Новый Мир ( № 8 2010) - Новый Мир Новый Мир
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С. Залыгина, Б. Можаева, Е. Дороша, В. Белова, Г. Троепольского, Ф. Абрамова)».
Иначе говоря, именно душевным ранам Твардовского мы во многом обязаны взлету «шестидесятнической» литературы. В этом контексте все тем же пожизненным искуплением выглядят работа над поэмой «По праву памяти» и «пробитая» в «Новом мире» публикация повести Александра Солженицына «Один день Ивана Денисовича» в 1962-м, и превращение «Нового мира» тех времен в символ «шестидесятничества».
Знаменитая максима Роберта Пенна Уоррена («Ты должен сделать добро из зла потому, что его больше не из чего сделать»), в общем-то, применима к каждой яркой фигуре советской подцензурной литературы: к Валентину Катаеву, удерживавшему на почти недостижимо высокой планке «комсомольский» журнал «Юность» и донесшему до нас в своих «мовистских» текстах дух страшных и прекрасных 20-х, Константину Симонову, в глухое время пробившему в печать «Мастера и Маргариту», и многим другим «Вилли Старкам» советских времен — одновременно честным и циничным, писателям и бюрократам, победителям и побежденным.
Еще несколько лет назад в опубликованных в журнале «Знамя» [13] «Рабочих тетрадях», относящихся к 60-м годам, мы увидели подлинного Твардовского — человека усталого, измученного чувством вины (мысли раз за разом, словно ища возможность зацепиться за любой повод, возвращаются к судьбе отца, коллективизации, к переломным 30-м), но демонстрирующего на редкость независимое и ясное мышление.
«Если о чём-то нельзя ни звука, / О том, что можно, — неинтересно…»
И дальше: «Мы отвергли лицемерные посылки буржуазной морали (что полезно для пролет[арской] борьбы, то и морально), но мы порой забывали, что наш социалистический новый человек должен быть хорошим человеком, — ведь это требование выглядит так буржуазно, беспартийно, и однако коммунизм немыслим как общество людей, по взаимному соглашению лишь неукоснительно выполняющих свои обязанности перед ним (обществом) и равнодушных друг другу» [14] .
При всех раскаленных клеймах, выжженных временами, когда просто оставаться «хорошим» человеком и то требовало порой самоубийственного усилия, Твардовский своей душевной работой все-таки оправдывает — если не эпоху, то само «звание человека», как бы пафосно это ни звучало.
Здесь, наверное, нужно говорить о самовоспитании, о самовзращивании — не только «Нового мира» как сада, как колхозной делянки, но и себя — как могучего окультуренного дичка, тянущегося к солнцу недостижимого правильного.
«Для Твардовского — был характерен постоянный духовный рост, стремление соотносить развитие своей страны с общим движением мировой культуры и ясное осознание взаимозависимости исторических процессов, происходящих в СССР и за рубежом. Без этого невозможно понять, на наш взгляд, его качественное отличие от многочисленной генерации советских крестьянских по происхождению поэтов (и многих прозаиков), всегда страдавших, как и большинство партийной элиты, агрессивным и закостенелым антизападническим провинциализмом. <…> Широкий кругозор редактора „Нового мира”, его открытость и способность к диалогу были близки интеллектуальности в западном смысле, и в этом плане он, пожалуй, как никто другой из советских литераторов, соответствовал роли полпреда СССР в Европейском сообществе писателей (КОМЭС), вице-президентом которого в краткий период его существования — 1963 — 1969 гг. — он являлся» [15] .
Мечтал написать роман «Пан Твардовский» — об отце. Так и не написал.
«Недаром же мне порой кажутся такими чуждыми и безжизненными все эти объявления завтрашнего дня, будто бы желанного людям. А люди желают малого — в сегодняшнем дне, не важно, как наименованном, своего небольшого счастья, покоя, уверенности» [16] .
Невольно вспоминаются знаменитые слова другого классика ХХ века: «Потребовалось немало времени, чтобы он выговорил это, и потребовалась вся его жизнь, чтобы он понял это» [17] . Почему при разговоре о судьбе Твардовского мне на ум то и дело приходят суровые и одинокие герои Уоррена и Хемингуэя? Не знаю. Наверное, потому, что волки-одиночки, хитростью и отвагой противостоящие разрушительному «общему потоку», водятся везде — и везде обречены.
Мария ГАЛИНА
[3] Т у р к о в А. Твардовский. М., «Молодая гвардия», 2010, 432 стр. («Жизнь замечательных людей»).
