Эйнштейн (Жизнь, Смерть, Бессмертие) - Б Кузнецов

5 Эйнштейн, 4, 320.

Это очень далеко от ныотонианского эмпиризма и индуктивизма; сенсуалистический тезис Эйнштейна - целиком в рамках рационализма и потерял бы смысл при буквальном следовании ньютоновскому "hypotheses поп fingo". И в то же время это очень близко ньютоновской ориентации на эксперимент и наблюдение. Сама эта ориентация отличается от "hypotheses non fingo", эксперимент на деле невозможен без логического анализа проблемы, он состоит в освобождении рациональной, в значительной мере предваряющей наблюдение, схемы процесса от осложняющих обстоятельств, причем критерий существенности, отделяющий наблюдаемые процессы от игнорируемых, рационалистический.

У Ньютона, как и у Декарта, как и у всех рационалистов XVII в. и всех естествоиспытателей XVII-XVIII вв., этот рационалистический критерий состоял в следующем. Теоретик XVII - XVIII вв. отделял чистую схему перемещения частей гомогенной материи, дислокацию и передислокацию атомов, движения и ускорения лишенных качественных определений тел от всего, что ему казалось субъективным. Экспериментатор делал нечто аналогичное. Поэтому в результате эксперимента и в результате теоретического анализа получается пространственно-временная схема событий.

341

По мнению Эйнштейна, подобный метод науки и соответственно подобная концепция мира сохраняются и в XX в.

"Во-вторых, - продолжает Эйнштейн, - все элементарные ионятия допускают сведение к пространственно-временным понятиям. Только такие понятия фигурируют в "законах природы", в этом смысле все научное мышление "геометрияно"" [6].

Все научное мышление "геометрично". Но является ли оно только "геометричным"? И что означают кавычки, в которые поставлено основное определение научного мышления?

В четвертой части этой книги в главе, посвященной отношению идей Эйнштейна к картезианству, речь будет идти о невозможности для физического мышления быть физическим мышлением и даже быть вообще мышлением без выхода за пределы геометрии. Но такое заключение - результат неклассической ретроспекции, результат переноса в прошлое современных оценок и соответствующей более глубокой трактовки идей прошлого. Даже не современных в ограниченном смысле, т.е. оценок, вытекающих из современных результатов науки. Речь идет об оценках, вытекающих из современных прогнозов, из современных констатации направления, в котором сейчас развивается наука. В следующей главе будут рассмотрены в таком освещении попытки построения единой теории поля, которые были основным содержанием усилий Эйнштейна в тридцатые - пятидесятые годы. Оценка этих попыток - одна из самых существенных сторон проблемы бессмертия Эйнштейна и его научного подвига. Такая оценка зависит от концепции бессмертия науки. Если бессмертие статическое понятие, если оно состоит в незыблемости результатов науки, тогда прйнстонские попытки лишены печати бессмертия. Тогда бессмертными в истории науки представляются конкретные воплощения исходных аксиом науки, ее идеалов, метода и стиля. Но существуют ли такие абсолютно неизменные аксиомы, идеалы и особенности стиля, которые бросают отблеск бессмертия на воплощающие их научные результаты?

6 Эйнштейн, 4, 321,

342

Выше были приведены замечания Эйнштейна об исторически инвариантных особенностях научного мышления - они могли бы играть роль инвариантных результатов науки. К ним Эйнштейн относит и "геометричность" научного мышления - возможность свести элементарные понятия к пространственно-временным. Но статья "Физика, философия и научный прогресс" заканчивается несколько неожиданно. "Сохраним ли мы это кредо навсегда?" спрашивает Эйнштейн. И отвечает: "Думаю, что на этот вопрос будет лучше всего ответить улыбкой" [7].

7 Там же.

