Отлучение (Из жизни Александра Солженицына - Воспоминания жены) - Наталья Решетовская

Много с Вероникой гуляли: и по нашему участку, и по соседнему, дикому, тогда никому не принадлежавшему. Веронике попадались грибы. Я же их не видела. Я смотрела внутрь себя... Вдруг Вероня сказала:

- Я жила без отца и знаю, как это тяжело...

Эти слова ее прозвучали каким-то укором мне. Значит, она не меня жалеет, а уже... его ребенка, еще не родившегося... И это - моя сестра! Уже так скоро ее жалость туда перекинулась! Кто, как не она, видела мою первую реакцию! Знала, как мне все это невыносимо тяжело... И даже она требует от меня жертвы! Значит, все будут от меня ее ждать! Только от меня!..

После отъезда Вероники я почувствовала, что потеряла в ней что-то; пожалуй, то, что мне всего более нужно: слитность переживаний... Значит, я не заблуждалась, когда однажды сказала ей, несправедливо защищавшей по какому-то поводу моего мужа: "Ты - не сестра мне, а золовка". Беспредельность моего горя не допускала и отдаленно предположения, что в этих обстоятельствах, труднее которых я представить себе не могла, Вероника окажется не со мною...

2. Натальин день и последующие

Вероника привезла мне поднятые ею с пола листки разорванного мною письма. Я стала подбирать их и склеивать липкой прозрачной лентой. Оно и сейчас передо мною - это изувеченное письмо, которое удалось полностью восстановить!

И опять я читаю то же письмо. Так много и о многом в нем написано. Чересчур о многом. Зачем это? Зачем было ему так делать? Чтобы очистить свою совесть? А обо мне не подумал. Или не понимал, что каждая лишняя подробность будет ножом вонзаться в мое сердце?.. Зачем мне было узнавать, что ребенок - не случайный, а... задуманный? "Она ОЧЕНЬ хотела от меня ребенка... И я благодарен ей, что она свою настойчивую веру сумела вселить и в меня, а я ведь вполне уже отдался такой судьбе, что мне - суждено".

...Задуманный ребенок... И это тогда, когда у него есть жена. Значит, для них меня как бы и не было, я для них не существовала...

Да ведь муж мой и не жалел вовсе, что у нас нет детей. Об этом жалела я, одна я. Особенно в последние годы, когда нам приходилось подолгу жить врозь, когда меня так тяготило одиночество. Напротив, Александр Исаевич признавал лишь детей духовных. Говорил мне, что трагедия Льва Толстого произошла из-за детей, что у выдающихся людей возможны только духовные дети, не физические. И у нас с ним был такой ребенок - обоими нами так горячо любимая младшая дочь Вероники Лилечка, которую я с таким рвением готовила в будущие помощницы ее дяде Сане!

И вот этого ему, моему мужу, оказалось на поверку мало!

"Я, действительно, на старость лет ЗАХОТЕЛ ребенка, ЗАХОТЕЛ продолжения своего на земле. И тут какая-то есть мистика по отношению к давно покойным папе и маме моим: продолжить ИХ - так поздно, когда уже никто бы надеяться не мог. Я ощущаю тут общение с НИМИ. ИХ радость".

Невольно вспомнилась пьеса моего мужа "Свеча на ветру", диалог Алекса и Филиппа. Филипп там возразил Алексу: у него "целый воз" духовных детей, но он хочет "собственного сына, династического!" А на вопрос Филиппа: "Неужели ты этого не чувствуешь?" - Алекс (а за ним стоял автор) ответил: "Да как-то нет..."

Зачем же все это писалось? Зачем мне все это говорилось, и зачем я верила ему?.. Из-за того так не подготовлена к тому, что происходит, так беспомощна, так беззащитна... Неужели впереди все-таки... одиночество?..

Еще читаю, еще перечитываю. И все новое для себя открываю. И все же почему-то совсем не сразу поняла скрытый смысл вот этого:

"И не надо так ставить вопроса и заострять муки: за что нам с тобой это испытание? ЗА ЧТО тебе - именно теперь, когда ты, безусловно, стала лучшей женой и лучшим другом, чем все минувшие 5 лет, когда ты становишься опять и доброй, и заботливой, и внимательной, и снова приникаешь к моей жизни? НЕ ЗА ЭТО, конечно, а- за прошлое наше сокрытие, за тот уход от правды, которого ТЫ ХОТЕЛА И МЕНЯ К НЕМУ ПОВЕРНУЛА, - я считал, что так милосерднее, что так очень долго может быть..."

...Так, значит, поиски героинь - это все же правда? И они продолжались несколько лет?.. И я "хотела" ухода от такой правды?.. Он же знал, знал с весны 64-го года, что я, как ни старалась превозмочь себя, не смогла принять его тезис: "Ты помогла создать мне один роман, позволь ей помочь мне создать другой". Я предложила ему выбрать одну из нас. И он остался со мной. А потом?.. Не сдержал своего слова? Обманывал? Знал, что я этого не вынесу... скрывал? О, Боже! Годы унижения... Навсегда попранное женское достоинство. Бесчестье. И уйти из жизни нельзя. Проклянет. Уже и сейчас не простил, когда сама же и раздумала...

