Двойное дыхание (сборник) - Татьяна Соломатина

Была ещё пара нюансов. Один – вполне осознанный, второй – по наитию.

Во-первых, Илья решил на некоторое время максимально деструктурировать привычный ритм своей жизни, устроив себе что-то вроде отпуска. Это было оправдано, так как наложение двух восприятий лишь затянуло бы эксперимент, – это он понимал.

И второе. Последние, двадцать пятые, часы он заставил остановиться, просто вынув батарейку и установив стрелки на двенадцати. На двенадцати чего? «На двенадцати времени». Так он решил. Ему просто нравилось иметь всегда под рукой двенадцать времени.

Оставшиеся в движении циферблаты покрывали собой около двадцати суточных часов, что в некотором приближении можно было рассматривать как один день жизни. И… день первый начался с вечера. Когда вся картина часов на стене была собрана, отрегулирована и запущена, Илья лёг спать.

Потом был другой день, и третий, и ещё, и ещё… Он выходил в магазин за продуктами, с кем-то созванивался, иногда кто-то приходил… Он ел, пил, спал и смотрел на часы.

Час за часом он мог сидеть, тщательно вглядываясь в какой-нибудь из циферблатов, пытаясь понять, что отличает этот диск с цифрами от других, чем близок он ему самому сейчас, почему именно он привлёк сейчас внимание?..

Так долго и внимательно изучал Илья картину часов на стене, что помнил уже мельчайшие особенности хода каждых из них. Он измерил картину часов всеми известными и придуманными им же самим мерами, изучил все неровности краёв корпусов, помнил все не очень ровно насаженные на маленькие штоки стрелки.

Со временем он научился выделять шум, который издавала картина, из прочих шумов жизни. Особенно хорошо можно было концентрироваться на этом ночью, когда фоновые звуки улицы и долго не ложащихся спать соседских детей вмешивались посторонними визгами, криками и постукиванием.

Странный это был звук. В начале, пока Илья ещё не привык к нему, ему удавалось концентрироваться только на тихих перещёлкиваниях стрелок отдельных циферблатов. Но со временем, когда его внимание привыкало всё больше и больше, он научился удерживать его на нескольких звуках картины. И в конце концов принял их в себя все, включая молчание последних – двадцать пятых…

Именно тогда он и почувствовал это в первый раз. Волну. Иначе не назовёшь. Звук, при слышимом на первый взгляд разнообразии перестуков дешёвых китайских механизмов, кажется, даже вопреки им… Да! Именно вопреки механизмам рождал гармоничный, сложный по структуре, но доступный восприятию ритм. Функцию двадцатичетырёхтактной волны с одной экстремальной точкой молчания.

Илья всё реже выходил из дома, проводя больше времени (больше какого времени?) перед стеной. Сидя перед ней, то с закрытыми глазами – слушая, то с открытыми – разглядывая детали и улавливая тончайшие движения стрелок.

Сегодня он опять вышел на улицу. Пришлось – кончились хлеб, масло и сигареты. Закрывая за собой дверь квартиры, он подумал, что в принципе это не так уж и важно. Подумаешь. Чай-то с сахаром ещё есть… Картина с какого-то момента всё больше и больше не хотела отпускать его от себя.

Он шёл по тротуару, и всё казалось каким-то особенно прозрачным, акварельно-сглаженным, ненавязчивым настолько, что, кажется, ещё немного усилий с чьей-то стороны и всё растворится. И звуки гомонящего Города, и рябь пыльных ветвей во дворе, и тени, и тусклое призрачное небо.

Он зашёл в магазин.

Пробивая в кассе чеки в два отдела – масло в один и хлеб с сигаретами – в другой, он обратил внимание на «лечащий» от боли в суставах браслет на правом запястье кассирши.

– Помогает? – спросил он, вежливо кивнув на её руку.

– Да не знаю пока. Только надела. Приходил тут один, говорил что-то про статистику, ещё там чёрт знает что… Да не верю я. Девки брали. И не дорого. Ну и я… Да шут с ним! Выглядит вроде ничего, глядишь, может, и толк какой будет. А вы, как думаете, помогает?

– Не знаю, извините.

– Да, – вздохнула она. – С вас девяносто восемь семьдесят… Ваши сто. Сдача рубль тридцать, пожалуйста.

– Спасибо…

Получив по чекам покупки, он вышел на улицу и, закурив, поднял глаза к небу. «Странно, – подумал он. – Такое впечатление, что всё остановилось. Движется, происходит, но стоит…» И пошёл обратно к дому, докуривая на ходу.

