Рассказы. Повести. 1892-1894 - Антон Чехов

Повторялись уже не раз высказанные прежде упреки в «мозаичности» эпизодов, из которых невозможно «составить, общую картину» (М. Полтавский <М. И. Дубинский>. Литературные заметки. – «Биржевые ведомости», 1894, № 77, 19 марта).

Большие сомнения вызывали у критиков основные принципы построения чеховского сюжета: отсутствие обширных вступлений, «концов», детально разработанной предыстории героев, подробной мотивировки их действий и т. п. Критик «Русского обозрения» писал, что на него рассказ «Бабье царство» «производит впечатление начала обширной повести или даже романа <…> Коль скоро мы имеем перед собой „рассказ“, мы вправе требовать, чтобы он имел начало и конец» (W. Летопись современной беллетристики. – «Русское обозрение», 1894, № 10, стр. 898). В «отрывочности», «недоделанности» сюжета упрекал Чехова А. Л. Волынский («Северный вестник», 1893, № 5, стр. 131). Обе эти статьи заканчивались серией недоуменных вопросов: «Зачем было „неизвестному человеку“ переодеваться в лакеи, если уже с первой страницы ясно, что мировоззрение его переменилось? <…> Какие психологические мотивы заставили его прибегнуть к лганью? <…> Кто такая Красновская?» («Северный вестник», 1893, № 5, стр. 141). «Почему же она никого другого не видит? Неизвестно. Почему она не живет в Москве или в Петербурге? Неизвестно» («Русское обозрение», 1894, № 10, стр. 899). Новые способы построения сюжета встречались настороженно.

Чеховские принципы изобразительности понимались как нарушение традиционных беллетристических канонов. В этом смысле его все чаще сопоставляли с новыми течениями в европейском искусстве, давшими новые формы; слово «импрессионист», которое так широко вошло в обиход, литературы о Чехове в XX веке, уже было произнесено.

Постоянное внимание критиком привлекала чеховская объективная манера. Они не уставали отмечать отсутствие прямых авторских оценок, открыто явленной точки зрения автора на изображаемое. Рассматривая «Палату № 6», Скабичевский замечал, по автор «ни разу не промолвился, какая основная мысль рассказа и какого мнения он о своем герое» («Новости и биржевая газета», 1892, № 334, 3 декабря). Это новое по сравнению с предшествующей традицией качество расценивалось как очевидный недостаток; нормою считалась литература, где «все ясно, точно, определенно: цель автора, личность героя, наши отношения к нему» (Н. Михайловский. Случайные заметки. «Палата № 6». – «Русские ведомости», 1892, № 335, 4 декабря).

В другое время, когда поэтика Чехова оценивалась уже иначе, А. И. Богданович писал именно о такой точке зрения: «Критика доброго старого времени <…> приучила <…> требовать от художников, чтобы они всякий раз подчеркивали свое отношение, и писатель, предоставляющий самому читателю делать выводы из данной им картины, для них прямо непонятен. Литература представляется им чем-то вроде дореформенного учителя с указкой в руке, которою она руководит читателя в прямом смысле слова, и первый вопрос, с которым они обязательно обращаются к писателю, – „како веруешь?“ Правдива ли данная им картина это вопрос второстепенный, и потому такой огромный писатель, как Чехов, давший такую поразительную по пестроте и многообразию жизни картину, но не позаботившийся расписаться, как он сам к ней относится, конечно, человек безыдейный и к добру и злу постыдно равнодушный» («Мир божий», 1902, № 10, стр. 12).

Причины многих произвольных и неожиданных толкований коренились именно в необычности, новизне чеховской «объективной манеры». Уже тогда Скабичевский объяснял: «Вышеозначенное недоразумение, т. е. отрицание у г. Чехова идеалов, происходит между прочим и от той причины, что, как художник в истинном смысле этого слова, г. Чехов никогда не формулирует своих идеалов теоретически» («Новости и биржевая газета», 1893, № 87, 1 апреля). О мастерстве Чехова говорили во всех статьях середины 90-х годов. Но почти всегда оно отмечалось как бы отдельно, в глазах критики оно существовало вопреки основным принципам чеховской поэтики.

4

В это же самое время взгляд на Чехова как писателя, лишенного миросозерцания и «не подающего надежды» (Перцов) в будущем большем понимании общественной жизни, начинает встречать сильную оппозицию. В последних произведениях Чехова «Жена», «Палата № 6», «Рассказ неизвестного человека», «Остров Сахалин» многие увидели существенно новое, некий перелом в творчестве.

Опровергая сложившуюся репутацию Чехова как писателя, «равнодушного к каким-либо идеям», Иванов категорически заявлял: «Последние произведения г. Чехова идут безусловно наперекор такому представлению о его таланте. Именно здесь подняты серьезнейшие вопросы общественного содержания, именно здесь с полной ясностью сказалось стремление литературы отдать отчет в знамениях времени!» («Артист», 1894, № 1, стр. 103–104).

