Дерианур - море света - Ольга Елисеева

Князь глянул в его участливое лицо и, поняв, что фаворит правда искренне испугался за него, произнес деревянными губами:

-- Я не делал ей предложение. Это была ее ш-шутка.

Молодой вельможа побледнел и выпрямился.

-- Боже мой. Какой ужас. Эти ее вечные выходки!

Будучи не первый год знаком с балованной императорской крестницей, Шувалов, видимо, отлично понимал, о какого рода "шутках" идет речь.

-- Иван Иванович, - застонал князь, схватив фаворита за рукав. Спасите меня.

Шувалов печально покачал головой.

-- Я ничего не могу сделать. Ее Величество всей душой желает устроить судьбу Екатерины Романовны. Даже если я осмелюсь доложить о недоразумении, она скажет: "Значит Катя имела причины так пошутить. Не лишать же ее счастья", или "Следует наградить ее за бойкость". Решения своего она все равно не изменит, а если вы огласите случившееся, то лишь подвергнетесь всеобщему осмеянию. Поверьте мне, лучше жить под каблуком, чем быть этим каблуком раздавленным. У вас дорога либо под венец, либо в крепость.

Михаил Иванович закрыл лицо руками. Шувалов огляделся и, никого не заметив, опустился рядом с Дашковым.

-- Ну что вы, право? Что же теперь поделаешь? На все царская воля. Не противьтесь своей судьбе. Народ правду говорит: стерпится - слюбится.

Плечи Михаила Ивановича затряслись.

Вице-канцлер позевывал, императрица предалась во власть музыки, Шувалов казался рассеян и поминутно хмурился. Утренний разговор с несчастным Дашковым оставил болезненный осадок у него в душе. Весь день он старательно гнал печальные мысли, Бог с ним, с Дашковым, о самом себе. Вдруг так накатит, и глаза смотрят в бумагу сквозь дрожащую горячую пленку - ничего не видно! А вечером изволь быть весел, остроумен, разговорчив. Хорошо хоть в катере темно - та же резь в глазах.

Сопровождая Ее Величество в итальянскую оперу, Иван Иванович столкнулся с юной девицей Воронцовой. Елисавет кивнула крестнице и проследовала дальше, а в ложе сказала ему:

-- Что ж ты, Ваня? Ступай поздравь Катеньку, и от меня тоже. Она одна сидит, а мне бы с Михаилом Илларионовичем перемолвиться.

Шувалов едва сдержался, чтоб не поморщиться, и, изобразив на лице крайнее удовольствие, вышел.

Ложа Воронцовых, где одиноко восседала Екатерина Романовна, располагалась рядом. Иван молча вошел и остановился у стены.

-- Добрый вечер, граф, - рассеянно кивнула ему девушка. - Вас, кажется, выгнали для решения важных государственных дел?

"Дрянь", -- подумал Шувалов.

-- Все государственные дела, сударыня, -- с ледяной улыбкой произнес он, -- Решаются не в опере, а в будуаре, но временами стоит создавать у таких людей, как ваш дядя, иллюзию собственного веса.

-- Вы с порога взялись говорить колкости?

-- Помилуй Бог! - Сиятельная улыбка намертво приклеилась к лицу фаворита. - Просто я не люблю оставлять чужие колкости без ответа.

-- В таком случае своим двоюродным братьям вы, вероятно, сумели ответить еще пять лет назад?

В голосе Воронцовой зазвучали торжествующие нотки. Она таки сумела задеть его.

Иван Иванович не вспыхнул и не побледнел. Он откинулся к стене и, смерив девушку коротким презрительным взглядом, тихо, но внятно сказал:

-- А вы на удивление неприятный человек, Екатерина Романовна, если уже к 15 годам научились не замечать в других людей. Что за наслаждение, я не понимаю, топтать того, кто не может вам ответить? Я говорю о Дашкове. И знаете что? - Фаворит прищурился. -- Вы не будите счастливы.

-- А вы... Вы счастливы? - прошептала она, до белизны в пальцах стиснув подлокотники кресла.

Иван Иванович печально усмехнулся.

-- Мне помешала слабость. А вам, -- он помедлил, -- помешает неверно понимаемая сила.

-- Слабость - порок. - ехидно заметила Екатерина Романовна.

-- Может быть. - Шувалов серьезно смотрел на нее. - Я был послан поздравить вас. Но, видит Бог, язык не поворачивается.

Он раздраженно толкнул дверь и, промакнув лавандовым платком мокрый лоб, явился в ложе ее величества, как всегда улыбаясь.

-- Ваня, что ж ты так долго? Мы с Михаилом Илларионовичем уже не знали об чем беседовать, - весело сообщила ему Елизавета Петровна. Решено, едем ужинать к канцлеру. Я тоже хочу поздравить жениха и невесту.

"Снова здорова", -- подумал Иван Иванович.

Бедный Дашков страдал собственным присутствием в доме Воронцова. Шумная кампания нагрянула в 12-м часу. Императрица была весела и снисходительна, Иван Иванович бледен, вице-канцлер значителен, Екатерина Романовна зло косила глазами.

Елизавета Петровна вызвала его и "невесту" в соседнюю комнату и, взяв Михаила Ивановича пальцами за подбородок, ласково сказала:

-- Ну-ну, не дичитесь, дети. Я знаю вашу тайну. Шустер, князь. И ты, Катя, не смущайся. Хорош твой жених. Всем взял: и ноги не кривые, и глаза не косые. Крепких детишек тебе сделает, добрые будут офицеры.

У Михаила уже начала деревенеть шея и затекать руки от стояния навытяжку, а императрица все не отпускала его подбородок, будто сожалея о чем-то.

-- Я велю Бутурлину дать вам отпуск на шесть месяцев. - сказала она. - Счастливы, дети? Ну-ну, вижу, что счастливы.

Елисавет разжала пальцы и обернулась к Екатерине Романовне.

-- Вы так взволнованы, дитя мое. Успокойтесь. А то, подумают, что я вас бранила.

Когда императрица вышла, девушка подняла на Дашкова растерянный взгляд и виновато сказала:

-- Я не знала, князь, что дело зайдет так далеко.

-- Вам надобно выбирать шутки, сударыня. - устало ответил он.

Участь Михаила Ивановича была решена. Он отъехал в Москву к матери просить благословения и с тяжелым сердцем вернулся за невестой. Дашков сделался мужем нелюбимой, язвительной и чересчур умной женщины.

Еще перед свадьбой князь понял, что она не по злобе, а по детской безалаберности ляпнула тогда то, что ляпнула, и теперь сама стыдилась перед ним своего поступка. Михаил Иванович имел доброе свойство привыкать и смиряться с любыми обстоятельствами. К Екатерине Романовне он тоже привык и, видя искреннее, хотя и тщательно скрываемое раскаяние, простил дурочку, о чем честно сообщил ей как-то вечером.

Она была вне себя от радости.

-- Вот вам, князь, моя рука и будемте друзьями.

Это примирение, выраженное так нелепо, тронуло его. К тому же за месяц совместных неприятностей он успел заметить, что характер у его будущей жены прямой и сильный. Как раз такой, какой хотел бы, но не имел он сам.

Впрочем, венцом всех неурядиц стала брачная ночь. Недели за две до свадьбы Екатерина Романовна вдруг опять начала с трудом переносить суженного. И Михаил Иванович понял: бедная девочка панически боится грядущей близости с человеком совсем ей не милым.