[4] И г р у н о в а Н. Человек нового мира. К столетию Александра Твардовского. Интервью с Андреем Турковым. <http://www.izvestia.ru/culture/article3142682/>
[5] Б а с и н с к и й П. Убейте, но не пугайте меня! — Отрывки из запрещенных дневников Ольги Берггольц. — «Российская газета», 2010, 21 апреля. См. также: «Новый мир», 2010, № 7.
[6] Е с и п о в В. Нелюбовный треугольник: Шаламов — Твардовский — Солженицын. <http://shalamov.ru/research/101>
[7] Т в а р д о в с к и й И в а н. Родина и чужбина. Книга Жизни.Смоленск, «Посох», 1996, стр. 46.
[8] Твардовский Иван. Родина и чужбина.., стр. 74, 75.
[9] «На допросах Македонова главным обвинением была защита кулацкого поэта Твардовского и пропаганда его кулацких строчек в „Стране Муравии”, не пропущенных цензурой…». Б а е в с к и й В. Материалы к энциклопедии «А. Т. Твардовский». См.: Русская филология. Ученые записки Смоленского педагогического университета. Т. 7. Смоленск, 2003, стр. 31 — 32. См. также: М а к е д о н о в А. Эпохи Твардовского. Смоленск, 1996; Е с и п о в В. Нелюбовный треугольник: Шаламов — Твардовский — Солженицын. <http://shalamov.ru/research/101>
[10] И г р у н о в а Н. Человек нового мира. К столетию Александра Твардовского. Интервью с Андреем Турковым. <http://www.izvestia.ru/culture/article3142682/>
[11] Е с и п о в В. Нелюбовный треугольник: Шаламов — Твардовский — Солженицын. <http://shalamov.ru/research/101>
[12] Там же.
[13] Т в а р д о в с к и й А. Рабочие тетради 60-х годов. Вступительная статья
Ю. Г. Буртина. Публикация В. А. и О. А. Твардовских. Подготовка текста О. А. Твардовской. Примечания В. А. Твардовской. — «Знамя», 2000, № 6, 7, 9, 11, 12; 2001, № 12; 2002, № 2, 4, 5, 9, 10; 2003, № 8, 9, 10; 2004, № 4, 5, 9, 10, 11; 2005, № 9, 10.
[14] Т в а р д о в с к и й А. Рабочие тетради. — «Знамя», 2000, № 6, стр. 163.
[15] 15 Е с и п о в В. Указ. соч.
[16] Т в а р д о в с к и й А. Рабочие тетради. — «Знамя» 2000, № 6, стр. 166.
[17] Последняя фраза романа «Иметь и не иметь» (Э. Хэмингуэй), комментирующая предсмертные слова героя романа, Гарри Моргана.
Достоевский-европеец
ДОСТОЕВСКИЙ-ЕВРОПЕЕЦ
В. К. К а н т о р. «Судить Божью тварь». Пророческий пафос Достоевского: очерки.
М., «РОССПЭН», 2010, 422 стр. («Российские Пропилеи»).
Говорят, что классики — это не те, кого постоянно читают, а те, кого постоянно комментируют. Достоевский в этом отношении — классик из классиков. По отражениям его творчества в критике можно достаточно детально проследить историю русской мысли, и каждая волна интереса к нему что-то говорит о серьезных изменениях в состоянии умов. Новая книга Владимира Карловича Кантора также, пожалуй, может быть прочитана как свидетельство каких-то движений и колебаний в тектонике наших сегодняшних идейных конструкций. Лейтмотив последних значительных публикаций В. К. Кантора — европейский лик России [15] . Такова же сквозная тема (или скорее — проблема) книги о Достоевском как создателе своего особого концепта Европы. В ней собраны работы разных лет и разного формата (обобщенно названные «очерками»), однако композиционно она получилась достаточно цельной, и даже повторы, вряд ли запланированные автором, приобрели характер музыкально-логических реприз после очередного витка темы. Окольцована эта композиция вступлением и эпилогом, посвященными Петербургу. Город‑граница между горним и дольним и город-Атлантида, не потонувшая в пучине хаоса, Петербург и в самом деле — лучший, предельно емкий символ европейской судьбы России. Финальная глава возводит творчество Достоевского к типу еврейского пророка, что провокативно, учитывая его «симпатии» к инородцам, но и логично, поскольку очерки пронизаны эсхатологическими мотивами и мыслями о народном маловерии.
