Отлучение (Из жизни Александра Солженицына - Воспоминания жены) - Наталья Решетовская

Как... заставить себя свыкнуться с новым положением, в котором еще так недавно я надеялась найти преимущество свободной жизни?.. Мне казалось, что она расширится, ничто не будет отвлекать от своих занятий... Я уже была настроена начать такую жизнь. А сейчас все это поглотила боль, отчаяние от сознания, что произошло непоправимое, окончательное, закрепленное ребенком, как печатью гербовой!

Я поняла, что мне сейчас невозможно общаться с тем, кто не знает всего. Или полное одиночество и разговор с самой собою, или общение с тем, кто знает, кому можно излиться, на чьей груди можно поплакать. Решила пока вернуться в наше "Сеславино".

12 сентября - день рождения Шуры Поповой. Предлагаю ей провести его у меня. Если Ростроповича не будет на даче - еще и попоем с ней! Шура согласилась, и мы вместе поехали туда. Попеть, увы, не пришлось. Как раз и Мстислав Леопольдович приехал из Москвы. Сказал мне, что пока Всеволоду Дмитриевичу не дозвонился. Но его дача совсем близко отсюда... Нет, очень занят.

Шура, сама одинокая, сумела подбодрить меня. Ведь у меня интересная и важная для человечес-тва работа. А... музыка? Это возмутительно, что Саня считает тебя несостоявшимся музыкантом! Вот даже Ростропович признал! А сколько есть интересного? Музеи! Лекции! Концерты! Люди, наконец!

...Неужели еще не поздно начать новую жизнь?.. Все-таки уйти?.. Но как это сделать, как на это решиться, если любишь, если не мыслишь жизни своей вне его жизни?..

13 сентября было воскресенье. Вместе с Шурой поехали в Москву. Меня очень тянуло послушать проповедь отца Всеволода. Нина Викторовна говорила, что читает он их необыкновенно, что они так созвучны душе человека, что каждому кажется, что именно к нему и только к нему обращена проповедь...

Из-за опоздания электрички мы, к сожалению, опоздали к проповеди. Но вся обстановка небольшой церкви в Вешняковском переулке, прекрасный многоголосый хор как-то заставили душу раскрыться и предстать такой, какой она есть в действительности. Там, в церкви, я не смогла больше себя обманывать. Все надуманные самоутешения покинули меня. Горе так обнажилось, что слезы полились неудержимым потоком.

...Нет, не пережить, все равно не пережить мне того, что выпало на мою долю! Не могу без него, не могу...

3. Свидание

Возвращалась в "Сеславино" уже одна. Под мерное укачивание электрички продолжала думать о своем...

...Не в моих силах разорвать все до конца. Пусть в Борзовке я не буду, пусть будет там его другая семья! Но моя комнатка в "Сеславине" должна остаться за мной наряду с московской. Чтоб я могла приезжать сюда в любой день. ...Но как мне не сорваться? Как принять, сердцем принять... ту семью?..

Я поняла вдруг, в чьем совете я нуждаюсь. Даже Саня меня толкал на это. Почему я не подумала раньше?.. Вот строки из его письма: "И ты и я знаем нашу знакомую семью и ее неожиданный опыт, который ты, однако, со стороны... принимала?.."

Мой муж имел в виду семью Кобозевых. В той же самой квартире, где живут Николай Иванович и Эсфирь Ефимовна, живет и сын Николая Ивановича со своей матерью. Смогла же жена Николая Ивановича справиться с подобной ситуацией? осилить ее? принять?..

По приезде в "Сеславино" позвонила Эсфирь Ефимовне. Сказала, что очень надо бы с ней повидаться, но только чтобы Николай Иванович не знал об этом... В ближайшие дни невозможно, у Николая Ивановича очень неважно со здоровьем, но вообще-то да, конечно. Просила позвонить через несколько дней.

...Что же делать? Хочется чьей-то опытности, мудрости и вместе с тем женского понимания... Сусанна Лазаревна - за разрыв. Я же чувствую себя на него неспособной...

И я подумала о родной сестре ближайшей подруги матери моего мужа. Сама эта подруга Таисии Захаровны живет не в Москве, зато здесь живет Татьяна Васильевна. Я с ней едва знакома. Но если не к моей судьбе, то к судьбе Александра Исаевича она не сможет остаться безразличной. Да ведь она еще и ученый-психолог к тому же!..

Я приехала к Татьяне Васильевне 17 сентября и очень скоро поняла, что не ошиблась, сделав еще и ее своей поверенной.

- Вот вам ваш Санечка! - закончила я ей свой горестный рассказ. (Я забыла эти свои слова, но она сама мне их потом напомнила.)

Ей кажется, что у Александра Исаевича мир вымышленный и мир реальный смешались. На него нельзя действовать снаружи! Только... изнутри. Под ее влиянием и сделав над собой усилие, чтоб отключиться от своих собственных страданий, я стала думать о нем, о муже своем, даже за него. И тут мне стало жаль его, попавшего в столь сложное положение. Пока все как-то разрешится, он-то один там, в нашей Борзовке. Никто не позаботится о нем... Почему не попытаться приблизить решение? не помочь ему? чтобы всем стало легче?..

