Антология современного анархизма и левого радикализма - Алексей Цветков

Ошибки, которые в последнем веке поколение повторяло за поколением, таким образом, вновь совершали свой цикл: пренебрежение теорией, внимание к действию, исключавшие все серьезные мысли, тенденция впадать обратно в догматы книжных червей, когда действие реализовано, завершающая неизбежность поражения и деморализации. И именно это возникло, когда шестидесятые стали подходить к концу.

Но не все потеряно в развитии. Пролетарский социализм сфокусировал внимание революционного проекта на экономических аспектах социального изменения — на необходимости создать материальные условия, особенно при капитализме, для человеческой свободы.

Это полностью подтвердило тот факт, что люди должны быть сознательно свободны от материальных желаний, чтобы быть в состоянии полноценно функционировать в политической сфере как граждане. Свобода, которой не хватало материальной базы, для того чтобы люди могли действовать как самоуправляемые и самоправящие индивиды или коллективы, была чисто формальной свободой неравенства равных, сферой простой справедливости. Пролетарский социализм погиб частично из-за своей трезвости и недостатка воображения, но он также внес необходимые коррективы в этику, которую ранние радикалы строили на политических институтах и сильно нафантазированном представлении об экономическом устройстве, что было так необходимо для полного народного участия в формировании общества.

Новые Левые восстановили анархические и утопические взгляды домарксистского проекта и широко их распространили в соответствии с новыми материальными возможностями, созданными технологией после Второй мировой войны. К потребности свободного общества в солидном экономическом фундаменте Новые Левые и контркультура добавили явно фурьевские качества. Они создали образ эстетического общества, а не просто хорошо накормленного; общества, свободного от тяжелого труда, а не только от экономической эксплуатации; реальной, существующей демократии, а не формальной; удовольствия, а не просто удовлетворения потребностей.

Антииерархические, децентралистские, коммунальные и эстетические ценности еще сохранялись в семидесятых, несмотря на идеологические искривления распадающихся Новых Левых, и их уход в воображаемый мир восстаний, «дней гнева» и терроризма.

Хотя многие из деятелей Новых Левых проникли в университетскую среду, которую они презирали в шестидесятых, и начали совсем обычную жизнь, движение расширило рамки понимания свободы и сферу революционного проекта, выведя их за пределы традиционных экономических границ в широкую культурную и политическую область. Ни одно радикальное движение в будущем не сможет игнорировать этическое, эстетическое и антиавторитарное наследство, оставленное Новыми Левыми, и общинные эксперименты, возникшие в контркультуре, хотя обе тенденции были, без сомнения, идентичными. Но теперь остаются два вопроса. Какие особые формы должно принять будущее движение, если оно надеется достучаться до людей? И какие новые возможности и дополнительные идеи должны возникнуть, чтобы они способствовали дальнейшему расширению идеалов свободы?

Ответы на эти вопросы начали появляться еще тогда, когда Новые Левые и контркультура были очень даже живы и сосредотачивались вокруг двух в основе своей новых целей: экологии и феминизма.

Консервативные движения, даже движения в защиту окружающей среды с целью исправить специфические загрязняющие злоупотребления, имеют длинную историю в англоговорящих странах, особенно в Соединенных Штатах и Центральной Европе, где мистификация природы относится еще к позднему средневековью. Возникновение капитализма и повреждений, нанесенных им природному миру, придали этим движениям новое чувство безотлагательности. Признание, что возникновение особых болезней, вроде туберкулеза — известной «Белой чумы» девятнадцатого века — связано с бедности и плохими условиями работы, стало основным выводом многих социально сознательных врачей, таких, как Рудольф Виркоу, немецкий либерал, глубоко озабоченный антисанитарными условиями жизни бедняков Берлина. Похожие движения возникли в Англии и распространились на большую часть Западного мира. Связь между окружающей средой и здоровьем, таким образом, виделась как проблема первостепенной важности для благополучия на протяжении века.