Многозначительная улыбка. Она обращена не только к "кредо, сохраняющемуся навсегда". Она обращена, как кажется, и ко всякой статической концепции бессмертия. Бессмертен синтез сохранения и изменения, тождественности и нетождественности, инвариантности и преобразования. В этой главе подобный синтез назван принципом бытия. Действительно, бытие теряет смысл, становится иллюзорным, если система логических, идентифицирующих суждений и математических конструкций исключает индивидуальное, неповторимое, обнаруживаемое эмпирически. Как и наоборот, эмпирическое постижение невозможно без идентифицирующей функции разума. Разум приводит к аксиоматизации науки, он вносит в многообразие явлений некоторые относительно устойчивые тождественные себе принципы. Опыт, который дает информацию о внешнем мире в указанных логических рамках, может изменить аксиоматическую базу науки. В чем же тогда ее бессмертие? Очевидно, в реконструирующей функции научных теорий, в их воздействии на бесконечный процесс самого изменения аксиоматики науки. С этой стороны и надо подойти к единой теории поля. Попытки построения единой теории поля будут бессмертны в смысле бессмертного бытия, в смысле бессмертной жизни, если в них запечатлены и воплощены не только результаты, но и само изменение науки, ее динамизм, то, что Эйн-штейн назвал драмой идей. Так ли это, запечатлена ли в идее единого поля объективная драма науки?

Единая теория поля

...Распалась связь времен. Зачем же я связать ее рожден?

Шекспир. "Гамлет"

Фраза, стоящая в эпиграфе, - ключ к внутренней трагедии Гамлета, представленной с такой мощью художественного обобщения, что самые отдаленные коллизии мысли и чувства находят в ней свой прообраз. На террасе Эльсинора была разбита нравственная гармония мира. Гамлет, воспринимавший "связь времен" как последовательное осуществление нравственного идеала, столкнулся с резким диссонансом, с вероломством и преступлением. На его плечи ложится тяжелое бремя. Месть представляется восстановлением мировой гармонии.

И Гамлет заранее чувствует невероятную сложность этого подвига. В конце концов он видит, что прямолинейная и решительная акция не может восстановить "связь времен".

В мировоззрении Эйнштейна идеалом гармонии был мир Спинозы, единый мир, в котором происходит взаимное, относительное движение действующих друг на друга тел. Эйнштейн восстановил этот классический идеал, распространил принцип относительности, найденный в XVII в., на новые явления, открытые в XIX в. "Связь времен" была восстановлена. Но первоначально она была восстановлена только для инерционного движения. В результате величайшего интеллектуального напряжения Эйнштейну удалось устранить из картины мира абсолютные ускоренные движения. Но дальше пойти не удалось.

344

В науке сохранилось чуждое идеальной гармонии мира различие между электромагнитными и гравитационными полями. С другой стороны, в движении элементарных частиц были обнаружены такие особенности, которые не укладывались в первоначальную схему идеальной гармонии мира. Не только отошедшая от этой схемы механика Ньютона, но и восстановившая гармонию механика Эйнштейна исходят из непрерывного движения частиц, положения и скорости которых определены начальными условиями и взаимодействиями между собой. В двадцатые годы выяснилось, что положение и скорость частицы, вообще говоря, не могут быть с неограниченной точностью определены для каждого последующего момента.

Но здесь аналогия кончается. Квантовая механика не была ни субъективной, ни объективной трагедией Эйнштейна. Прежде всего для Эйнштейна восстановление разорванной "связи времен", т.е. устранение ньютоновых абсолютов и лоренцова эфира не могло быть однократным актом, приводящим к тысячелетнему царству обретенной, наконец, окончательной истины. Как уже говорилось, специальная теория относительности в большей степени, чем все предшествующие физические теории, разрушила не только ньютоновы догмы, но и дух догматизма в целом. Затем Эйнштейну принадлежала идея фотонов, т.е. исток теории, приписывающей частицам волновые свойства, а волнам - корпускулярные. Наконец, Эйнштейн по существу связывал критику квантовой механики с перспективой дальнейшего развития физики, а не с попятным движением к классическим представлениям.

На этом тезисе мы уже останавливались. Эйнштейн весьма органически перешел в конце жизни от признания принципа Маха универсальным принципом природы к отрицанию его универсальности. Он говорил об ограниченности не только ньютоновой механики, но и всех теорий такого же типа, как и ньютонова. Создание новой теории, выходящей за рамки "классического идеала", не было субъективной трагедией для мыслителя, в такой большой мере приблизившего физику к этому идеалу. Когда физика пошла дальше, Эйнштейн не ощущал ее движение как крах мировой гармонии. В начале этой книги была сделана попытка очертить широкий и подвижный рационализм Эйнштейна. Этому живому, не претендующему на последнее слово, рационалистическому мировоззрению чужда трагедия оставленных позиций. Поэтому квантовая механика не была для Эйнштейна субъективной трагедией.