У свободы цвет неба (СИ) - Аусиньш Эгерт

   В допросной Полина увидела Ранду Атил и вяло удивилась этому.

   - Это наблюдатель от Созвездия Саэхен, - объяснил ей переводчик. - Следит, чтобы мы не заставили тебя оговорить себя.

   Утренний инцидент обеспечил целых десять минут передышки - по ее внутренним подсчетам. Пока монах докладывал следователю о случившемся, пока следователь звал досточтимого Вейлина и совещался с ним, она сидела и наслаждалась тем, что не нужно открывать рот и говорить хотя бы эти короткие минуты. Каждый чертов звук отдавался в черепе гулким эхом, и за секунду тишины и спокойствия можно было пожертвовать чем угодно. То есть она была готова. Но знала, что делать этого нельзя. Ранда сидела молча и смотрела в основном на досточтимых. Остальное было как обычно: хрупкая невзрачная монахиня за маленьким столиком сбоку, большой стол, за ним следователь, рядом в креслах маркиз да Шайни и два переводчика, один из которых досточтимый Вейлин. Но говорить надо все равно на сааланике.

   Дурацкие вопросы еще можно попросить перевести и добиваться понятной формулировки. А вот с ответами как хочешь, так и крутись. И любая возможность двойного толкования будет использована против тебя. Естественно, они стали спрашивать сперва о молитве, затем об Иисусе, затем о лютеранах. Она уже была готова доказывать, что конфессия действительно существует и это не ее выдумка, но хотя бы тут обошлось.

   Вейлин радостно сказал магистру:

   - Видишь? Они были действительно опасны! Остальных маркиз просто выставил из их церквей, а священников лютеранских общин выслал из края и был прав! Сохранив эту их веру, мы имели бы еще больше проблем. И кстати, с этой верой все не так просто. Их ритуалы не признают ни католики, которым тоже было не место в крае, ни православные, традиционная конфессия и Московии, и этой земли. Так что они и среди своих в довольно странном положении.

   Вейен брезгливо посоветовал досточтимому помолчать о том, чего тот не понимает, и заняться делом. И Полина получила целый час отдыха. В течение этого часа она отвечала на простые и понятные вопросы о приходе, имени пастора, катехизировавшего и крестившего ее, о дате крещения и прочей вполне понятной и однозначной конкретике.

   Потом вопросы стали сложнее, и наконец следователь спросил ее, зачем же она выбрала себе такого бога, которого предали, а потом еще и казнили, как будто нет других богов в ее мире. Этот, очевидно, не спас даже себя самого, да и ей не слишком помог, если она тут, в допросной.

   - Мой Бог, - медленно сказала она, щурясь на свет из окна, - был человеком. И страдал, и умер, как человек. Только он выбрал страдать и умереть за возможность свободы для других людей, в том числе уже умерших. Было бы наглостью думать, что я смогу это повторить в полной мере, но отказ от попытки в моих обстоятельствах делать, как он, называется предательством.

   - Ты говоришь так, как будто это будет первым случаем, когда ты предала своего бога, - хмыкнул Вейлин, разглядывая начерченный на доске цветок, который был точно ей знаком.

   - Ты знаешь схему, на которую смотришь? Откуда? - немедленно спросил следователь.

   - Не могу вспомнить, - честно сказала Полина. - Похоже на диаграмму Роттнера, но там шесть лепестков. На диаграмму Шварца-Рокича тоже похоже, но на ней должно быть девять. Есть еще профориентационная, в ней восемь векторов, вы их лепесточками изобразили... или не их... А тут у вас, - она сощурилась на рисунок, пытаясь остановить качающуюся в глазах картинку, - десять почему-то. Если тот, двуцветный, считать за два, вообще одиннадцать.

   - Ты хочешь спать, - невозмутимо сказал следователь, - поэтому не помнишь. Вспоминай лучше. Постарайся.

   - Я постаралась, - бесцветно ответила женщина.

   - Хорошо, - согласился следователь. - Продолжим завтра.