В публичной лекции о Чехове, прочитанной 23 марта 1894 г. в Историческом музее, Гольцев говорил: «Не могу согласиться с критиками Чехова, которые находят некоторую случайность в выборе им тем и бесполезную иногда трату большого дарования на воспроизведение ничтожных явлений. На это были свои условия, и надо надеяться, что художественное творчество Чехова вышло теперь на настоящую дорогу» (В. Гольцев. А. П. Чехов… – «Русская мысль», 1894, № 5, стр. 42). В. Голосов в последних повестях Чехова видел признаки «нового удачного периода творчества с сильно общественно-прогрессивным направлением» («Новое слово», 1894, № 1, стр. 378). Полемизируя с Михайловским, Р. И. Сементковский замечал, что у Чехова «начинает все сильнее звучать» общественная нота (Р. Сементковский. Шестидесятые годы и современная беллетристика. – «Исторический вестник», 1892, № 4, стр. 197).

Переменил свой взгляд на Чехова и Скабичевский, постоянно упрекавший его в общественном индифферентизме. Уже после появления «Дуэли» и «Жены» он писал: «До сих пор г. Чехов отличался полным отсутствием какой бы то ни было идейности в своих произведениях, всякой осмысленности <…> Но ныне и он, по-видимому, стремится отдать себе отчет в изображаемых явлениях жизни, осмысливать их, проливать на них высшие философские взгляды» («Новости и биржевая газета», 1892, № 44, 13 февраля). После выхода в свет «Рассказа неизвестного человека» Скабичевский написал статью под названием «Есть ли у г. А. Чехова идеалы?» («Новости и биржевая газета», 1893, № 87, 94, 101; 1, 8, 15 апреля). На заглавный вопрос он отвечал положительно. Разобрав сцену объяснения героев в XVII главе «Рассказа неизвестного человека», Скабичевский заканчивал статью обращением «ко всем мало-мальски беспристрастным читателям»: «<…> неужели подобную сцену, которую можно смело поставить на одном ряду со всем, что только было лучшего в нашей литературе, мог создать писатель, не имеющий никаких идеалов?» (№ 101).

К числу критиков, признававших перемены, происшедшие в творчестве Чехова в 1892–1894 гг., присоединился – правда, значительно позже – и Михайловский. В статье «Кое-что о г. Чехове» он писал: «Как „Палата № 6“, так и „Черный монах“ знаменуют собою момент некоторого перелома в г. Чехове как писателе; перелома в его отношениях к действительности» («Русское богатство», 1900, № 4, стр. 133).

По мнению некоторых критиков, этот перелом отразился и в чеховской поэтике. Так, Иванов считал, что в 1892–1893 гг. уже в самой манере Чехова явно стала ощущаться «известная тенденция»: «Автор будто торопится высказать свой личный взгляд, представить читателям общие выводы. Герои нередко рассуждают, очевидно, за счет автора, и такие рассуждения подчас настоящие публицистические речи» («Артист», 1894, № 1, стр. 103–104). Была высказана даже мысль почти беспрецедентная в литературе о Чехове – о преобладании в его последних произведениях «идейности над художественностью», о том, что у Чехова теперь «ясно сказывается» «желание поучать, но не трогать, действовать на ум, а не на сердце», что он «заговорил речью Толстого, Бьернсона и прочих моралистов-философов наших дней» (Р-ий. Смелый талант. – «Гражданин», 1892, № 34, 3 февраля).

5

Общая оценка творчества Чехова в начале 90-х годов установилась. Талант его признан.

Даже очень скептически в целом относившиеся к Чехову критики – М. Южный, Ю. Николаев, Протопопов – снабжали свои статьи оговорками, иногда весьма существенными. «Значительный литературный талант г. Чехова не подлежит сомнению, – писал Протопопов в статье „Жертва безвременья“. – Г. Чехов одинаково силен и как пейзажист, и как бытописатель, и как психолог. Его описания природы блещут тургеневскою красотой и поэзией, его картины провинциальной жизни правдивы и широки, его психологический анализ тонок и отчетлив» («Русская мысль», 1892, № 6, стр. 110). Перцов, посвятив свою статью доказательству тезиса об отсутствии у Чехова «ясного миросозерцания», при этом заявлял: Чехов «талант настолько сильный, что ему нет равного в действующей русской беллетристике; талант, в три-четыре года выбившийся из трущоб наших юмористических журналов на первый план, но обращавший на себя внимание еще в этих трущобах; талант, каждая новая вещь которого читается с жадностью, производит сильное впечатление и подымает массу разговоров, – одним словом, светлое и отрадное явление, еще раз доказывающее, что „не бедна еще природа, не погиб еще тот край…“» («Русское богатство», 1893, № 1, стр. 41).