Ветер, ножницы, бумага, или V. S. скрапбукеры - Нелли Мартова

Она вышла в коридор, сжимая в руке теплый радостный мячик, и чуть не столкнулась с клоуном, даже ойкнула от неожиданности. Нарисованная улыбка, лицо в белой пудре, красный накладной нос и беретка с помпоном – разве ожидаешь увидеть такое в офисном коридоре? Она на всякий случай помотала головой, и видение развеялось – перед ней стоял Альберт Фарисеевич. Кто бы только мог подумать! Его нынешнее место в каком-то смысле не так уж далеко от истинного предназначения. Вот только родная нота вряд ли себя проявит, пока он работает шутом при директоре, а не для зрителей. И скорее всего, для него выбор уже сделан раз и навсегда, не сможет он перешагнуть через себя и радикально сменить профессию. Даже жалко его!

– Здравствуйте. – Она сочувственно улыбнулась ему, а он только кивнул в ответ, чем-то озабоченный.

Софье вдруг стало до чертиков любопытно посмотреть в новом ракурсе на Шалтая-Болтая. Она припомнила подходящий предлог и направилась в кабинет директора. По дороге ее остановил Пчелкин:

– Софья Павловна, ну почему я опять должен учить работать ваших девочек?

– А что опять случилось?

– Вчера в трех коробках тома разложили не по порядку. И на титульной странице первого тома – какое-то пятно. Селедку вы, что ли, едите прямо на документации?

– В следующий раз исправимся, – улыбнулась она, ей не терпелось добраться до Шалтая-Болтая.

– Ну как же вы не понимаете! Проектная документация – это не просто готовый продукт. Это лицо нашей организации! Вот будут в гостях у нашего заказчика коллеги, посмотрят на этот том, и что о нас подумают? Мы должны сделать так, чтобы с нами всегда хотелось работать, чтобы наш продукт был самым лучшим, и чтобы это было видно по первым же страницам. А у вас там пятно.

Послушав Тимофея, хотелось взять в руки флаг и лезть на баррикады, выкрикивая: «Ура нашей проектной организации!» Нет, политик из него не выйдет, он слишком принципиальный. А вот проповедник… такой бы повел паству за собой, церковных прихожан хлебом не корми, дай послушать такого горячего, убежденного товарища, который совершенно точно знает, как всем правильно нужно жить. Софья представила себе Пчелкина с бородой и в рясе и сделала такое лицо в попытке сдержать смех, что он только молча покачал головой, махнул рукой и пошел по своим делам.

Софье повезло – у директора как раз никого не было. Она сидела в кресле для посетителей в его кабинете. Смотрела, как он разговаривает по телефону и улыбается, а свободной рукой подписывает бумаги и делает глазами знак секретарше, чтобы принесла кофе. Она влезла в свою кипу бумаг, помяла мячик. Кем бы он мог стать? Ни одной мысли в голову не приходило. Она мяла его снова и снова, пока Шалтай-Болтай не уставился на нее удивленно. Тогда она убрала руку и улыбнулась ему. Он договаривался с кем-то о встрече, записывал время в календаре, и ей вдруг померещился поток.

Он был на своем собственном, родном, ему предназначенном месте. Вот почему он в офисе улыбается чаще всех. Управлять, организовывать, состыковывать, находить общий язык, разрешать конфликты, ублажать заказчиков и проверяльщиков, быть строгим, но справедливым отцом коллективу, не отказывая себе в удовольствии иметь любимчиков, строить стратегические планы и тактические атаки – все это было его родной стихией. Здесь он был королем собственного королевства, и для него оно было волшебным. Софья улыбнулась, пробормотала: «Зайду как-нибудь в другой раз» – и тихонько вышла. Шалтай-Болтай извинительно развел руками.

До самого вечера Софья ходила по этажам, заглядывала в кабинеты, что-то спрашивала и рассматривала людей с таким любопытством, будто она видела их впервые, и в то же время от того, разглядит она в них что-нибудь или нет, словно зависела вся ее жизнь. И в каждом человеке, пусть на самом глубинном, невидимом слое, находилось то, что под действием поразительного мячика с детской радостью просыпалось и звучало в резонанс с ее внутренней струной. И каждый был ей симпатичен, и сыпались вокруг толстые скорлупки. Если бы могли они мановением волшебной палочки стать реальными, она бы все коридоры засыпала шелухой своих рассыпающихся оболочек.

Стоило Софье перестать каждые десять минут мять руками тряпичный радостный мячик, как офис менял свой цвет. Снова серыми и неприветливыми становились лица, снова возникало ощущение, что на этой офисной планете она – инопланетянка, зеленый человечек с рожками вместо ушей.