   После этого дня Ранда признала, что ее опыта наблюдателя недостаточно и она должна вызвать себе замену. Знай кто-нибудь из следователей Академии о том, кто именно признался им в недостаточной компетентности, пожалуй, они бы задумались, но Ранда, по сайхскому обычаю, не спешила представляться развернуто и тем более называть полный список своих побед и регалий. Поэтому к ее заявлению отнеслись с пониманием, предложили покушать на дорожку, безропотно приняли отказ, проводили сестру по Искусству к храму и пошли пить чай со сладостями. Полина, вернувшись в выделенную ей комнату, взяла "Целостную пневматологию" Мольтмана и попыталась найти поддержку на страницах книги, но мигрень не позволила ей читать долго. Она попыталась поспать, но не особенно успешно. Через неведомое ей время в дверь постучала монахиня.

   - Мистрис, к тебе посетительница. Поднимайся. Для сна есть ночь.

   Еще в первый день допросов у Полины образовались вопросы к следователям. Три дня без сознания в лаборатории стоили ей трех распавшихся в клочки комплектов белья. На допросах тенденция продолжилась. А ее запас, взятый с собой из расчета на пару месяцев, был все же не бесконечным. Но она не могла решить, имеет ли смысл говорить об этом следователям, или от этого станет только хуже.

   Ситуация складывалась дурацкая до предела. Ее не трогали руками, и в обморок она упала совершенно точно не от удара по голове и не от духоты. Прямых и очевидных причин признавать воздействие она не видела. Но вот уже который день чувствовала, сидя в комнате для допроса, как у нее под платьем рассыпаются на клочки интимные детали гардероба. А сказать "прекратите портить мне белье" не могла, опасаясь выглядеть сумасшедшей или истеричкой. Но пожаловаться подруге на все происходящее было вполне безопасно. Полина и пожаловалась. Марина, ужаснувшись прежде всего ее виду и путаной бессвязной речи, тем не менее отметила для себя "три дня в отключке" и "каждый день по паре нижнего в помойку, все рассыпается просто в пыль" и внимательно выслушала все, что подруга думает о маркизе Вейене да Шайни. Мнение о нем у Полины складывалось, разумеется, негативное, но, пожалуй, чрезмерно серьезное. Во время встречи она рассказала Марине шепотом, что вот он-то и есть настоящее всемирное зло и всю империю сожрет, а Озерным краем закусит.

   Марина, запихивая подальше какие-то смутные и очень давние ассоциации, сказала:

   - Поля, не дрейфь, держись, выручим.

   И, расставшись с подругой, для начала устроила магистру скандал по поводу неведомых газов, которыми травят Полину так, что у нее даже разваливается белье.

   Досточтимый Эрве послал зов Вейену и попросил мистрис Лейшину повторить свои обвинения еще раз, при маркизе. Марина повторила, совершенно не стесняясь в словах. Мужчины переглянулись.

   - Да, - признал Вейен да Шайни, - вышло неловко. Тем более неловко, что посторонним об этом не расскажешь. Но мистрис Марина, возможно, ты знаешь, отчего она не взяла в дорогу нижнее из естественных волокон? В крае ведь не настолько ужасное положение, чтобы нельзя было купить вообще ничего. Я не спрашиваю про шелк, но что за беда у вас там с хлопком?

   Марина пожала плечами.

   - С хлопком у нас никакой беды, кроме двух мелких неудобств: вашей туалетной солью его не постираешь, и сохнет он в разы дольше, чем полиэстер. Да и в портал с собой можно пронести ограниченное по весу количество багажа. Полина взяла синтетику, чтобы, во-первых, уменьшить вес и объем укладки. А во-вторых, как я уже сказала, вещи из синтетических волокон проще стирать, да и сохнет синтетика быстрее. Кто же знал, что вы ей все белье перепортите.

   Эрве вздохнул.

   - Вообще, сношения подследственной с внешними людьми нежелательны, но перешли замену с почтой, ей передадут. Это весомая причина.

   После того как мистрис Лейшина отправилась назад за звезды, магистр и маркиз снова встретились за ужином.

   - Какова упрямица, - усмехнулся магистр. - Ведь так и не призналась.