Белый ферзь - Измайлов Андрей

Кто успел, тот заскочил в стационарные магазинчики, в гриль-бар, в сортир. Залог успеха – в независимости походки, в быстроте реакции.

Лозовских не успел – и реакция подвела (страж очутился в двух шагах, когда Лозовских дозрел: пора сматываться, пока не перепутали), и походка вдруг стала прыгающей, почти бег…

Его перепутали! Его просто перепутали! Ну какое он лицо кавказской национальности?! Он старший научный сотрудник! Он – в библиотеку! Куда вы меня?! Меня не надо! Я же ничего… Документ?! Да нет у него никакого документа! Зачем уроженцу Петербурга на улицах Петербурга документ?! Русский он, русский! То есть… не лицо он кавказской национальности!

Русский? Давно на себя в зеркало не смотрел, чурка?! Пошли, пошли. Ах, еще и упираться? Вырываться? Н-на! Получи демократизатором по почкам! А теперь иди куда ведут! На цырлах, понял! Вздумай только дернуться!

(В очках был Лозовских? Без очков?

Без. Снег пошел, стекла заляпались. А столпотворение началось, и он их в куртку спрятал, чтоб не сбили в толпе, не раздавили. Без очков…

A-а… Тогда да. Тогда понятно. Чурка…).

Его привели в отдел милиции, его заключили в «аквариум», часть помещения, забранную толстенной решеткой, – вместе со всем уловом, вместе с прежней дюжиной сидельцев (верней – стояльцев, сесть там не на что) и полудюжиной свеженьких.

Он пытался объясниться сквозь решетку с моложавым смуглым капитаном, затеявшим идентификацию личностей последовательно и неторопливо (перед капитаном на столе топорщилась пачка отобранных паспортов, странным образом совпавшая по ассоциации с рыхлыми стопками в подвале – в подвале, черт, в подвале! Инна!):

– Товарищ капитан! Можно вас?! Товарищ капитан!

Тот глянул искоса, промолчал. Еще глянул на неунимавшегося клиента. Еще глянул. Нет, не понимает живчик челове… милиционерских взглядов! И благожелательно отвлекся:

– Будешь буянить, вообще никогда отсюда не выйдешь! – не отвлекай, мол, и до тебя очередь дойдет.

Лозовских бессильно разъярился (у старших научных сотрудников это выражается в экспрессивном бормотании «Да что же это такое, а?! Что же это за… Это же, это… ну просто, ну, не знаю!») – как так: и до тебя очередь дойдет?! Он – не из очереди! Он – по ошибке! Он… очки! Где очки?! Ага! Очки! Как? Теперь-то навскидку видать – он не торговец мелким- крупным оптом, он научный работник, он из библиотеки!

Но капитан не вскинул на него взгляд, продолжал окликать задержанных, сверяясь с паспортом. Если очередной выкликнутый впадал в русскоязычную немоту, капитан переключался на то наречие, коим задержанный владел, и тут же толмачил ответы лейтенанту, сидевшему тут же за столом, записывающему. Полиглот! Владеет азербайджанским, грузинским, армянским, чеченским…

Русским языком вам говорят, капитан! Святослав Михайлович Лозовских попал за… тьфу… за решетку по недоразумению! Святославу Михайловичу Лозовских срочно требуется на волю! Куда-куда?.. В… библиотеку!.. Что, «очкарик», не получишь в означенный срок свою порцию чтива – загнешься?! Стой! И жди своей очереди! Видишь, остальные терпеливо ждут!

Остальные, кто-то сзади, толкнули «профессора» в бок (уй-юй! туда, куда демократизатор в Апрашке угодил! у-и-ий!) – не мешай начальнику, не понимаешь, да?!

За стенкой кто-то выл поминальным воем на три голоса, колотился в запертую на засов глухую дверь:

– Дя-а-адя! Пусти-и! Дя-а-адя! Ы-ы-ы!!! Дя-а- адя!!! – непрерывно, бесконечно, надрывно.

Капитан перекладывал паспорта из убывающей стопки слева в растущую стопку справа. Над головой у него поминутно дергались часы. Уже четыре… Уже половина пятого. Уже пять… Кто-то из людей в форме приходил, уходил, докладывался по телефону, телефон верещал, стоило положить трубку. Поминальный вой не утихал. Заваливались молоденькие девахи, вызванные капитаном по номерам, задиктованным сидельцами-стояльцами: «Да! Это мой, мой. Кто- кто! Родственник! Дальний! Он не прописан, он в гости приехал. А мой паспорт вот – прописка местная!» родственными отношениями там и не пахло, и рядом не лежало (хотя… насчет «рядом лежало»- вполне, вполне!). Ну да плати и забирай своего. Штраф. За что? Риторический вопрос!

