Приключения английского языка - Мелвин Брэгг

Пропустим тысячу лет благополучного прозябания языка кельтов и попадем в эпоху Тюдоров и Актов об Унии 1536 и 1542 гг., которые уравнивали в правах (по крайней мере, на словах) валлийский и английский языки. Жители Уэльса, как говорилось в этих Актах, могут говорить, как им нравится, при условии, что «все правосудие… будет отправляться… во всех судах… на английском языке»; «и все присяги будут приноситься… на английском языке»; «любое лицо или лица, использующие валлийскую речь или язык, не имеют права занимать официальные должности… в королевстве Англии, Уэльсе или иных королевских владениях… если такое лицо или лица не используют английский язык и не владеют английской речью».

Если уж столь туго были натянуты вожжи даже при Тюдорах, которые сами происходили из Уэльса, то можно представить, под каким гнетом находился валлийский язык при их предшественниках. Английский язык правил бал. И все же валлийский язык выстоял: ушел в стихи и песни, но не покорился.

Репрессии против него не ослабевали. В 1847 году королевская комиссия провозгласила: «Валлийский язык суть злостный порок Уэльса и барьер на пути морального развития и коммерческого процветания народа. Из-за своего языка множество валлийцев сильно отстают от англичан во всех областях практических знаний и умений… Как в старом, так и в новом доме его язык держит его в неволе невежества, ибо на нем нельзя ни сообщить, ни получить необходимые сведения. Это язык отсталого сельского хозяйства и теологии, простой деревенской жизни, тогда как весь мир вокруг говорит по-английски… Он существует где-то на дне, а общество развивается без его участия».

Работы комиссии в опубликованном виде заняли два тома в синих переплетах; «Синие книги предательства», как называли их в Уэльсе, заложили основы проводимой в XIX веке политики дальнейшей маргинализации валлийского языка в пользу английского.

Следующим шагом на этом пути явился принятый в конце века XIX закон об образовании, согласно которому все валлийские дети должны были достичь определенного уровня владения английским. Это вменялось в обязанность учителям, и память о жестоких мерах, к которым прибегали многие из них, сохранилась до наших дней. Случалось, что валлийцам полностью запрещали пользоваться в школах своим языком. Детям, которые нарушали это правило и говорили на родном языке, вешали на шеи таблички с надписью WELSH NOT («валлийский запрещен»). Эти слова стали символом сопротивления.

Валлийский сопротивлялся изо всех сил, прибегая и к политике, и к терроризму, и к либерализации официальных установок — и все же сумел подняться в общественной иерархии. Ему и сейчас приходится сражаться, однако действуют и валлийское радио, и валлийское телевидение; разумеется, поддерживается давняя традиция валлийской литературы; существуют дорожные знаки и уличные таблички на валлийском языке; он пережил фризское, норманнское и, напоследок, английское иго. Тем не менее у него остается проблема в виде могущественного соседа, предоставляющего возможности, которые без него были бы недоступны. В силе остается опасение, что валлийский язык исчерпает свои ресурсы в борьбе за самосохранение и в результате утратит способность к развитию и станет не живым языком, а чем-то вроде музейного экспоната. Все больше и больше валлийцев переходят на английский язык. В 1921 году на валлийском говорили 37 % валлийцев, а в 1981 году — лишь 19 %. Но нельзя не отметить, что язык проявил поразительную стойкость, и его возрождение после стольких веков поистине поразительно. Следует отметить, что в наши дни число говорящих по-валлийски постепенно возрастает.

Валлийский, ставший первой жертвой в войне языков, в настоящее время служит первым примером их сосуществования. Английский сосуществует с валлийским так же, как и с гэльским — на дальних северных островах. Он сосуществует со многими другими языками. Случается, что его заимствуют другие нации: например, быстро растущая индийская сеть центров телефонного обслуживания укомплектована индийцами, прекрасно говорящими по-английски и заменившими на этой работе англичан, как некогда англичане заменили индийцев в торговле текстилем. Австралия воспрянула и практически утратила то, что называлось «преклонением перед культурой»; более того, теперь уже англичане нет-нет да и окажутся в таком положении по отношению к своим антиподам, давно уже выбравшим собственный путь. И все же в Индии и в Вест-Индии, например, на Ямайке, где прилагают немало усилий для того, чтобы уравнять в социальном плане патуа (Patwa) с английским, остается солидная база для английского языка.

В этих странах «повесть о двух английских языках» рассказывается все чаще.

Проникновение английского языка в чужие земли можно описывать по-разному. Например, используются и наверняка будут использоваться такие выражения, как «бедствие», «угнетение», «несчастье», «культурный геноцид» и еще более резкие формулировки. Но наряду с ними многие, говоря об английском языке, могут упомянуть о преимуществах и возможностях.

