Где ты, маленький "Птиль" - Сергей Вольф

— Да, да, конечно, — забормотала она. Поразительно, ключи от клуба были у нее с собой. Уже держа ключи в руках, я внезапно ощутил, что что-то с Финией творилось — что-то неладное. И, не желая перед полетом думать ни о чем плохом, я все же спросил, что с ней. На руках ее был ее малыш.

— Мой муж, а, Рук, там, внизу, — хрипло сказала она.

— С ним ничего не будет, Финия, — сказал я, почему-то убежденный в этом, а не просто для того, чтобы ее успокоить.

— Я знаю, я надеюсь, — сказала она. — Его просто… заставили. Главное, он не воевал, я знаю.

— Конечно, — сказал я. — Он ни в чем не виноват. Все будет хорошо, — говорил я, видя, как ей все же плохо и как она почти готова заплакать. Но она не заплакала, сдержалась. Только погладив ее по плечу и отойдя от трибун, я позволил себе связаться с Ир-фа и сказал ему о Финии с малышом и об а, Руке. Ир-фа не рассердился моему звонку, он сказал, что знает а, Рука, официанта, и знает, что он сразу же будет отпущен на свободу. Я еще раз извинился перед Ир-фа, и мы с Оли бегом бросились в нижний Тарнфил, лететь на машине в клуб. Мне не давала покоя мысль, что я уже все знаю про а, Рука, знаю, что он будет освобожден, а Финия — нет, и когда еще узнает. Пока мы с Оли быстро шли, у меня все время возникало желание вернуться к Финии, но именно ее гордость мешала мне: ни громко, ни шепотом я не смог бы сказать ей то, что узнал, и чего, возможно, не знали о своих близких политоры, стоящие рядом с ней.

И все-таки мне было неспокойно, и, когда я увидел быстро и низко летящего гелла, я замахал ему руками, как бы прося подлететь к нам. Он резко прервал полет, спустился на землю и тут же, поклонившись Оли, крепко обнял меня, хотя мы были незнакомы.

— Туда? — спросил я его, показывая рукой.

— Да, конечно, к квистории, опоздал вот, — сказал он.

— Очень большая просьба, — сказал я.

— Любая, — сказал гелл.

— Вы знаете Финию, жену а, Рука?

— Чемпионку, летательницу? Конечно.

— Она стоит на трибуне справа, у самого края прохода, ряду в третьем-четвертом. Шепните ей на ухо, совсем тихонечко, что я все узнал: а, Рука освободят сразу же.

— Передам, — сказал гелл. — Я слышал, вы с отцом улетаете?

— Да, — сказал я. — Очень скоро. Домой. На Землю.

— Я приду к космолету проводить вас, можно? — застенчиво спросил гелл, даже не думая о том, что вряд ли в толпе я его увижу.

— Обязательно, — сказал я. — Я буду очень рад. И папа тоже.

— Спасибо, — взлетая, сказал гелл. — Я все передам Финии.

…Мы с Оли вернулись часа через два, дома были Ир-фа, Орик, Пилли, Рольт, Сатиф и папа.

Капитуляция квистора и его окружения закончилась чуть ли не на полчаса раньше, чем все ожидали. Когда мы с Оли ушли, трижды еще повторился случай, как тот, с политором, руки которого были не связаны и он пытался стрелять. Многие политоры были освобождены на месте, в том числе и а, Рук. В какой-то момент из двери квистории появился бледный со связанными руками уль Триф, личный секретарь Горгонерра. Подойдя к комиссии, он попросил развязать ему руки, а также попросил дать ему мегафон. Ему позволили говорить, и он сказал:

— Политоры! Некоторое время назад в убежище возникли распри между военачальниками и некоторыми членами правительства квистора. Началась стрельба, в ход пошли ножи. Многие были убиты или очень тяжело ранены. — Громко он перечислил, кто именно был убит или ранен. — Политоры, должен вам сообщить, что бывший премьер Политории, квистор уль Горгонерр… в своем кабинете покончил жизнь самоубийством.

Он замолчал, наступила полная тишина. Потом вся масса политоров взорвалась страшным и долгим единым криком, и трудно понять, что это был за крик — слишком многое в нем соединилось: и ярость, и радость, и боль, и насмешка, и гнев, и гадливость, и разочарование, что он ушел от суда, и презрение, и стыд за слабость бывшего квистора, — много всего…

Мы с Оли довольно легко нашли квартирку а, Рука и вручили Финии ключи от клуба. Финия плакала, обнимая а, Рука, совершенно нас не стесняясь. А он смущался и краснел.

— Спасибо, — сказал он мне, провожая нас. — Спасибо, что вы успокоили Финию. — А сама она обняла теперь уже и меня, продолжая тихо всхлипывать, вроде бы уже по поводу того, что я и папа — улетаем на Землю.