По большей части эта связь рассматривалась с точки зрения практики. Потребность в чистоте, хорошей еде, чистом воздухе, здоровых условиях работы имела дело с весьма узкими условиями, не бросавшими вызова социальному порядку. Движение в защиту окружающей среды стало реформистским. Оно не касалось широких проблем, помимо гуманного отношения к бедным и рабочему классу. Его сторонники полагали, что со временем и при помощи последовательного проведения реформ можно избежать конфликта между ориентацией строго на окружающую среду и капиталистической системой.

Другое движение защитников окружающей среды, в основе своей американское (хотя весьма широко распространенное в Англии и

Германии), возникло из мистической страсти к дикости. Состав примкнувших к этому движению слишком смешанный, чтобы его здесь рассматривать. Американские защитники рек и лесов, такие, как Джон Мур, увидели в дикости духовно возрождающуюся форму общинной нечеловеческой жизни, той, которая, предположительно, пробуждает глубоко сидящие человеческие желания и инстинкты. Это мнение во времени существует по времени даже дольше, чем идиллические стремления Руссо к одинокому образу жизни в естественном окружении. Как сентиментальность, оно всегда было отмечено изрядной долей двусмысленности. Дикость, или то, что от нее сегодня осталось, может дать чувство свободы, усиленное чувство плодовитости природы, любовь к нечеловеческим формам жизни, и более богатую эстетическую перспективу и восхищение естественным порядком вещей.

Но она также имеет и менее невинную сторону. Она может привести к отрицанию человеческой природы, интровертному отречению от социального общения, ненужному противопоставлению дикости и цивилизации. Руссо склонялся к этой точке зрения в XVIII в. по различным причинам, которых нет необходимости касаться в данной дискуссии. То, что Вольтер называл Руссо «врагом человечества», не совсем преувеличение. Энтузиаст дикости, уединявшийся в горных районах и избегавший человеческого общества, создал образы неисчислимых мизантропов на протяжении лет. Для людей племени такие индивидуальные уходы, или «поиски видений», были путями возвращения в их общины с большей мудростью, а для мизантропа — восстанием против своего собственного вида, на самом деле, отказом от естественной эволюции, воплощенной в человеке.

Это натравливание «первой природы» на социальную «вторую природу» связано с неспособностью понимать, что иррациональное и антиэкологическое в капиталистическом обществе могло бы быть рациональным и экологическим в свободном обществе. На обществе — клеймо продажности. Человечество, независимо от своих внутренних конфликтов между угнетателем и угнетаемым, превращается в единое целое, становится одним «видом», оказывающим пагубное влияние на первобытный, предположительно «невинный» и «этичный» естественный мир.

Такие мнения с легкостью продуцируют биологизм, который не видит способа существования человечества и общества в природе или, более точно, в естественной эволюции. Тот факт, что люди — тоже продукт естественной эволюции, и общество выросло из этого эволюционного процесса, включило в свою эволюцию природный мир, измененный для социальной жизни, обычно занимает подчиненное положение по отношению к очень статичному образу природы. Этот упрощенный тип представления видит природу простым куском пейзажа типа того, с которым мы встречаемся на открытках. Это мнение больше эстетическое, чем экологическое. Энтузиаст дикой природы обычно либо гость, либо отдыхающий в мире, и в основе своей чужой для его или ее собственной социальной окружающей среды. Такие энтузиасты диких мест переносят свое социальное окружение внутрь себя самих, знают они об этом или нет, это так же верно, как то, что рюкзаки у них за плечами зачастую являются продуктом в высшей степени индустриализированного мира.

Необходимость подняться выше этих традиционных течений в вопросах, касающихся охраны окружающей среды, возникла в начале 1960-х, когда в 1964 году анархистские авторы попытались переработать идеи свободы с проэкологической позиции. Не отрицая потребности остановить деградацию окружающей среды из-за загрязнения, обезлесивания, сооружения ядерных реакторов и тому подобного, реформистские подходы, сфокусированные на отдельных проблемах, были оставлены ими во имя революционного подхода, основывающегося на необходимости тотально перестроить общество в экологическом направлении.