В наши дни Британия сделалась местом, куда стекаются многочисленные представители тех наций, групп, народов, которыми она когда-то управляла. На ее улицах и на сцене, в стихах и кинофильмах находится место для языков из Вест-Индии, Африки, Индии и Пакистана. Уже не одно поколение испытывает сильнейшее влияние американского английского. Другие ветви английского языка также энергично отвоевывают себе место под солнцем. Котел продолжает кипеть, и языки, к которым прежде относились с пренебрежением, возвращаются на родину английского языка, принося с собой лексикон и произношение, немыслимые всего 50 лет назад.

23. По всему миру

Как биологический вид, мы должны были поначалу разговаривать на одном языке. Часть лингвистов уверена, что рано или поздно удастся доказать, что все языки, на которых мы сейчас говорим, восходят к общему праязыку. По нему тоскуют многие. Было предпринято несколько попыток искусственно создать всемирный язык. Самым известным из таких языков является, по-видимому, эсперанто; в 1887 году польский врач-окулист Л. Заменгоф объявил о создании всеобщего второго языка, который все народы смогут использовать для международного общения, и применил в качестве его лексической основы латинский язык. В наши дни эсперанто используют около 100 000 человек в 50 странах. Например, фраза It is often argued that the modern world needs a common language with which to communicate (Часто утверждается, что современный мир нуждается во всеобщем языке для общения) в переводе на эсперанто будет выглядеть так: Oni ofte argumentas ke la moderna mondo bezonas komuna linguon por komunikado.

Незадолго до этого, в 1879 году, немецким священником Йоханом Мартином Шлейером был изобретен волапюк; в 1928 году датчанин Отто Есперсен разработал новиаль. Существовали такие проекты, как интерлингва, предложенный итальянцем Джузеппе Пеано (1903), и идо — разработка француза Луи де Бофора (1907). И все же сегодня, несмотря на огромную численность населения Китая и возрождение испанского языка в обеих Америках, по всему миру продолжается победоносное шествие английского языка, возникшего у малочисленного — несколько десятков тысяч человек — народа где-то около середины первого тысячелетия нашей эры. На протяжении последнего столетия или около того, наряду с тем, что английский язык непрерывно демонстрировал поразительную продуктивность, собрав целый набор «английских ветвей» на всех континентах, набирал обороты американский вариант английского языка. Его рывок оказался самым поразительным. Американцы изобрели и переозначили массу слов, описывая собственное общество.

В какой город США ни попади, нельзя не заметить господства американского варианта английского языка. Нам придется пройти по кварталу apartments (многоквартирных домов) и оказаться в penthouse (пентхаусе, очень дорогой квартире повышенной комфортности на крыше многоэтажного жилого дома), нас завалят новостями mass media (средства массовой информации), за покупками мы отправимся в chain store (сетевой магазин), на завтрак съедим cornflakes (кукурузные хлопья) и откажемся от hot dog (булочка с горячей сосиской; дословно — «горячая собака»), наблюдая, как commuters (жители пригорода, работающие в городе и ежедневно ездящие на работу) торопливо идут в свете neon (газосветных рекламных вывесок), не позволяя себе jaywalking (зевать по сторонам), что было бы moronic (идиотизмом, проявлением слабоумия), но, если бы они были executives (администраторами) или go-getters (удачливыми, пробивными дельцами) — но не yes-men (подхалимами) или fat cats («денежными мешками», живущими на проценты с капиталов), то занимались бы big business (большим бизнесом, доходным делом), хотя вряд ли стали бы связываться с assembly line (сборочным конвейером) или closed shop (предприятием, где могут работать только члены определенных профсоюзов). В таком городе мы наверняка столкнемся с traffic jam (дорожной пробкой), так что о speeding (езде с недозволенной скоростью) можно и не мечтать, но и joy-riding (угон машины для того, чтобы покататься) вряд ли угрожает. В общем, чем больше underpasses (подземных переходов и туннелей для транспорта), тем лучше. И, конечно, в центре любого такого города нас будет окружать целый лес skyscrapers (небоскребов). Это слово родилось в английском парусном флоте — так назывался самый верхний парус, который ставили в полный штиль, надеясь поймать хоть какой-то ветер. Такое имя носил знаменитый скаковой жеребец, победитель Дерби в 1788 года, а мода называть высокие здания небоскребами распространилась лишь много лет спустя. Позже так называлась разновидность шляпы, потом слово сделалось непочтительным прозвищем очень высокого человека. В Америку это слово попало как бейсбольный термин, означающий удар, при котором мяч взлетает очень высоко (по-русски такие удары называют «свечками». — Прим. пер.). Теперь же во всем мире это слово употребляется в единственном значении «очень высокое здание», преимущественно в американских городах.