Под конец рабочего дня в буфете Софья столкнулась с сотрудником, которого она не знала, но лицо показалось ей смутно знакомым. Где она встречала его раньше – на общем собрании, в столовой, в очереди за ключами на вахте? Нет-нет, где-то в совсем других обстоятельствах. Парень носил дорогой серый костюм в тонкую полоску, белую рубашку и неплохой галстук. На безымянном пальце – обручальное кольцо, на мизинце другое, серебряное, из кармана торчал ежедневник. От него веяло таким холодом, что Софья почувствовала – между ней и этим миром все еще есть преграда. Он отхлебывал кофе и говорил в блестящую черную трубку, похожую на панцирь огромного насекомого:

– Солнышко, у меня много работы. Нет, я не могу забрать Костика. Обещаю, в следующий раз. Я в зоопарк его свожу в выходные, честное слово.

Он опустил телефон, их глаза на мгновение встретились. Усталые, серые глаза и выглаженный костюм – вместе они идеально вписывались в офисные стены. Софья сразу вспомнила, где видела его раньше. Это он требовал бант, когда она заворачивала игрушечную машинку и представляла себе хохочущего карапуза. И сразу же поднялась внутри горячая волна, и она почувствовала ответное тепло, как если бы их вдруг соединил невидимый инфракрасный луч.

– Ваш сын, наверное, очень любит игрушечные машинки? – спросила она.

Парень молча кивнул, поправил галстук.

– Купите ему сегодня еще одну.

Он нахмурился, будто хотел сказать: «Не ваше дело», – но потом передумал, словно тоже почувствовал связывающий их лучик, и произнес:

– Да, пожалуй, куплю.

Вокруг Софьи треснула и рассыпалась в прах еще одна, очередная оболочка, ей померещился хруст. Сотрудники офиса, закованные в костюмы, как в панцирь, задушенные галстуками, носящие бледные, будто инеем покрытые лица, и покупатели в отделе упаковки – те, кто смущенно улыбается, кто несет с собой искренние и теплые чувства, чтобы запаковать их в синие банты и розовую бумагу, – это одни и те же люди.

Это сам офис – невидимый дирижер послушного оркестра – заставляет их играть фальшивую, вымученную ноту. Они злятся и срываются друг на друге, они иногда ненавидят себя и всех вокруг, мир становится для них враждебным и чужим, как недавно для Софьи, и они верят, что за свое существование нужно все время бороться. А все потому, что они себя не слышат. Их заглушает махина отлаженного, хромированного офисного колеса, ни на мгновение не дает им побыть в тишине, чтобы вдруг случайно они не посмели выбиться из общего стройного хора. Некоторые из них играют чужую мелодию так долго, что уже никогда не услышат тихий голос собственного сердца. Его звучание искажается, и тогда кажется, что бравурный деловой марш – и есть истинная родная нота, а значит, нет в мире внутренней радости, а есть только холод и одиночество. И чтобы не было мучительно пусто от того, что нет с миром настоящего резонанса, хитрая офисная машина подменяет его фальшивым мажорным вальсом – командообразованием и корпоративными вечеринками. Тогда каждый на мгновение чувствует себя частью чего-то целого и важного, но уже в следующий миг остро ощущает внутри пустоту и тут же стремится заглушить ее бутылкой водки или телевизионным сериалом. От этих мыслей у Софьи сводило скулы и подступал комок к горлу.

Забыть голос своего сердца, испытать однажды, каково это – когда весь мир входит в резонанс с твоей внутренней стрункой, когда все вокруг откликается и поет вместе с тобой, и забыть настоящую сладость жизни, какую не заменит никакой на свете торт, – что может быть страшнее?

Сколько их – потерявшихся, марширующих, напевающих себе под нос все подряд или навсегда замолчавших в бесплодной попытке услышать свою родную ноту?

На Софью вдруг накатилась такая черная волна, что она судорожно сжала в руке тряпичный мячик, чуть не порвала открытку. Сжала и сказала сама себе:

«Больше всего на свете я люблю делать открытки».

Она представила, как берет в руки ножницы, и льется по рукам, преломляется, как луч солнца сквозь цветное стекло, волшебный поток… и тогда весь мир становится ею, и она становится всем миром. Вот он – момент, ради которого стоит не просто жить – совершать безумства.

Софья ушла с работы в половине шестого, еще до конца рабочего дня. Дома отказалась от ужина, только прихватила, не удержалась, два пирожка прямо из сковородки, и бегом поднялась в мансарду. Отец посмотрел на нее обеспокоенно, мама руку на лоб положила – уж не заболела ли?