Повседневная жизнь царских дипломатов в XIX веке - Борис Григорьев

В царской России консульские функции часто осуществлялись губернаторами пограничных губерний, командующими армиями, находившимися на чужой или пограничной территории, а также капитанами морских судов. Вот любопытный документ о присоединении Сахалина к империи и пожаловании его жителям российского подданства:

«1806 года октября…дня. Российский фрегат "Юнона" под начальством флота лейтенанта Хвостова[118]. В знак принятия острова Сахалина и жителей оного под всемилостивейшее покровительство российского императора Александра I старшине селения, лежащего на восточной стороне губы Анивы, пожалована серебряная медаль на Владимирской ленте. Всякое другое судно, как российское, так и иностранное, просим старшину сего признавать за российского подданного».

Как мы уже говорили, в обязанность консульств входят учёт русских эмигрантов в стране пребывания и наблюдение за русской колонией. Естественно, Третье отделение использовало их для сбора сведений о неблагонадёжных русских подданных. Дело это было щекотливое и для дипломатов непривычное. А. И. Герцен в своей книге «Былое и думы» описывает, как его неожиданно навестил российский консул в Ницце и передал ему повеление Николая I вернуться обратно в Россию. Консул, по всей видимости, человек мягкий и совестливый, воспринял это поручение не без внутренней борьбы. Александр Иванович, у которого накануне русское правительство отняло родовое имение, отнюдь не был настроен любезничать и всю свою ненависть к самодержавно-крепостническому строю обрушил на бедного чиновника.

Консул, зачитывая присланную из Петербурга бумагу, встал, но не из уважения к хозяину дома, как было подумал Герцен, а из уважения к тем, кто его послал: к графу К. В. Нессельроде и шефу жандармов графу А. Ф. Орлову. Каково же было удивление консула, когда он услышал от хозяина, что тот никуда ехать не собирается.

— Да как же это? — сокрушался консул. — Позвольте, чего же я напишу? По какой причине? Что же я скажу — ведь это ослушание воли его императорского величества!

— Так и скажите, — предложил Герцен.

— Это невозможно, я никогда не осмелюсь написать это, — лепетал чиновник и всё больше краснел. Он предложил Герцену сказаться больным, но тот, естественно, отказался. Договорились, что Герцен сам напишет ответ в Петербург, адресованный графу Орлову — вариант обращения Герцена к себе лично консул отверг, опасаясь неприятностей.

Позже русские дипломаты, конечно, свыкнутся с поведением революционеров и услышат от них и не такие дерзкие ответы. А пока — на дворе стоял 1849 год — им всё это было в новинку, странно и страшно.

Писатель В. В. Крестовский, отправившийся в 1880 году в кругосветное путешествие с экспедицией адмирала С. С. Лисовского, в турецком городе Смирна имел возможность общаться с почётным консулом России, который выступал в роли экскурсовода по местному базару для русских моряков. Это был любезный и очень обязательный человек, но имел один недостаток: он не только не говорил, но и не понимал ни слова по-русски. «При всех достоинствах таких консулов позволительно, однако, усомниться в их полезности, — сетует писатель. — И в самом деле, для кого и для чего они здесь существуют?» Ведь ни один русский приказчик или купец, не владеющий французским, турецким или греческим языками, не смог бы объяснить ему своё дело! Значит, нужно искать переводчика, владеющего умением написать деловую бумагу и оформить её в соответствии с канцелярскими требованиями. «Представьте же, какая это сложная… и дорогостоящая процедура, — возмущается писатель, — и каким это способом будет какой-нибудь Пахом Ферапонтов… из Весьегонского уезда отыскивать себе переводчика, если даже в составе лиц, служащих в консульстве, нет ни одного человека, понимающего по-русски?»

Очевидно, что Крестовский, будучи формально прав, не учитывал трудности для Министерства иностранных дел России подобрать в таком захолустье, как Смирна, стоящего человека, владеющего русским языком: «Небось, англичане нигде не посадят на такой пост человека, не знающего по-английски, да и никто, кроме нас, этого не делает». Писателя возмущает, в частности, то обстоятельство, что почётные консулы используют своё консульство в личных целях — для улучшения своего гешефта. В большинстве своём, по его мнению, это люди из тех русскоподданных армян, евреев и греков, которые приняли подданство исключительно для того, чтобы ускользнуть от турецкой юрисдикции и под покровительством МИД России творить свои тёмные делишки. «Такие "русскоподданные" в громадном большинстве своём составляют то, что называется нравственной сволочью», — заключает он. (При этом он ошибочно полагает, что внештатные консульства находились на содержании русской казны.) Что ж, в семье не без урода, прохиндеи и недобросовестные люди были и среди почётных консулов. Что касается англичан и других наций, то и у них с этим делом было не так уж мало проблем.