Все же с вечера я заснула. Но в три часа ночи проснулась. Уже наступило 8 сентября - день моих именин, Натальин день.

Заснуть бы еще, чтобы не думать, не страдать! О, эта мучительная боль в груди, слева, где сердце. Когда просыпаешься - сначала она, а потом уже мысли... Глотаю таблетку ноксирона, но сон не приходит. И вдруг, опять, уже во второй раз, как 27 августа, - отчетливая, бесповоротная мысль - бежать! Надо бежать от него, который так унижал меня... мне стыдно за него. Я не хочу его видеть!

Александр Исаевич в Москве, но он уехал туда не на машине. "Денис" здесь. Я могу заехать на нем в Борзовку, забрать свои вещи, папки и коробку его писем ко мне за многие-многие годы - сотни писем, где столько любви!., восторга!., восхищения!.. Теперь это - единственное душевное богатство, которым я обладаю.

Чтобы перебить действие ноксирона, сосу апилак и пью крепкий кофе. На столе мужа оставляю записку, на этот раз гневную. Требую, чтоб устроил меня в Москве с пропиской. А пока он этого не сделает - буду жить здесь, в "Сеславине", но без него.

Я знаю, что не имею на это никакого морального права. Квартира принадлежит Ростроповичу, и не мне решать, кто в ней будет жить! Но как заставить мужа сделать все возможное и невозможное, чтобы устроить меня в Москве - в городе, который я когда-то из-за него же потеряла?..

Мой кошелек пуст, есть только довольно набитая монетница. Как быть?.. Вспомнила, что в "бобике" лежит неразмененная сотня, которую нам все как-то жалко было менять: так мы ее и не тратили. Другого выхода нет: пришлось взять ее.

"Денис" завелся довольно легко. Труднее было отодвинуть ворота и снова задвинуть их так, чтобы пес Кузька не убежал со двора. Но все преодолено. В половине шестого утра выехала. За рулем чувствую себя хорошо. Дороги пусты. В Жаворонках надо постараться поменять злополучные газовые баллоны, которые почти все лето без толку лежат в багажнике "Дениса". Как раз без нескольких минут 6 часов, когда открывается пункт по их обмену. Удалось! Хорошо, что монетница подобна волшебному кошельку: отбираешь, отбираешь из нее - все еще что-то остается. Авось и на бензин хватит, чтоб сотню не менять. Добраться б до Москвы - там сниму сегодня со сберкнижки...

Заправиться заехала в Голицыне. Спросила служащую:

- У вас начало или конец смены?

- Конец. А что?

- Сотню мне не разменяете?

- Что вы, у нас вся выручка - 80 рублей...

После заправки монетница стала совсем легкой.

В восьмом часу я в Борзовке. 80 километров пути пройдены. До Москвы оставалось бы совсем немногим больше, если бы знать, как проехать через всю Москву в Измайлово. Не рискну! Придется проехать почти половину кольцевой дороги, чтоб въехать в Москву по Щелковскому шоссе...

На дачных участках - ни души. Пустынно.

Отпираю всегда сопротивляющиеся и требующие применения топора двери нашей дачки. Ставлю согреть чайник-свистун, подключив к газовой плитке свежий баллон. Надо еще раз выпить кофе, подкрепить себя перед дорогой.

Сношу в машину еще не доработанные мной папки, заветную коробку с письмами, пачки с чистой бумагой. Беру кое-что из белья, одежды.

На сиденье рядом с собой кладу развернутую карту Москвы и... снова в путь!..

Перед самой Москвой сворачиваю с Киевского шоссе на кольцевую дорогу в южном направлении. Нам давно не приходилось ездить по кольцевой дороге. И я полагала, что еду, не нарушая правил. А потому очень удивилась, когда милиционер остановил меня: при свободной правой стороне ехала по левой...

- Но ведь скорость у меня была 70 километров!

- Ну и что же?

- У вас ведь даже плакаты вывешены: "По левой стороне скорость не ниже 70 км!"

- Да их уже несколько лет как сняли...

Одним словом, я должна платить штраф. Так уж и быть - один рубль. ...Это - при пустой монетнице и пустом кошельке?.. Не даст же мне милиционер сдачи со ста рублей?.. В полной растерянности иду к машине. Теплится маленькая надежда: не найдется ли мелочь в выдвижной пепельнице?.. Ура! Не мелочь, а целехонький бумажный рубль - как будто нарочно приготовленный на случай штрафа.

После этого приключения я уже не рискую больше после обгона долго задерживаться на левой стороне и благополучно добираюсь до Щелковского шоссе. После сворота расспрашиваю мотоциклиста, как проехать на Сиреневый бульвар. Он едет в том же направлении, предлагает следовать за ним.