До Лозовских очередь никак не доходила – документов-то нет, сначала – тех, кто с паспортом. Но и сообщить домашний телефон стражам порядка Лозовских не мог – там у него не деваха- «родственница», там у него жена, Дарья. Жутко не само по себе известие: «Лозовских Святослав Михайлович – он кем вам приходится? Мужем? Подъезжайте в семьдесят девятый отдел милиции, переулок Крылова. Он у нас. И захватите документ, удостоверяющий его личность. Может, он и не он вовсе». Жутко не само по себе прибытие Дарьи- сюда, где муж сидит за решеткой. Жутко то, что найти удобоваримое объяснение невозможно! В самом-то деле! «Спасибо, Даша. Выручила. Эти менты совершенно озверели!.. А теперь… езжай домой. Езжай. А я – в библиотеку. Мне там… надо…». И пока жена Даша доберется до темницы сырой, пока уладится недоразумение, Публичка закроется. А дверь в подвал он запер и опечатал… И в милиции развязывать язык: отпустите, пока не поздно! там человек взаперти!.. Где? Где-где?! А кто его туда пустил? Цель?

Цель – «Книга черных умений». Конечно же, Инна Колчина, увенчайся поиск успехом, не намеревалась пронести раритет под полой мимо поста охраны. Присваивать достояние науки – ни-ни. Оприходовали бы с соблюдением всех и всяческих формальностей. Как в случае с альбомом арабских гравюр семнадцатого века, как в случае с афишей Парижского салона – из того же подвала. Главное – найти. А найдя, уже можно с раритетом работать. Найти бы!..

Однако ни за какие коврижки не внушишь стражам, что двумя научными работниками двигало бескорыстное любопытство исследователя. И даже не двумя – Святослав Михайлович был движим исключительно старой дружбой, просьбе уступил, показать что и где.

Старая дружба, значит? То-то возрадуется жена Даша.

Бескорыстие, значит? То-то сделают стойку блюстители права в мундирах.

А уж как благодарна будет Инна Колчина!

Куда ни кинь – всюду клин.

Лозовских заклинило – он считал-пересчитывал оставшихся в «аквариуме», умножал на минуты, затраченные на каждого для выхода на свободу. Получалось – библиотека закроется, полтора-два часа как закроется к моменту, когда наступит черед Лозовских. А когда наступит – что тогда? Данных о себе, о домашнем телефоне-адресе субъект сообщать отказывается. Но торопится куда-то. Куда торопишься, чурка?! Штраф, опять же… Откуда у старшего научного сотрудника такие деньги?! При себе – нет, и взять негде. Да что же это такое, а… Да как же так вот… Что за…

Утомившись поминальным воем, лейтенант вышел из-за барьера, отодвинул засов, выпустил замурзанную цыганку с младенцем, подвязанным к спине грязным платком, и двух ее (ее?) пацанов постарше:

– Пшла! Пшла отсюда! И запомни: еще раз вас на Невском увижу, мало не покажется! Пшла!

– Ой, дя-а-адя! Ой, спасибо, спасибо, спасибо! О-о-ой!

Впрочем, пацан, замыкающий гоп-компанию, обернулся и показал всем вздернутый средний палец, скорчил рожу: видал я вас всех!

Что делать? С чего начать? Кто виноват?!

Впору заголосить цыганским оркестром: «Дя-а-адя! Пусти! Ы-ы-ы! Дя-а-адя!». Но он – не цыганка, которую проще выгнать, чем терпеть стенания. Но он – не кавказец, с которого хоть денег клок.

Лозовских еще и совершил вполне объяснимую, но непростительную ошибку – от безнадеги. В «аквариуме» оставалось четверо и он, когда стрелка часов очередной раз дернулась (в твоем распоряжении, старший научный сотрудник, двадцать минут!), дернулся. Сейчас или никогда!..

… Никогда. И двадцать минут не в твоем распоряжении. Здесь распоряжается капитан милиции. Раз уж ты, очкарик, такой умный…

– Вы не имеете права задерживать больше, чем на три часа! Три часа прошли! – от безнадеги взорвался Лозовских.

Смуглый капитан соизволил пропустить очкарика вне очереди (ясно уже, что этот прыткий – не лицо кавказской национальности, однако до чего вредный! пора обезвреживать!..), смуглый капитан соизволил объяснить живчику:

– Три часа – для уточнения личности задержанного. Понял, умный?! А мы так и не уточнили. Пименов! – обернулся к лейтенанту. – Этого – туда! – и кивнул в глухую камеру, откуда только-только выгнали цыганский табор. – До утра пусть отдохнет. Утром – рапорт прокурору, и – в приемник, на Каляева. Там определят, кто такой. За десять суток.

– Я – научный работник! Я – из библиотеки! Я!..

Во-во! Будь ты покорным кавказцем, сняли бы с тебяденег, и катись на все четыре! А ты умничаешь, права качаешь, и денег у тебя – шиш. В камеру!..

Он просидел в камере всю ночь. Он жалел себя, как Герасим не жалел Муму. Он гнал мысль об Инне, которая тоже… в камере. Он уговаривал ее, Инну, телепатируя: должна же ты понять! должна же простить, сообразить – значит, что-то случилось… За просто так друг детства не оставит подругу детства в подвале. Он еще придет! Он еще выпустит! Он объяснит! Только бы Инна выдержала, только бы не попыталась самостоятельно выбраться! А как? Стучаться? Кричать «ау!»?