Лютый остров - Юлия Остапенко

Едва он успел подумать об этом, она глаза открыла. Моргнула удивленно, будто не зная, где очутилась и кто перед ней. Орешник взял женину руку, вялую, безвольную, сжал в теплых ладонях, пытаясь согреть, и в который раз уже за годы их жизни вместе не зная, что ей сказать, и еще меньше зная, что у нее на уме. Она тоже говорить ничего не стала, только застонала тихо и отвернулась. «Где ты была, жена моя? – подумал Орешник с тоской. – Что делала? Плясала с бесами на поляне под лунным светом, а может, и с самим Черноголовым? Что будет с тобой? А со мной – что?..» И, сам не зная зачем, погладил ее по голове, там, где поблескивала серебряная прядка.

Она проспала весь день и всю ночь, а наутро встала почти совсем бодрая, только чуть бледнее обычного. Посеребрившийся висок прикрыла синей лентой и через час уж смеялась над чем-то вместе с Желаном во дворе, пока Орешник у себя наверху сверял счета в расходной книге. Будто и не было ничего, а все же Орешник знал – что-то было. Что-то происходит, или случится вот уже совсем скоро. Он гнал от себя эти мысли, и все ж заливистый смех Желана, доносящийся снизу, и низкий голос Медовицы раз за разом возвращали его к ним.

Счастье, пусть странное, с тяжелым стальным привкусом, но все ж таки счастье, которое было им отпущено – вечное ли?

И кое-что впрямь случилось на другой же день, да только вовсе не то, чего Орешник, сам не зная, ждал и страшился.

Утром Медовица ушла на рынок – поглядеть, как дела обстоят на Орешниковом ряду. Ушла одна – а вернулась, ведя за руку девочку лет семи. Грязную, оборванную, и такую маленькую, что без труда бы могла спрятаться в Медовицыном коробе для рукоделия. Девочка озиралась затравленно, испуганно, видно было, что страшно ей вот так идти незнамо куда вместе с чужою женщиной и что хочет малышка плакать – а не плакала почему-то. Медовица завела ее на двор и отдала слугам, велела выкупать, вычистить да одеть по-людски. Орешник видел все это через окно и вышел узнать, в чем дело. Девочка увидела его и вздрогнула, будто ей по спине хворостиной прошлись, губки ее изогнулись – ну точно, сейчас кинется в рев. А руки дворовых уже тянули ее прочь, на задний двор, уводя от ворот.

– Это что же за пташку ты привела? – спросил Орешник, и Медовица спокойно ответила:

– Ученицу себе нашла.

– Где?

– На рынке. Она в твоем ряду под лотками пряталась. Костко, негодник, ее там подкармливал – я давно тебе говорила его прогнать. А вот сегодня обнаглела и попыталась стянуть с прилавка меру сукна. Хорошо, что я рядом была, поймала ее.

– Так она воровка? Чему же ты учить ее станешь? Разве след...

– Я сама решу, что след мне и что не след, – сказала его жена и пошла на задний двор – поглядеть, как выполняют ее приказ.

Девочку вымыли, как Медовица велела, расчесали, накормили, дали в руки тряпичного скомороха Морковку, которым еще недавно меньшой сын, Иголка, забавлялся. Орешник зашел посмотреть ближе к вечеру – любопытство его разобрало, никогда он не замечал в своей жене сострадания и жалости к беднякам, а тут такое... Девочка сидела на скамье, сжимая куклу обеими ручонками с силой, будто в клочья ее порвать хотела, и вид у нее был такой, словно лютой погибели ждет в любой миг. Медовица сидела с нею рядом, обнимая ее за плечо, время от времени гладила по голове, поправляла черные прядки, выбивающиеся из-под лент. Девочка была чернявая, как фарийка, с черными-пречерными глазенками, блестевшими, словно бусинки. Орешник подумал, что похожа она на сороку, верней, сороченка – крохотного и взъерошенного, выпавшего из гнезда. А потом услыхал, как Медовица ее по имени называет – Иволга. Ну, почти угадал...

