Бруклинские ведьмы - Мэдди Доусон

— Я так больше не могу. И жалею, что начала. Так что, пожалуйста, отнесись с уважением к моему желанию.

Ноа искоса смотрит на меня. Я знаю, что мои слова звучат дико, такие они чопорные и формальные, но ничего не могу с этим поделать. Ноа идет к холодильнику, открывает его, смотрит внутрь и наконец извлекает пиво. Я знаю, что он просто тянет время, ждет, не очухаюсь ли я, не передумаю ли. Когда я больше ничего не говорю, он тяжело вздыхает, делает большой глоток пива и говорит:

— О’кей, будь по-твоему. Я отнесусь с уважением к твоему желанию: секса у нас больше не будет, но мне нужно остаться тут до конца семестра.

— Нет. Я хочу, чтобы ты съехал.

— Марни! Блин! А это еще что?

Я мотаю головой, стоя на своем. Такое чувство, что Бликс и все, кто ее любил, тоже находятся рядом со мной.

— Нет. Я не могу разрешить тебе остаться. Ты должен переехать.

Ноа пристально смотрит на меня, и в какой-то момент я думаю, что он станет спорить, или вообще откажется съезжать, или даже устроит сцену. Но он смеется, делает еще один большой глоток и качает головой, будто услышал самое безумное в своей жизни требование. Потом подхватывает свой рюкзак и спускается по лестнице. Я слышу, как льется вода в душе. Вскоре раздаются звуки выдвигаемых и задвигаемых ящиков комода, шаги по коридору, а потом хлопает входная дверь. Я смотрю в окно и вижу, как он идет по улице, разговаривая по телефону.

Вечером я забираю книгу заклинаний в свою комнату и ложусь на кровать, предвкушая встречу с дневником Бликс. Мне нравится, как она заполняла его страницы звездочками, филигранными узорами и кометами. Нравятся ее рассказы о маленьких искорках, которые она видела, когда замечала вокруг себя влюбленных. Она написала, что отправляет иногда в пространство послания и энергию, а потом наблюдает, как люди удивленно оборачиваются, когда их настигает любовь.

Я никогда не встречала таких, как она.

Потом я улыбаюсь, вспоминая прием в честь помолвки, когда мы окутали рыжеволосую женщину белым светом, и на миг у меня возникает ощущение, что Бликс здесь, у меня в комнате.

Я читаю список вещей, за которые она благодарна мирозданию: листок в форме сердца на тротуаре; голуби, которые разговаривают с ней, сидя на карнизе; стеганое индийское покрывало; скульптуры Патрика с их изяществом и мощью; то, как они с Хаунди сидели снежными вечерами у костровой чаши, свернувшись калачиком и обнявшись под байковыми одеялами; улыбка Сэмми.

Читаю, как важно добавлять к каждому заклинанию: «Ради блага всех, ради свободной воли всех».

А потом, в самом конце дневника, на самой последней его странице. Бликс написала список под заголовком «Мои проекты».

ДЖЕССИКА И ЭНДРЮ

ЛОЛА И УИЛЬЯМ

ПАТРИК И МАРНИ

ПАТРИК И МАРНИ

ПАТРИК И МАРНИ

ПАТРИК И МАРНИ

Я медленно и очень аккуратно закрываю книгу и кладу ее на пол.

Патрик?

Это Патрик — тот единственный мужчина, который, по мнению Бликс, мне предназначен?

Это до такой степени невозможно, что почти смехотворно. Патрик так замкнут на себе, он такой недоступный и… и… что, по ее мнению, я должна делать? До конца жизни переписываться с Патриком по телефону? Постепенно переходя от обычных сообщений к любовным письмам?! Может, после того, как я на протяжении двадцати лет буду писать Патрику «Я вас люблю», он в конце концов разрешит мне до него дотронуться.

О Бликс! Может, ты понимала многое про другие вещи, но в случае со мной ты очень-очень ошибалась.

35

МАРНИ

На следующий день я с работы пишу Патрику о том, что попросила Ноа уйти, потом поднимаю глаза и вижу в дверях того самого старичка, который в прошлый раз был не готов. Но тем не менее на этот раз он уверенно входит в магазин и набирает калл, роз, гипсофил, гербер и зеленых веточек.

— Герберы — мои самые любимые цветы, — замечаю я, когда он выкладывает все это на прилавок.

Похоже, мне удается угодить ему. У него приятное лицо, морщинистое и доброе.

— Я собираюсь совершить очень храбрый поступок, — говорит он. Его глаза сияют. — Я даже на войне не делал ничего настолько храброго, если честно. Я решил сделать предложение.

— Правда?! — восхищаюсь я. — Как же это чудесно! Это будет для нее неожиданностью, или она уже знает?

— Нет, не знает. Кстати, не найдется ли у вас бумаги, чтобы написать ей? Мне пришло в голову, что, наверное, хорошо бы приложить к букету записку. Так будет убедительнее.

— Боже, вы что, собираетесь делать ей предложение на бумаге?

Он несколько настораживается:

— Да.

— Ничего-ничего, все в порядке, я понимаю. Вам помочь?

— Я должен все сделать сам, — строго заявляет старичок. — Все, от начала до конца. Хотя, знаете, много лет прошло с тех пор, как я… гхм… ну, знаете, пытался убедить даму, что стою ее интереса.

— Конечно-конечно. Вот, пожалуйста, присаживайтесь и не спешите. — Я отвожу его к маленькому белому столику в задней части магазина. — Принести вам воды? Или, может быть, словарь? Или любовный роман?

Он смеется над моими словами.

А потом долго сидит за столом, грызя кончик ручки.

Патрик пишет мне в ответ:

«Здорово! И как, ушел ли он с миром в ту добрую ночь? (Как вам мой слог?)»

«Ха! Он действительно ушел с миром. Во всяком случае, до сих пор никаких скандалов не было».

Старичок поворачивается ко мне, откашливается и произносит:

— Хотя я, наверное, все-таки могу принять от вас помощь, если вы найдете для этого время.

Я кладу телефон со словами:

— Буду рада помочь. Расскажите немного о ней. И о себе. И посмотрим, что придет мне в голову.

Он вздыхает.

— Хорошо, может, что-то из этого и выйдет… — Он закрывает глаза и начинает: — В общем, я встретился… с этой дамой. Приехал из Нью-Джерси ее навестить. И полгода приезжал к ней при каждой возможности. Каждый раз, когда она мне разрешала.

У меня перед глазами танцуют маленькие искорки. О боже! Это он!

— М… ну, она вдова моего лучшего друга. Она не знает, что я хочу стать для нее больше чем другом, потому что я боюсь ее спугнуть, и мы разговариваем только о наших покойных супругах. И о том, как у нас дела. О погоде. О передачах по телевизору. Она не знает, что у меня к ней… чувства. Она ведет себя очень порядочно.

Я откашливаюсь. Как этичнее