В лесу толпы людей и кучи бумаги. Каждый ищет клочок травы в тени и проводит воскресенье на лоне природы. От неряшливых и полураздетых мужчин и женщин доносится вонь грязных и потных тел. Парижский люд воняет, мусорит и потеет. Все читают газеты, и на усталых лицах заметна своего рода сосредоточенность. А может, это просто жара. Речь Гитлера, а скорее, воззвание к народу, в «Пари-Миди». Ушат неточностей и лжи, искажение правды и вечное «мы были в опасности, и нам пришлось действовать». Возвращаемся домой в сумерках. Мимо нас проходит человек, и я слышу, как он говорит: «Теперь, наверное, началась настоящая война». На скамейке, в полумраке, пара имитирует «Поцелуй» Родена, на возвращающихся велосипедах букеты цветов. Стрекочут велосипедные динамо. В комнате невозможно дышать. Я иду выпить пива. Хозяин с хозяйкой сидят у радио, как у костра, и подмигивают мне. Пиво плохое, но холодное. В бистро все уже прекрасно знают о России и говорят, конечно, много глупостей. Самое главное, что кто-то сражается за них. Мне вспоминается встреча с неграми у моря. Странное убеждение, что кто-то «обязан» бороться за то, что они считают правильным. Мысли тоже потные. «Если бы Стась… если бы Кали… то Стась… то Кали…»{14} Консьержка во дворе сказала, выходя из уборной и громко спуская воду: «Будет дождь, клозет воняет». Масло, тая, сразу впитывается в хлеб, мухи танцуют вокруг лампочки. Война.
26.6.1941
Сегодня вышло большое немецкое коммюнике, в котором подводятся итоги недельных сражений. Они продвинулись немного вперед, сообщается о совершенно невероятном количестве уничтоженных советских самолетов и танков. Более 4000 самолетов и 2000 танков, множество орудий, пулеметов и т. д. Никто не хочет воспринимать эти сведения всерьез, все в приподнятом настроении, и что-то пробудилось даже у французов. Миф России работает. Но не только миф. Есть нечто гораздо более глубокое: классовая симпатия, симпатия народа страны незавершенных революций к стране, сумевшей осуществить революцию одним махом.
Конечно, Англия сразу объявила русских союзниками, Америка — в некоторой степени тоже. В воздухе витает подобие надежды. В метро все больше билетов, разорванных в виде V — «Victoire» или H — «Honneur» де Голля. Что-то шевелится, дергается в полном, впрочем, покое и во все далее идущих коллаборационистских действиях Виши. Сирия «героически» защищается от неспешного вторжения англичан.
13.7.1941
Адская жара. Англичане заняли Сирию, хотя позавчера по всему Парижу расклеили плакаты с надписью «Зачем мы сражаемся в Сирии?». В самом деле: зачем? Руки опускаются от глупости этой пропаганды и лжи, возведенных в ранг наивысшей инстанции в современной Европе.
Завтра 14 июля, выходной; необходимо провести его в уединении и тишине — никаких празднований и демонстраций.
Прошло три недели «крестового похода против большевизма» (нынешнее официальное название) — и ничего. Даже фронт не прорвали. Русские отступают медленно, уничтожая за собой всё, и сражаются.
16.7.1941
Наконец-то стало прохладнее. Жара нас высосала. Питаемся неважно, мало мяса, и организм плохо переносит малейшее усилие. Фруктов тоже мало, и очень дорогие. Трудно свести концы с концами, мы, помимо моей зарплаты, вынуждены тратить деньги из наших сбережений. Правда, с первого июня мне прибавили 1,15 фр. в час (общее повышение заработной платы по всей Франции), но и этого не хватает. Несмотря на декрет о замораживании цен, все усилия остановить их рост не дают никаких результатов. 14 июля были демонстрации, в основном в Латинском квартале. Там разбили стекло витрины в немецком книжном магазине, полиция срывала у людей прикрепленные к одежде трехцветные букетики и разгоняла девушек, идущих по трое в синих, белых и красных платьях. Сегодня в газетах появились предупреждающие статьи: пусть вам не кажется, что вы можете делать все, что вам нравится. То, что у вас есть, — одолжение с нашей
