Двойное дыхание (сборник) - Татьяна Соломатина

«И посредине этого разгула», то есть во время телевизионных, радио– и печатных излияний глав государств на предмет этого глобального планетарного плевка, вызывает меня главред и говорит:

– Отправляешься в командировку. В Ухту. Год назад ты написал прекрасную статью о тамошних скромных нефтяниках. Езжай, разузнай, чем они дышат нынче, и вне зависимости от того, чем они на самом деле вентилируют лёгкие, пишешь слегка надрывный, но в общем и целом позитивный репортаж – мол, живут, гречку жуют, кланяются президенту-батюшке и премьер-министру – отцу родному. И, мол, пока отцы и матери Ухты жизнерадостно плетут лапти и культурно, не теряя духа, настукивают на ложках гимн России, в конце каждого куплета выкрикивая «Ух ты!», дети рисуют полотна, исполненные надежд на нанотопливо и прочие наносмазочные материалы, нанофармакологию, наногеодезию и нанолесоповалы. В общем, чего я тебя учу, сам всё отлично знаешь.

– А если не рисуют ничего? – осторожно спросил я.

– Тогда сам нарисуешь. Солнце, небо, президент на фоне ромашек, в руке нанофакел, но чтобы видно, а то знаю я вас, умников! Фотокорреспондента с тобой отряжаем. Я уже вижу это эпохальное фото: «Неунывающий кот Крекинг пьёт белое молоко из чёрной мисочки, высеченной из куска каменного угля – топлива будущего. Крекинг знает – президент о нём помнит!» Беззубых улыбающихся старожилов наснимайте. Довольных жизнью и пенсией старух. Грудастых молодух в косынках, что улыбаются неунывающим нефтяникам. Какого-нибудь местного Кулибина, изобретающего на заднем дворе вечный двигатель. Светлое будущее, несмотря ни на что, но без идиотического слюнопускания. Понял?

– Понял, как не понять, – заверил я главного. – Что, каменный уголь действительно топливо будущего?

– Нет, блин! Топливо будущего – в наших сердцах! Там, куда пепел стучит. И Макар телят за самогоном не гонял. Васильев, ты издеваешься? Станешь главредом – я на тебя посмотрю. И поумничаю всласть.

– Ладно-ладно. Когда лететь?

– Сегодня вечером и полетишь. Цены на билеты растут не по дням, а по часам, – вздохнул главный редактор.

– Отлично. Вы ж знаете – я «в поля» с удовольствием.

– Давай. Счастливого пути. И без позитивного материала не возвращайся!

Напророчил. Они такие странные порой, эти пророки. Ну каких уж кому выдают.

Я на самом деле был рад тогда. Да и сейчас не особо горюю. Напротив.

Сумка с трусами – носками – резервной рубашкой – бритвой – дезодорантом – зубной пастой – щёткой – нитью – освежителем – бутылкой высококачественного спиртного, а также ноутбуком с зарядкой всегда стояла у меня под столом. Я пошёл в бухгалтерию, получил командировочные, слегка утяжелив содержимое портмоне, и был полон предвкушений путешествия. Фотограф у нас парень отличный, компанейский, если какие попутчицы симпатичные – не растеряется, хотя жену и боготворит. Молча нальёт девушкам, молча щёлкнет затвором – и они уже готовы у него из рук есть.

Понимаете, к чему я говорил об инерции? Нет?

Меня, никому не нужного в сложившихся условиях журналиста, никому уже по гамбургскому счёту не нужная редакция никому не нужного журнала с никому уже не интересной, исчерпавшей себя более чем вековой историей, отправляет в никому не нужную командировку, куда я, журналист Юрий Васильев, совершенно не считая нужным задуматься, и отправляюсь. Прямиком в эту самую Ухту. Если быть точным – в поселок городского типа Ярега, что входит в состав городского округа Ухта, в Республику Коми. С фотографом, трусами, ноутбуком, бутылкой виски и пачкой уже почти никому не нужных ассигнаций.

Немного истории, географии, ботаники и биологии вопроса, чтобы вам было понятнее, куда я, не задумываясь и не делая, как и положено любой инертной массе или её части, поправок на ситуацию, полетел.

