Ален Делон без маски - Александр Брагинский

– Они стали классикой, так мило, что вы их вспомнили. Не забывайте еще «Рокко и его братья» и «Хищники». Самым большим коммерческим успехом пользовался «На ярком солнце». Его видели во многих странах мира. «Возвращение Казановы» нуждается в большом успехе. Если этого не случится, я не смогу больше делать фильмы.

– В фильме ми видим ваш совершенно неожиданный дуэт со слугой, которого играет Фабрис Луккини.

– Он великолепен.

– Для вас Казанова – образец? Соответствует ли он своей жаждой обладания женщинами, которых тотчас бросает, темпераменту Делона?

– Казанова не служит для меня примером, когда берет женщин, словно пешек, использует и бросает. Зато как человек – да, это пример. У него много общего со мной. Как и ему, мне пятьдесят.

– Немного больше.

– Действительно, в ноябре мне будет пятьдесят семь лет. Я ничего, в общем, против этого не имею. Но ставлю перед собой вопросы – о возрасте, о жизни. Подобно ему, я воспринимаю как неизбежность, что прошлое – невозвратимо, а будущее не станет наверняка таким уж блестящим.

– «Тухлое мясо», по выражению Эльзы в фильме, желудочные колики – все это подчеркнуто нарочно?

– Естественно, я демонстрирую в тот момент тухлое мясо. Я набрал лишних пять кило для роли, ибо таким я себе представлял моего героя, то есть немного тучного, грузного. Я хотел, чтобы все видели его живот под жилетом, чтобы лицо его выглядело слегка потрепанным, ибо таков он в великолепной книге Шницлера, экранизированной Жан-Клодом Каррьером. Однако, когда актер прибегает к таким методам во Франции, журналисты не стесняются напечатать его фото в профиль, чтобы все увидели его живот. И вопрошают: «Что случилось с Делоном?» Когда же это проделывает американский актер, о нем пишут как о гении.

– Вы имеете в виду Де Ниро, который в «Бешеном быке» набрал пятнадцать кило. Этого требовала роль Джека Ла Momma. Чем вы объясняете такое разное отношение?

– Тем, что все исходящее оттуда рассматривается как слово божье. К тому, что делают американцы в области кино, относятся очень ревниво, с завистью, но уважением.

– Как вы относитесь к новому поколению французских актеров, выходцев из труппы «Сплендид» (популярного театра, возглавлявшегося тогда Жозианой Баласко. – А.Б.), как Жерар Жюньо, Тьерри Лермит? Или к Сандрин Боннер?

– Как к людям, стремящимся показывать в кино отталкивающие стороны жизни. Мне это не нравится. Откровенно говоря, я бы не прочь публично подискутировать об этом в телепередаче, ибо то, что вы утверждаете в печати, всегда искажает истинное положение вещей, и люди спешат заявить: «О, но Делон вечно жалуется, он не настроен примирительно, как Мишель Блан или Жерар Жюньо». Моя концепция кино иная, чем у них. Кино – это искусство «звезд». Они присутствуют для того, чтобы люди грезили. Их фильмы надо смотреть в больших залах, как во времена моей юности. Чтобы ими восхищаться, надо взирать на них снизу вверх, а не наоборот. В свое время на экране люди видели, как Гарри Купер целовал Ингрид Бергман или Грейс Келли. Это было великолепно. Зрители выходили из зала в восторге, говоря: «Ты видел, как это чудесно! Они были так красивы!» Но наступил день, когда, по разным причинам, людям сказали, что герои должны быть ближе к действительности, чтобы каждый мог сопереживать с ними. С этой минуты актеры стали похожи на соседних слесарей или на мою консьержку.

– О ком вы думаете, когда говорите о людях, породивших такую антимоду?

– Я не стану называть имена, но в пропаганде этой омерзительной антимодной моды участвовали многие.

– Кто эти люди по профессии?

– Журналисты «Экспресса», «Нувель обсерватер». Помнится, на каком-то Каннском фестивале один журнал вышел с заголовком «Да здравствуют антизвезды!». Это невыносимо!

– Кого из знакомых вам режиссеров вы можете назвать самым лучшим?

– Никого. У каждого свои достоинства. Я делаю различие между режиссурой и умением руководить актерами. Они либо постановщики, либо немного руководители актеров, либо режиссеры, вовсе не умеющие работать с актерами. Тех, кто сочетает эти три качества, можно пересчитать по пальцам.

– Кто это сегодня?

– Клод Сотэ, Полянский, Коста-Гаврас. И другие…

– Забавно, что у них вы как раз никогда не снимались.

– Об этом спросите у них самих. Лукино Висконти, Репе Клеман, Жан-Пьер Мельвиль обладали этими качествами, необходимыми для истинных режиссеров.

– Кажется, вы принимали большое участие в работе с актерами на «Возвращении Казановы».

– Скажем лучше, я помогал. Тем, кто меня знает, известно, что я люблю давать, много отдавать.

– Послушав вас и увидев с некоторыми друзьями, с вашей дочерью, легко убедиться, что вы бываете взволнованы, как ребенок.

– Разумеется. Бывает, что я плачу, как маленький.

– Когда вам присудили «Сезара», хотя вы и не удостоили собрание своим приходом за ним, вы все же гордились, были взволнованы… Я не ошибся?

– В куда большей степени я был взволнован словами Колюша, комментировавшего мое отсутствие. Я был потрясен тем, как он это представил.

– Как швейцарского гражданина, иностранца, занимающегося трансфертом капиталов?

– Вот именно. Он именно так и сказал.

– Вернемся к Казанове. Вы хотите сказать, что отличаетесь от него в той степени, в какой в своих отношениях с женщинами больше живете страстью, чем любовью?

– Я хочу лишь сказать, что это Казанова – обольститель, а не я. Меня превратили в обольстителя, это совсем другое. Я не умею клеиться к женщине. С моей точки зрения, быть обольстителем – значит обладать определенной техникой в подходе к женщине… А я никакой такой техникой не владею, ибо инициативу всегда проявляли женщины.

– Вас не огорчает, что годы все равно сказываются? И что в дальнейшем женщины будут вами интересоваться все меньше?

– Если бы знали, как меня огорчает мой возраст! Всему виной моя обостренная чувствительность. А также тот факт, что я слишком уважаю других и себя. И не хочу им показывать свое другое лицо, ослабленного, дряхлеющего человека. Тогда мне становится понятно, что я уйду раньше. Я никогда не покажусь старым и безобразным, никогда.

– Такой день неизбежно наступит!

– В этот день я, вероятно, уйду, как Хемингуэй.

– Покончив с собой?

– Да.

– Почему бы постаревшему Делону не играть президентов республики или роли патриархов? Ведь Габен именно так и поступал!

– Мы говорим о разных вещах. Я говорю не о том, чтобы играть, я думаю о том, как жить. Разумеется, я еще смогу некоторое время играть роли президентов или старперов. Но жить – это нечто иное. Я рассчитываю, впрочем, жить достаточно долго, чтобы вырастить дочь. Я так любил жизнь, женщин, я так любил то, что в конечном счете происходит с немногими мужчинами, во всяком случае, с большой интенсивностью, как, например, у Монтана, что было бы ужасно отложить все это в ящик воспоминаний.