Я решаюсь на следующее же утро ехать в Борзовку.

Ночую у Татьяны Васильевны. Просыпаюсь с тем же настроением. После завтрака еду.

Путь до Борзовки не близкий. Было время и для размышлений. И вдруг я догадалась, у кого должен родиться ребенок от моего мужа. Незримо зашевелились и завзаимодействовали клеточки в моем мозгу, и то, что лежало на разных полочках памяти, внезапно соскочило с них и соединилось вместе. Я поняла, кто она, будущая мать ребенка, хотя не знала ее, не видела никогда, да и почти ничего о ней не слышала...

Ранее всего я сообразила, что ее зовут так же, как и меня. Вспомнила, как однажды этим летом сказала мужу, что вокруг него много Наталий. А он на это ответил:

- Да. Даже слишком много.

И еще одно обстоятельство это подтверждало. Как-то поделилась с мужем тем, что вычитала в воспоминаниях Пассек, двоюродной сестры Герцена. Меня поразила взаимная влюбленность его жены, Натальи Александровны, с будущей второй женой Герцена - Натальей Алексеевной, которая была намного моложе первой, рано умершей. Я заметила, что, когда я назвала эти имена, у мужа как-то взметнулись брови. Он то ли не знал, то ли забыл, что у Герцена обе жены были Натальи.

Всем нашим знакомым Натальям было немало лет, а этой лишь 29. Впрочем, в письме мужа было написано: "Не думай, ради Бога, ни на кого знакомого, только ошибешься.."

Натальей зовут дочь Екатерины Фердинандовны Светловой... И уж ей-то вполне может быть 29 лет - ведь Екатерина Фердинандовна мне ровесница. Не потому ли за все лето она ни разу к вам не приезжала? Не потому ли Александр Исаевич уже не ей, а Шафаревичу хочет передавать Борзовку?.. Быть может, именно эта Наталья и была законспирированной помощницей моего мужа?.. Но тогда как же Светлова-старшая могла бывать у нас на даче, пользоваться моим гостеприимством и ни разу словом не обмолвиться, что мой муж знаком с ее дочерью?.. Или это делалось опять-таки ради конспирации?.. Но от кого? От м е н я!.. И совесть ей это позволяла? И вот только когда будет рассекречена конспиративная помощница Александра Исаевича! Когда он признает ее ребенка своим! Да. Тяжко... Но не буду сейчас думать о Светловой-старшей, буду думать о муже, о том, как ему помочь!..

На станции Нара оставался небольшой промежуток времени между приходом электрички и автобусом, идущим в направлении к нашему дачному поселку. Недалеко, в палатке, купила большущий арбуз. Если вместе пообедаем - он будет на третье. Саня очень любит их.

Я хотела проникнуть на дачу незаметно. День был погожий, солнечный. Муж, скорее всего, сейчас пишет в своем любимом уголке над Истьей. У меня с собой ключи. Войду в дом, наведу порядок, дам всему лад, приготовлю какой-нибудь обед... Если почувствую, что не в силах говорить с Саней может и уеду назад, в Москву, с ним не повидавшись... Впрочем, лучше проглочу еще одну таблетку седуксена, чтобы быть спокойнее, и останусь. Поговорить-то ведь надо!

По легкому колыханию занавесок на окне нашей мансарды я убедилась, что муж на даче.

На терраске не подметено, да и внутри домика заметно запустение. Хотя Александр Исаевич вообще-то аккуратен. Он никогда не забудет, входя, сменить обувь уличную на комнатную. Но подметать, мыть посуду - было не в его правилах. И я никак не могла его к этому приучить. А потому, когда уезжала, оставляла ему в закрытом судочке набор из вилки, ножа и ложек. Стакан был прикрыт, одна тарелка закрывала другую...

Стараясь производить как можно меньше шума, поднялась по внутренней лесенке на второй этаж. С площадки второго этажа, через широкое окно, увидела мужа, который сидел за своим столом, задумавшись. Лицо его было повернуто в мою сторону (меня скрывала тюлевая занавеска) и, насколько можно было видеть издали, показалось мне грустным-грустным. Глубокое чувство жалости к нему охватило меня. Оставаясь невидимой, продолжала смотреть на него... Милый мой! Бедный мой! Как же нам всем быть?.. Я должна, должна сделать над собой усилие и постараться вести себя так, чтобы ему стало легче...

Начала вытирать пыль на его огромном, как бы с альковом, старинном письменном столе. Вспомнилось, как мама хлопотала, переадресовывая этот стол, чтоб он не приехал в Рязань; как я бегала, разыскивая машину, грузчиков на станции Нара; как мы вдвоем с мужем с трудом поднимали его на второй этаж по узенькой лестнице, а он упирался, не верил, вероятно, что это его последнее пристанище... Где он, этот стол сейчас? И кто стирает с него пыль?..