Взору всякого постороннего человека, знакомившегося с жизнью консулов в качестве туриста, обычно представляется экзотическая и умилительная картинка, приводящая наблюдателя в полный восторг. Так случилось и с Крестовским. Русское консульство в Нагасаки расположено над районом Омуру застроенном европейскими негоциантами в колониальном стиле со своеобразной примесью «японщины», сообщает В. В. Крестовский. Чтобы попасть в консульство, нужно было подняться с набережной по дорожке вверх, миновать католическую миссию, свернуть вправо мимо старых тенистых деревьев и живых изгородей и выйти к одноэтажному деревянному домику на каменном фундаменте с русским государственным гербом при входе.

«Домик построен в русском вкусе, с резными из дерева (впрорезь) полотенцами, петушками и коньками на гребне крыши и над фронтоном сквозного крыльца, через площадку которого вы проходите прямо в сад консульства, — пишет Всеволод Владимирович. — При офисе… маленький дворик, и тут на высоких бамбуковых шестах качаются три презабавные макаки, одна из которых преуморительно отдаёт честь входящим, прикладывая руку к виску и громко щёлкая языком». Жилая часть дома украшена застеклённой верандой, из которой открывается прекрасный вид на залив, усыпанный судами, на набережную и противоположный берег.

Сад при консульстве, окружённый каменной стеной, был тоже своего рода шедевром. Великолепные кусты больших белых роз вместе с вызревающими померанцами и миканами проникали своими ветвями в окна консульства. Латании и саговые пальмы, лавр и слива, многообразие хвойников, азалий и магнолий, гигантских камелий, криптомерии, а также клёнов и камфорных пород деревьев поражали своей роскошью, удивительными запахами и прохладой.

Одним словом, нашему воображению представляется совершенно идиллическая картина. Казалось, консульство было именно тем местом, где любой человек, в том числе и консул Российской империи, найдёт себе утешение и отдохновение от всех превратностей жизни. Самому консулу, естественно, так не казалось.

Консул В. Я. Костылёв принял адмирала Лисовского и сопровождавших его лиц с удивительным радушием и гостеприимством. Он суетился и угощал дорогих гостей папиросами, сигарами и прохладительными напитками и не уставал повторять, как ему было приятно, прожив много лет на чужбине, увидеть вдруг «свежего человека с родины».

— Да разве здесь так плохо? — удивились гости. — Глядите, какая прелесть!

— А бог с ней, с этой прелестью! Неплохо здесь — что Бога гневить, но… всё тянет туда… Тоска берёт порой… Вот что!

Костылёв был истинно русским человеком, который не мог долго находиться вдали от родины. Томление!

Члены экспедиции в августе-сентябре 1880 года при посещении японского порта Нагасаки были приятно удивлены неожиданной встречей с другими своими земляками. Во время прогулки с Костылёвым по набережной канала они неожиданно услышали до боли знакомые звуки «Камаринского». Когда подошли поближе к источнику звуков, то прочитали вывеску, исполненную аршинными буквами: «Санкт-Петербургский трактир». Большие широкие окна трактира были настежь открыты, и изнутри неслись мощные звуки не то органчика, не то шарманки. За столами расселось около двух десятков матросов, несколько человек, обнявшись друг с другом, как кавалер с дамой, с серьёзными выражениями на лицах топтались посредине комнаты, изображая нечто вроде вальса. Девчонка лет двенадцати крутила ручку шарманки, поставленной на почётное место возле буфета.

«…Не успели мы остановиться на минутку, — пишет В. В. Крестовский, — чтобы взглянуть на эту оригинальную сцену, как из раскрытых дверей выскочили нам навстречу хозяин этого заведения со своею супругой и несколько чумазых ребятишек, уцепившихся за её юбку. Хозяин словно каким-то собачьим нюхом почуял в нас русских и потому сразу на русском языке любезно приветствовал с благополучным прибытием». По акценту сразу было понятно «семитическое происхождение сего джентльмена», продолжает Крестовский. С первых же слов он заверил гостей, что он «з Россия, з Одесту».