О визите к Латору я уже и не говорю: это был какой-то смерч общей радости. Мы встретились вновь. Войне — конец. Он, Латор, почти в полной форме. А так, как Мики, именно Мики, летала, вопя, по квартире, я вообще не видел, чтобы летали: сумасшедшая какая-то акробатика!

…Что я могу сказать о том, как мы с Оли планировали — одни в огромном небе. Вряд ли я сумею описать то, что было в этот долгий час с моей маленькой душой. Ее распирало — это точно. Я ни о чем не думал — ни где я, ни что со мной. Я забылся. Забыл обо всем. О Политории, о войне, даже о Земле. И я почти потерял голову, когда мы с Оли, «разойдясь» далеко друг от друга на разных струях воздуха, вновь друг к другу возвращались или пролетали совсем рядом, касаясь друг друга руками.

11

Малигат умирал.

Еще неделю назад, стоя среди острых зубцов отвесной скалы над морем, он почувствовал, что ему пора уходить. Не сейчас, не в этот момент, час или день — но пора. Он ничего не знал об акте капитуляции, но что-то подсказывало ему, что пока над Политорией хотя бы немного парит дух Горгонерра, он, Малигат, уходить не должен. Потом вернулись его воины, принеся весть о победе, но он и так знал, что победа свершилась, и не это было для него сигналом к уходу. Ему нужно было ощутить именно акт капитуляции, хотя ощущение это не переходило для него в слова, ни даже в мысли.

Теперь он знал, что уходить пора.

Он объявил об этом племени, попросил вынести в центр деревни свое легкое большое деревянное ложе, накрыть его шкурами животных и положить на шкуры его оружие. Своими руками из других шкур он создал некое подобие длинной и высокой подушки, опершись на которую плечами, он полулежал теперь, окруженный воинами и женщинами своего племени и нами. Мы прилетели, радостные и веселые, ничего не зная о тяжкой церемонии. Нам сообщили об этом, и мы сникли. Друг Малигата Ир-фа, Орик, Рольт, Сатиф, Пилли и Оли и мы с папой — все были мигом смяты, перестроены, переиначены напрочь этой тяжкой вестью. До того, как Малигат сам возлег на свое ложе, видеть нам его не полагалось.

…Он лежал, высокий, стройный, худощавый и абсолютно спокойный в обычной своей одежде, без единого украшения. Как и его оружие, они лежали рядом с ним.

Не было ветра, солнце было мягким, совсем не палящим, молчали птицы, и даже журчание ближнего ручья можно было услышать, только специально к нему прислушиваясь.

Все стояли вокруг ложа Малигата в полной тишине, никто не шевелился и не смотрел на него, пока он не поднял высоко руку и не заговорил, так и держа руку высоко и прямо над своей головой — все время, пока звучал его ровный голос.

— Земляне, политоры и моро! — произнес он. — Я ухожу от вас. Так мне велят жилы моего тела, моя голова и мое сердце. Я рад, что все вы рядом со мной и помогаете переносить мне горечь от того, что я ухожу вдали от своей родины, на чужой земле. Живите в мире, руководствуясь законом доброты. Это самый важный и главный закон, выше его — нет ничего. В далекие времена, когда я был лишь частицей воздуха, воды или камня, — добрые существа перенесли на своих машинах погибающих моро на землю Политории. Когда-то, может быть и по нашей вине или глупости, мы потеряли свою землю, свою планету. Это — навсегда, и единственное, что может не дать погибнуть самим моро, — это наша смелость, честность и доброта. Знайте об этом, моро, и верьте мне. Скоро земляне, которых я полюбил, улетят на свою Землю. Пусть политоры, земляне и моро всегда помнят, что они вместе задушили страшную войну на Политории. Я знал, что вы победите, но я хотел видеть и чувствовать это. Я это видел и почувствовал. И только теперь я могу и должен уйти. Я слышал, что маленький корабль землян полетит сначала не сам, а внутри большого корабля политоров. Потом в далеком небе они разойдутся, и земляне полетят на Землю сами. Но прислушиваясь к себе, я услышал, что скорее всего корабль политоров полетит и дальше вместе с землянами на Землю, чтобы многие земляне могли положить руку на плечо политорам, а политоры землянам. Если так и произойдет, я хочу, чтобы среди политоров был хотя бы один моро. Я хочу, чтобы этим моро был Олуни. Олу-ни будет лететь через огромное небо и смотреть в него, смотреть внимательно. Может быть, он увидит планету, где никого нет, но есть воздух, деревья, животные, трава, вода и камень. И если Чистому Разуму политоров будет угодно, они перенесут на своих кораблях всех моро Политории на эту планету. Эта планета не станет родиной моро, но это будет их планета, их — и ничья больше. Моро не будут чужими на чужой земле. Моро будут жить на новой и только своей земле. Пусть Олуни возьмет с собой свою невесту Талибу. Пусть мужчина и женщина моро увидят планету, на которой родятся их дети.