Уже подходя к подъезду, он ощутил дежа вю. Такое впечатление, что всё окружающее вдруг смылось с глаз, забежало ему за спину и вновь замерло в театральной серьёзности, скрывая в мареве лукавый смешок, а он, машинально развернувшись, вновь застал уже знакомую картину, но момент разворота не отложился в сознательной памяти. Лишь тело напоминало о его реальном существовании лёгкими волнами мурашек, пробегающих от центра живота к конечностям.

Поднявшись на свой этаж, Илья зашёл в квартиру, оставил на кухне продукты, захватил пепельницу и, вновь закурив, уселся на полу перед стеной.

«Интересно, помогают ли все эти дешёвые безделушки на самом деле, на физическом уровне, независимо от сознания, или всё сводится к психосоматике, удовлетворяя больше амбиции руководителей коммивояжёрских проектов, нежели обывателей, которым всё равно что покупать в пределах цены безразличия для соответствующего социального уровня? На дурака не нужен нож – ему немного подпоёшь…» – думал он, медленно выпуская клубы дыма перед собой.

Утром Илья обнаружил, что кончились хлеб и масло – дежурная закуска к утреннему очень сладкому чаю, да и сигарет осталась всего пара штук. Жутко не хотелось никуда идти, но лёгкая щекотка голода и желание быть уверенным в том, что он сможет курить в любое время, когда захочет… Время… Кстати! Он посмотрел на время, то есть на стену: квадрат, собранный из двадцати пяти циферблатов, был на месте. И Время было на месте. Как всегда. Этот факт вдруг показался таким забавным, что он рассмеялся в голос и подмигнул стене как старому другу, которому ничего не нужно объяснять.

– Время – моя жена, – сказал он вслух и опять рассмеялся.

Затем быстро оделся, причесался и вышел из квартиры.

Уже в магазине, пробивая в кассе чеки в два отдела – масло в один и хлеб с сигаретами – в другой, он обратил внимание на «лечащий» от боли в суставах браслет на правом запястье кассирши.

– Помогает? – спросил он, вежливо кивнув на её руку.

– Да не знаю пока. Только надела. Приходил тут один, говорил что-то про статистику, ещё там чёрт знает что… Да не верю я. Девки брали. И не дорого. Ну и я… Да шут с ним! Выглядит вроде ничего, глядишь, может, и толк какой будет. А вы, как думаете, помогает?

– Не знаю, извините.

– Да, – вздохнула она. – С вас девяносто восемь семьдесят… Ваши сто. Сдача рубль тридцать, пожалуйста.

– Спасибо…

Получив по чекам покупки, он вышел на улицу и, закурив, поднял глаза к небу. «Странно, – подумал он. – Такое впечатление, что всё остановилось. Движется, происходит, но стоит…» И двинулся обратно к дому, докуривая на ходу…

Ночью ему снился сон: он двигался в светло-фиолетовых бескрайних просторах, похожих на струи мягкого песка и картинки о происхождении Вселенной из детской иллюстрированной энциклопедии. Всё было насыщено чувством необычайного комфорта, если бы это был не сон – он назвал бы его счастьем, но там это было естественно и эмоциональность привычной терминологии была неуместна. Просто – комфорт и несравнимое ни с чем ощущение естественной непредопределённой свободы.

Он двигался как ребёнок, первый раз ступивший за околицу отчего дома – по наитию, без страха, с ни с чем не сравнимой жаждой знать. Потом он увидел Землю. Казалось, она была на расстоянии вытянутой руки, хотя по размеру можно было определить, что он находится от неё на расстоянии удалённости Луны. От Земли к нему тянулась длинная верёвка – один её конец терялся гдето в атмосферных разводах планеты, а другой он спокойно держал в правой руке. Он знал, что медленно удаляется в сторону безграничного пространства космоса. Ему стало смешно: какая верёвка?! Он чувствовал просто связь. Связь, но не путы, не плен. Ибо дыханием вольного приключения веяло от всего вокруг…

И тут он вспомнил. Тут же во сне вспомнил, что уже однажды видел всё таким. Вспомнил ощущение связи, которое по-доброму, не настойчиво удерживало его. Вспомнил лёгкий страх, проникший в глубину сердца, сразу после того, как понял, что удаляется. И в тот раз он крепче сжал конец «верёвки»…

Мелькнувшие картинки памяти не испугали, а лишь ещё больше позабавили его. Он с нежностью, но свободно посмотрел на медленно удаляющуюся от него Землю и разжал пальцы. Потом повернулся в сторону фиолетовых вихрей и отчётливо произнес: «Пою».

Если бы он обернулся, то увидел бы, как отпущенная им верёвка, плавно изгибаясь, кольцами медленно падала на голубоватый шар планеты.

Как надо