– Тебе у нас хорошо будет, девонька, – говорила Медовица голосом мягким, ласковым, ровнехонько тем самым, каким давным-давно обращалась к Орешнику на смотринах. – В тепле будешь, в достатке, всегда сыта, в платьях красивых станешь ходить – какие хочешь тебе сошью. Не дала мне Радо-матерь доченьки, только сыновей-оболтусов, так я тебя буду любить, как родная мать.

– Не надо, – прошептала девочка в ответ, стискивая болтавшегося в юбках ее Морковку так, что бедолага колпаком своим красным в пол ткнулся. – Пустите меня, госпожа... светлая госпожа... пустите, я пойду...

– Куда ж ты пойдешь? Сама сказала: ни дома, ни родителей у тебя нет. Побираешься да на базарах воруешь. Сегодня я тебя поймала, да повезло тебе, я добрая. А ну как завтра схватят тебя кнежьи дружинники – что тогда? Руки тебе отрубят да в темницу бросят, там и помрешь.

И так ласково, так нежно она это говорила, и гладила, гладила девочку по голове.

Иволга повернулась и посмотрела вдруг на Орешника, кажется, только теперь его заметив. И столько страха, столько мольбы и муки было в глазенках ее, что внутри у него все съежилось. Да на что сдалась его ведьме-жене эта несчастная девочка? Какое зло на сей раз задумала, тварь подлая?

Он подумал, что настал час наконец-то проявить хоть толику твердости; рот уж раскрыл, чтоб велеть жене не силовать дитя и не стращать, но тут Медовица подняла на него глаза. И – как всегда, будто отрезало, все мысли из головы тут же повылетали. Беспомощно Орешник смотрел, как Медовица выводит девочку из горницы, крепко держа ее за руку, и на самом пороге уже снова поймал Иволгин взгляд – пронзительный, взывающий к милосердию...

– Где девочка? – спросил Орешник Медовицу тем же вечером, когда вошла она в спальню и стала расплетать косы.

– В чулане, – отозвалась та, поглядывая на себя в зеркало, водя гребнем по роскошным своим волосам. – Упрямится, негодная. Сбежать хотела, так я ее заперла – денекдругой посидит, одумается.

– На что она тебе сдалась? Зачем ты ее силуешь? Медовица не ответила ничего. Вместо этого обернулась, встала, стянула сорочку через голову. И хотя не юной была она уже, у Орешника вновь от одного лишь вида тела ее перехватило дух – ровно как одиннадцать лет тому, когда подглядывал за нею в бане, не смея и помыслить, что белое это тело однажды само дастся ему в руки. Медовица постояла перед ним немного, положив руки на широкие бедра, покачиваясь на носках, потом повела ладонями выше – по животу, по-девичьи тонкой талии, будто и не рожала вовсе, подхватила руками большие, сочные груди, пальцами придавила вишневые соски... Орешник вскочил и кинулся к ней, схватил, сжал. А она засмеялась чуть слышно, откидывая голову в сторону, подставляя его губам лебяжью шею.

Как ни крути, а похоть Медовица Древляновна будила в Орешнике столь же легко и играючи, как и страх.

Девочка-приблудка так у них и осталась.

Уж неведомо, что там наговорила ей злая женщина, чем запугала, что посулила, – а осталась Иволга и сбежать не пыталась больше. Медовица отделила ей горницу рядом со своей, всем сказала, что девочка эта теперь – дочка ее. Соседи потолковали про это немного, да и угомонились – все знали, что после рождения быстро умершего четвертого сына Медовица больше забеременеть так и не смогла. Не всякая в на ее месте взяла приемную дочку; умилялись соседи Медовицыной доброте. И никакого удивления ни в ком не мелькнуло – а только того Медовице и надо было.