Флэш по-королевски - Джордж Фрейзер

Поверх голов я смотрел на подъезд: вокруг экипажа сновали люди; потом раздался ужасный рык толпы — это распахнулись двери. Появилось несколько фигур, потом еще одна — даже издали было видно, что это женщина, и сборище заголосило и засвистело еще громче.

— «Pereat Lola! Pereat Lola!»

Так и есть, это она — в свете больших фонарей, возвышавшихся по обе стороны от парадного входа. Я без труда узнал ее. На ней было дорожное платье, на голове меховая шапочка, руки спрятаны в муфту. Она стояла, оглядываясь вокруг, а крики и брань слились в один неумолкающий гул; люди в передних рядах выкрикивали угрозы и потрясали кулаками, заставив оцепление слегка податься назад.

Наступила пауза; окружавшие ее на крыльце люди совещались. Потом по улице прокатился стон изумления: карета тронулась к воротам, Лола же осталась стоять у дверей.

— Она не уезжает! — завопил кто-то.

В охватившем всех оцепенении ворота открылись, и карета медленно покатилась вперед. Толпа раздалась перед ней, позволяя проехать по образованному живому коридору, возница выглядел жутко испуганным и держал наготове хлыст, но сброду не было до него дела. Он проехал немного, потом затормозил ярдах в двадцати от того места, где стоял я; пришедшая в замешательство толпа переговаривалась, не зная, как быть. В карете сидел мужчина, но никто его, похоже, не знал.

Лола постояла еще на крыльце, потом спустилась и пешком пошла к воротам. Шум толпы стих. По ней прокатился ропот изумления, потом замер и он. В этой почти зловещей тишине она миновала линию кирасир, направляясь к затаившейся в ожидании толпе.

На мгновение мне показалось, что она спятила: идти прямиком в толпу, только что выкрикивавшую угрозы и проклятия в ее адрес! Они же убьют ее, подумал я, и почувствовал, как мурашки бегут у меня по коже: было нечто жуткое в зрелище этой крошечной грациозной фигурки — лихо заломленная шапочка на темных волосах, муфта болтается на одной руке — спокойно идущей к открытым воротам.

Возле них она остановилась и медленно обвела взором ряды толпы, от края до края. Та по-прежнему молчала; иногда слышалось покашливание, сдавленный смешок или чей-то одиночный голос, но в целом толпа затихла, глядя на нее и ожидая развития событий. Лола постояла добрых полминуты, потом пошла прямиком к первому ряду.

Они раздвинулись перед ней; люди толкались, перетаптывались и ворчали, уступая ей путь. Она ни на миг не поколебалась, идя прямо вперед, и живой коридор, по которому проехала карета, образовался опять: люди подавались назад, пропуская ее. По мере приближения я смог рассмотреть прелестное личико под меховой шапочкой: она слегка улыбалась, но не смотрела по сторонам, держась с такой непосредственностью, будто была хозяйкой приема в саду викария, и прохаживалась среди своих гостей. И никто из этих мужланов, несмотря на их враждебные взгляды и угрюмые лица, не осмелился поднять на нее руку или бросить в след грязное слово.

Много лет спустя мне довелось слышать, как человек, бывший тогда в толпе — насколько понимаю, кто-то из наших посольских, — рассказывал об этой сцене знакомым в одном лондонском клубе.

— Ей-богу, большей отваги в жизни не видел. Она, эта отчаянная девчонка, шла словно королева. Черт побери, как она была хороша! Шла прямо через толпу, которая жаждала ее крови и разорвала бы на куски, стоило кому-нибудь начать. А ей, чтоб мне лопнуть, словно и дела нет: улыбается себе, подбородок вздернут. Ее никто не охранял, а она шла себе невозмутимо, а эти капустники-швабы завывали и скалились — но не шевельнули и пальцем. О, она знала цену этим парням, как пить дать. Но каково было видеть ее, такую маленькую, беззащитную и храбрую! Признаюсь, никогда не чувствовал я такой гордости, сознавая себя англичанином, как в тот миг: мне хотелось подбежать к ней, показать, что здесь есть ее соотечественник, способный бок о бок с ней проложить путь сквозь сборище этих грязных иностранцев. О да, как был бы я счастлив — счастлив и горд — прийти ей на помощь, быть рядом с ней.

— Почему же тогда не пришли? — спросил его я.

— Почему, сэр? Черт побери, толпа была слишком густой. Как я мог это сделать?

Не сомневаюсь, что парень был дьявольски рад найти себе оправдание — а я вот ни на миг не желал оказаться рядом с ней, даже за двойную стоимость начинки моего саквояжа. Риск, которому она подвергалась, был исключительным: довольно было искры, чтобы все бросились на нее — у любого нормального человека застыла бы в жилах кровь, послушай он те угрозы, которыми осыпали ее несколько минут назад. Но только не у Лолы: она не боялась их, что и давала понять, целенаправленно бросая вызов, предлагая напасть. Она знала их лучше, чем те самих себя. Они даже не пошевелили и пальцем, чтобы помешать ей.

С ее стороны, конечно, это была идиотская гордыня в чистом виде — типичная для Лолы. Нечто подобное она уже совершила, как я слышал, предыдущей ночью. Когда толпа закидывала кирпичами ее окна, эта сумасшедшая стерва вышла на балкон в самом лучшем своем бальном платье, увешанная бриллиантами, и подняла за их здоровье бокал с шампанским. Правда состоит в том, что она самого черта не боялась, поэтому все и сходили по ней с ума. [XLII*]

Она подошла к карете, сидевший внутри парень выпрыгнул и помог ей подняться, но кучер не мог дать ход, пока толпа не разошлась. Мюнхенцы расходились тихо, как побитые псы: такого жалкого зрелища вам никогда не увидеть. Экипаж тронулся, кони шли шагом, и кучер по-прежнему не нахлестывал, хотя путь был совершенно свободен.

Я некоторое время шел за ним вслед, удивляясь увиденному, и немного раздосадованный тем, как ей удалось выкрутиться. Могли бы хоть тухлым яйцом залепить на память! Вот так всегда с немцами: дай им почувствовать, что не боишься их, и они подожмут хвосты и возьмут под козырек. Английская толпа дело другое — она или порвала бы ее на клочки, или с триумфом понесла бы на руках, но у этих квадратноголовых кишка тонка что на одно, что на другое.

Карета медленно проехала по Каролинен-плац, где народу почти не было, и свернула в одну из дальних улиц. Я все шел следом, в надежде посмотреть, что же будет, но ничего так и не дождался: похоже, никому теперь не было дела до этой неспешно едущей кареты. Тут мне в голову пришла великолепная идея.

Мне же надо убраться из Мюнхена. Что если я залезу в экипаж и попрошусь взять с собой? Вряд ли она станет держать на меня зуб после всего того, что я претерпел по ее милости. Она сторицей поквиталась со мной за историю с лордом Ранелагом — если ей об этом еще не известно, то я охотно расскажу. К тому же Лола больше не в том положении, чтобы отдавать меня под арест. Черт побери, мы ведь были любовниками. Неужто она бросит меня на произвол судьбы?