Маленький, большой - Джон Краули

О том, что этот городской дом входит в число тех трех, где имеется полный патентованный Космооптикон, или Театрум Мунди [10], Хоксквилл знала еще до того, как его купила. Ее забавляла идея заполучить жилище, которое будет венчать такой громадный, окованный в железо талисман — символ небес ее сознания. Она не ожидала, однако, что он будет так красив, а кроме того, полезен (в этом она убедилась, когда отрегулировала его в соответствии с давно обдуманным принципом и он пришел в движение). Ей почти ничего не удалось узнать о разработчике этого Космооптикона, и потому можно было только догадываться, для каких целей он предназначал свой механизм (быть может, всего лишь для забавы), но она внесла дополнения, о которых он не подумал, и теперь, просовываясь в крохотную дверь, ступала не только в пределы Космоса, изящные детали которого, из цветного стекла и кованого железа, с часовой точностью совершали круг за кругом. Открывшаяся Хоксквилл картина показывала текущий миг Мировой Эпохи.

Собственно, хотя Хоксквилл скорректировала Космооптикон в соответствии с положением реальных небесных тел, он все еще работал не вполне точно. Даже если создатель знал об этом недостатке, он не имел возможности в таком грубом механизме из зубчатых колес воспроизвести медленный и безбрежный спуск Вселенной по зодиаку, так называемое предварение равноденствий — невообразимый и величавый кругооборот, совершаемый точкой весеннего равноденствия. Пройдет около двадцати тысяч лет, прежде чем она вновь совпадет с первыми градусами Овна, где, согласно астрологии (условность, принятая ради удобства), она находится всегда. То же положение было зафиксировано в Космооптиконе, когда он впервые попал в руки Хоксквилл. Нет: единственно верной картиной времени являлись сами переменчивые небеса и их совершенное отражение в мощном уме Ариэл Хоксквилл, которая знала, какое это было время. А окружавший ее механизм был, в сущности, всего лишь грубой карикатурой, хотя довольно привлекательной на вид. В самом деле, подумала она, садясь в зеленое плюшевое кресло в центре этой маленькой вселенной, очень привлекательной.

Хоксквилл расслабилась в теплом потоке зимнего солнца (к полудню внутри этого стеклянного яйца будет жарко как в пекле — тут его создатель, видимо, тоже промахнулся) и подняла взгляд. Голубая Венера в тригоне с кроваво-оранжевым Юпитером — узорчатые сферы из дутого стекла, каждая схвачена меж тропиками кольцевой опорой; зеркальная Луна, как раз заходившая за горизонт; крохотный молочно-серый Сатурн с кольцом, как раз поднимавшийся над горизонтом. Сатурн в восходящем доме, пригодный для того специфического рода медитации, которым ей сейчас надлежало заняться. Щелк: Зодиак сдвинулся на градус, дама Весы (освинцованные драпировки в стиле ар-нуво делали ее слегка похожей на Сару Бернар; в чаше весов лежал предмет, который всегда казался Хоксквилл сочной гроздью темно-красного винограда) поднимала свои ступни из южных вод. Настоящее Солнце вовсю жарило сквозь нее, так что черт ее было не разобрать. А они, конечно, присутствовали на однотонно-голубом дневном небе, выжженные дотла и невидимые, но они присутствовали, присутствовали за этим жарким сиянием, конечно, конечно, конечно… Хоксквилл уже ощущала, что ее мысли делаются упорядоченными, как краски и обозначенные градусы Космооптикона вносят порядок в недифференцированное свечение небес; ощущала, как открываются двери ее внутреннего «театра мира», как помощник режиссера трижды ударяет посохом о подмостки, давая сигнал поднимать занавес. Гигантская, опиравшаяся на звезды машина ее Искусственной Памяти начала вновь выкладывать перед ней детали загадки Рассела Айгенблика. С увлечением берясь за работу, Хоксквилл чувствовала, что никогда еще ее силы не были испытаны задачей столь странной, а также столь важной для нее самой; ни одна задача не требовала пойти так далеко, погрузиться так глубоко, зреть так широко и думать так напряженно.

В картах. Ладно. Посмотрим.

Глава вторая

…la que, en volto comenzando humano

acaba en mortal fiera,

esfinge bachillera,

que hace hoy a Narciso

escos colicitar, desdenar fuentes…

…та, что вслед за Сфинксом носит

лик женский над звериным лоном,

чей глас лукавый отвращает

Нарцисса нынешнее семя

от вод и гонит вслед за Эхо…

Оберона разбудило жалобное мяуканье.

«Заброшенный ребенок», — подумал он и вновь погрузился в забытье. Затем послышалось меканье коз и утренняя зоря, хрипло и сдавленно пропетая петухом. «Треклятое зверье», — произнес он вслух и начал было засыпать, но тут вспомнил, где находится. Неужели он действительно слышал меканье и кудахтанье? Нет. Это был сон или городские шумы, преображенные сном. Но пение петуха повторилось. Закутавшись в одеяло (очаг давно погас, и в библиотеке было холодно, как в могиле), он подошел к окну с частым переплетом и выглянул во двор. Джордж Маус, в высоких резиновых сапогах, как раз возвращался после дойки, неся в руках ведро молока, от которого шел пар. На крыше сарая худой петух породы «род-айлендская рыжая» взмахнул подрезанными крыльями и исторг из своей глотки новый крик. Оберон видел внизу Ветхозаветную Ферму.

По сравнению с другими фантастическими проектами Джорджа Мауса Ветхозаветная Ферма имела то преимущество, что была порождена необходимостью. В те нелегкие дни всем, кто желал заполучить к себе на стол свежие яйца, молоко, масло и притом не разориться, приходилось самим озаботиться производством этих продуктов. В прямоугольнике принадлежавших Маусу строений так или иначе давно уже никто не обитал; внешние окна были забиты жестью или почерневшей фанерой, двери заделаны блоками из шлакобетона. Дома превратились в пустотелую крепостную стену, которая окружала ферму. Теперь в бывших комнатах сидели на насестах куры, в садовых строениях раздавались веселые или горестные крики коз, кормушкой которым служили ванны на когтистых лапах. Голый бурый огород, занимавший большую часть внутриквартального заднего двора, куда Оберон смотрел из окна библиотеки, покрылся в это утро изморозью; из-под остатков кукурузы и капусты выглядывали оранжевые тыквы. Какая-то смуглая невысокая женщина осторожно взбиралась и спускалась по пожарным лестницам из кованого железа, исчезала в лишенных рам окнах и вновь появлялась. Пронзительно пищали цыплята. На женщине было блестящее вечернее платье; собирая яйца в сумочку из золотой ткани, она дрожала. Вид у нее был недовольный. Она крикнула что-то Джорджу Маусу, но тот только глубже надвинул налицо широкополую шляпу и потопал прочь.