Ели, сосны, болота. Мелколиственные леса. Черёмуха обыкновенная. Белки, лисы, бурые медведи, лесные куницы, горностаи, норки, выдры, лоси, кабаны. Тетерева. Сиг. Устойчивый снежный покров – с последней недели октября до середины мая. Глубина промерзания почвы – до двух с лишним метров. Лето тёплое, но не жаркое. Всё остальное – зима. Расположено всё это на реке Ухте, полной полезных ископаемых. В самой же Яреге с 1934 года добывают так называемую тяжёлую нефть. Метод добычи тяжёлой нефти шахтным способом был использован здесь, в Яреге, впервые в мире. Какими средствами велась добыча? Как и было положено – силами заключённых Ухтпечлага. В 1937 году, когда в этом самом Ухтпечлаге скопилось уже 58 тысяч заключённых – нехилый масштаб человеческих ресурсов, да? – всё это уже называлось нефтяным производством. В 1939-м в Яреге было уже несколько нефтедобывающих колонн, не считая строительной колонны, автотранспортной колонны, колонны горняков-шахтостроителей, механической группы, электрогруппы и конюшни гужевого транспорта. И всё это состояло почти исключительно из них, из ЗК. Порою инженера особо талантливого по госзаказу сажали, чтобы зря гражданские штаны не просиживал в НИИ, а ударно трудился в известного фасона униформе на нефтяное благо родины. Учитывая тот факт, что месторождение посёлка Ярега уникально не только по величине запасов тяжёлой нефти, но и урановой руды, можете себе представить. Не можете? Почти всё нынешнее население посёлка Ярега, да и города Ухты, состоит из матёрых человечищ – потомков этих самых заключённых. Среди которых были и знаменитые профессора, изобретатели, физики, писатели, прототипы героев рассказов Варлама Шаламова и даже евреи. Некто Роман Абрамович хоть и не профессор, но проживал в Ухте с 1970 по 1974 год, в период своего голубого отрочества.

Может быть, само слово «Ухта» вам ничего и не говорит, зато наверняка некие воспоминания вызовут комбинации букв «Газпром», «ЛУКОЙЛ», «Транснефть». Вот они все родом, в том числе, оттуда.

Из Яреги до Ухты можно добраться железной или автомобильной дорогой. В самой Ухте, несмотря на несолидные размеры городка, есть один из немногих аэропортов России, способных принимать все виды воздушного транспорта.

Вот в такое место я и отправился с фотокорреспондентом, трусами и бутылкой. Бутылками. Дьюти-фри функционировал вовсю, так что некоторая часть командировочных была потрачена ещё на большой земле. Я кинул прощальный взгляд (куда же без этой пошлой фразы, особенно учитывая тот факт, что характер взгляда тоже оказался пророческим) на зал аэропорта, и белый самолёт, стремительно пожирая горючее, вознёс нас к небесам. Где мы с фотографом приблизились к нирване настолько, что внезапно потребовавшая пристегнуться перед возвращением на грешную землю стюардесса показалась нам богиней Кали.

Встретили нас хорошо. Встретил. Водитель. Главред с Кем-то Там созвонился, а Кто-то Там был сильно занят решением куда более важных вопросов, чем визит журналистов, и прислал водителя. Молчаливого, что та руда. Беседовать, кроме самого себя, мне было не с кем, так что состояние блаженства, приобретённое на крыльях, пришлось усугублять ещё и на колёсах. Водитель, крепкий мужик, подвёз нас к пустующему дому, завёл внутрь, показал, где что крутить, чтобы свет и горячая вода, и стал налаживать чай.

– Как настроения в посёлке? – спросил я, потому что хоть и доброжелательная, но тишина стала давить на мою нежную, излишне чувствительную к невербальному, психику. Фотограф у нас немногословный, знай порхает бабочкой и жалит затвором. Все его «угу», «да» и «а как же» я знаю уже наперечёт. Да и работать пора было начинать. Командировка планировалась трёхдневная. То есть ещё завтра, послезавтра и привет, Республика Коми, здравствуй, дорогая моя столица.

– Нормальные настроения, – ответил тот.

– Нефть на самом деле закончилась? – спросил я.

– На самом.

– И что теперь?

– Ничего.

– Жить-то дальше как посёлок и город будут? – воскликнул я пафосно, готовый разрыдаться не то по судьбам мира, не то от слишком большой концентрации алкоголя в крови.

– Каком кверху! Вот чай и мёд. Пожрать в холодильнике. Слишком поздно прогуливаться не советую. Завтра в девять утра заеду за вами, велено привезти к поселковому голове. Бывайте, мужики.

И ушёл.

Я ещё пару часов рассказывал фотографу, что такие, как этот водила, нигде и никогда не пропадут, не то что мы, щелкопёры. У них, у таких, «и это пройдёт» на лбу написано и «не такое видели» в хромосомах закодировано. Фотограф угукал, дакал и акакжничал, периодически простреливая моё хмельное воспалённое эго вспышками.

Проснулся я рано, часов в шесть. На душе скребли самарские кошки, в голове стучали ложки умельцев Нижнего Кукуева, во рту было стойкое послевкусие самолётного фастфуда. Фотограф чувствовал себя не лучше.

Тем не менее к девяти мы были как малосольные огурчики с колхозного рынка – бодрые, хрустящие, упругие и готовые ко всему.